Марина Серова - Черным по белому
Порадовавшись такому удачному стечению обстоятельств, я оставила на время в покое Лапина и последовала за его дружком. Причем на этот раз я шла не позади него, а весьма спешно обогнала его на своей машине, поставила ее под каким-то деревом, сама распустила волосы, достала из заднего кармана своего сиденья бутылку с минеральной водой и стала смачивать ею лицо и маленький носовой платочек. Сейчас мне предстояло сыграть ужасно сентиментальную и плачущую навзрыд дивчину и попытаться разжалобить этого товарища.
Дождавшись, когда друг Лапина появится в поле моего зрения, я торопливо, но стараясь не быть замеченной, перебежала на другую сторону улицы и уже оттуда пошла ему навстречу. В конце концов мы должны были столкнуться, и к этому моменту мне следовало если не выдавить из себя пару слезинок, то хотя бы добиться видимости этого. Вспомнив, что мои глаза слегка подкрашены, а потому вряд ли похожи на заплаканные, я принялась обоими кулаками тереть их. Потом заставила себя во всех красках представить всю картину сегодняшнего взрыва и буквально завыла от жалости к бедным погибшим молодоженам.
Не знаю уж, насколько все это выглядело правдоподобно, но друг Лапина сначала резко притормозил, затем минутку постоял на месте, вглядываясь перед собой, и лишь после того, как понял, в чем, собственно, дело, ускорил шаг и направился в мою сторону. Я мысленно поблагодарила провидение за то, что разыгрывала свое представление ночью, а потому можно было не заботиться об очень уж большой достоверности спектакля, и снова вдалась в плач, содрогаясь от рыданий и непрестанно утирая щеки смоченным предварительно минералкой носовым платком.
— Девушка, извините, я могу вам чем-то помочь? — едва мы оказались на расстоянии трех шагов друг от друга, сочувственно поинтересовался доверчивый парень.
В ответ я зарыдала с еще большей силой и прямо-таки упала в его объятья. Друг Лапина немного растерялся, но все же обнял меня за плечи и стал гладить ладонью по волосам, шепча какие-то нелепые успокоительные слова. Я несколько минут совершенно не реагировала на них, затем стала немного сбавлять обороты и утихать, а потом совсем отстранилась от мужчины и убитым голосом произнесла:
— Простите, извините, я… я не хотела вас отвлекать от ваших дел, я…
— Ничего, ничего, — отказался от моих извинений парень. — Я все понимаю. У вас наверняка случилось какое-то горе.
Я кивнула и снова всхлипнула.
— У вас украли деньги? — наивно предположил парень.
— Нет.
— Вас, простите… изнасиловали? — продолжил расспросы друг Андрея, явно заинтересовавшись моей персоной.
Я снова отрицательно замотала головой и, чтобы не мучить своего собеседника, сама во всем призналась, сказав:
— Меня лишили брата.
— Брата… — как-то глухо повторил парень. — Его что, убили?
— Хуже, — ответила я и снова взялась за старое, то есть завыла навзрыд.
Совершенно к этому моменту поверивший мне парень снова подошел ко мне поближе и, осторожно обняв за плечи, спросил:
— Хотите выговориться? Я согласен вас выслушать. Я понимаю, как тяжело бывает человеку, если ему некому поведать о своем горе, я и сам однажды такое испытал. И если бы не один старичок, то меня бы, наверное, сейчас уже не было на белом свете. Давайте пройдем с вами вон в тот бар, там и поговорим.
Я несколько раз всхлипнула носом и согласно кивнула. Друг Лапина взял меня под руку и повел в какое-то расположенное в подвале помещение. Я не упорствовала, радуясь, что все получилось даже намного легче и проще, чем я сначала себе представляла. Мы спустились по лестнице в подвал и оказались в очень просторной комнатке, в обе стороны от которой шли коридоры. В центре же располагался прилавок, за которым стоял какой-то кавказец в сравнительно белом фартучке, если так вообще можно было выразиться.
Кавказец тот имел интересную внешность. Кожа у него была совсем светлой, волосы жгуче черными, а глаза голубыми. Именно глаза в первую очередь и привлекали внимание при взгляде на него. Такие контрасты в лике человека не часто доводится увидеть. Мне невольно захотелось пообщаться с ним на тему о его родителях и выяснить, как же так вышло, что с практически кавказской внешностью он унаследовал и совершенно не свойственные восточным людям черты внешности. Ведь обычно кавказские гены более стойкие и проявимые, нежели европейские. Но, видно, бывают исключения и из этого правила.
— Что желаем, дорогие? — прямо с порога спросил у нас ясноглазый кавказец, явно намеренно говоря с очень типичным акцентом.
Вот так же Гарик Папазян иногда вдруг вспоминает о своих армянских предках и вдруг начинает говорить с акцентом. Шутит вроде бы.
Кавказцу-бармену акцент тоже совершенно не был свойствен, и я могла поспорить, что говорит он на русском не хуже меня. Просто, по всей видимости, он не желает причислять себя к нам, русакам. Видно, родня с Кавказа его устраивает больше.
Пару минут мы с моим спутником почти неотрывно рассматривали необычного бармена, и я едва не позабыла о том, что должна изображать из себя убитую горем девушку и периодически всхлипывать. Хорошо еще, что какой-то паренек, также заглянувший в кафе, сильно задел меня плечом, и я моментально очнулась, опустила глаза в пол и снова принялась утирать их носовым платком.
Совершенно не заметивший моего кратковременного выпадения из роли друг Лапина попросил кавказца устроить для нас не слишком шумное местечко и заказал по чашечке крепкого горячего кофе с булочками. Бармен кивнул и принялся объяснять, куда следует пройти.
— Сейчас идете по этому коридору, за ним будет дверь. Вам надо пройти в нее. Там несколько комнат, выбирай любую и садись. Кофе сейчас будет.
Несколько минут спустя мы уже сидели в небольшой комнатенке, обитой ковровым покрытием до середины стен. Этим же самым покрытием были покрыты и полы, а потолок и верх стен оказались крашенными обычной серой краской поверх деревянной обшивки. В самой комнате размещалось всего три деревянных столика и шесть прибитых зачем-то к полу лавок. Посетителей же пока не было вовсе. Друг Лапина усадил меня за центральный стол, сам сбегал за кофе, не дожидаясь, когда нам его принесут, а когда наконец все доставил и сам сел, представился:
— Не знаю, как вас зовут, а меня величать Романом.
— Татьяна, — не став врать, тут же откликнулась я.
— Ну так что же у вас стряслось, Татьяна? — делая глоток из своей чашки, полюбопытствовал Роман. — Вас всю просто трясет. Сразу видно, что-то у вас серьезное случилось.
Меня и в самом деле трясло, но скорее от холода, так как вечером температура заметно понизилась, а я оказалась на улице одетой не совсем по погоде. Правда, пока признаваться в этом совсем не стоило, пусть Роман думает, что трясусь я из-за своего горя, мне же играть роль.
Несколько минут помолчав, как будто решая, стоит ли рассказывать какому-то постороннему человеку о своих проблемах, я с трудом выжала из своих глаз две сиротливые слезинки и, подняв очи на Романа, сказала:
— Моего брата посадили в тюрьму.
— Да? — с непонятной интонацией переспросил парень. — Могу я узнать, за что? Если не хотите, конечно, можете не говорить, я не настаиваю. Просто интересно и…
— Якобы за зверское убийство двоих школьников, — не дослушав парня, ответила я. — Но… — я сделала вид, что невероятно возбуждена, и продолжила свое дальнейшее повествование в довольно быстром темпе: — Но дело в том, что он никого не убивал. Его подставили, жестоко подставили! В тот день он был со мной в кинотеатре, мы ходили смотреть фильм, а когда вернулись домой, на нас налетели менты и забрали его. Только потом утром я узнала, в чем его обвиняют. И я знаю, кто на самом деле совершил это убийство, и брат знает, но нам не верят. А тот тип, этот… ублюдок, он ведь уже не раз убивал и не раз сидел… он живет в нашем подъезде… и теперь я должна буду смотреть на его ухмылки каждый день, тогда как мой брат будет сидеть в тюрьме. Разве это справедливо, скажите, разве справедливо?
— Нет, конечно, нет, — попытался успокоить меня Роман. А я не унималась, продолжая свой занимательный рассказ, сопровождаемый периодическим пусканием слез и вздрагиванием:
— Вы не представляете, как я ненавижу этого типа! У него есть деньги, есть связи, поэтому его и не трогает милиция, он ее всю купил давно. А у нас, у нас нет ни того, ни другого… Так что же, значит, на нас можно вешать чужие преступления? Нет, я не допущу такой несправедливости, я лично убью этого гада, я его…
— Но ведь вы сами только что сказали, что убийство — это плохо, и тут же утверждаете, что кого-то решили убить, — немного резко перебил меня Роман. — Я думаю, вы просто чересчур возбуждены сейчас и расстроены, а потому не способны мыслить справедливо и правильно. Лучше вам сейчас пойти домой и отдохнуть, а уже завтра, все хорошо обдумав, вы поймете, что убивать никого не стоит и нужно придумать какой-то иной способ вызволения вашего брата из тюрьмы. Вот это-то и будет справедливо.
