Родриг Оттоленгуи - Пуговица-камея
– О чем ты говоришь – о краже или об убийстве?
– Бог мой! Откуда я могу знать? Мы с тобой были лучшими друзьями с тех пор, как познакомились, и я оставался верен тебе, несмотря на все, что про тебя говорили твои враги; теперь же…
– Что же теперь?
– Я уж и не знаю, что мне думать. Ты держишь со мной пари, что совершишь преступление, и часа два спустя совершается кража, а затем и убийство, и оба преступления находятся, очевидно, в связи между собою. К тому же убитая живет в одном доме с Ремзенами. Известно, что ты в ту ночь после половины двенадцатого целый час оставался в этом доме и что в этот промежуток времени из квартиры убитой послышались крики о помощи. Потом находят драгоценности и на футляре оказывается твое имя.
– Имя той женщины, хочешь ты сказать; так говорится и в газете.
– Правда, об этом я и не подумал. Понятно, что это было ее имя, но, видишь ли, у меня голова идет кругом, и я страшно возбужден. Я пришел просить тебя дать мне слово, что ты не имеешь ничего общего с этой историей.
– Это невозможно.
– Как! Ты отказываешься? Ты не хочешь убедить меня в твоей невиновности? Но ведь этим ты признаешь себя виновным!
– Нисколько. Я ничего не отрицаю и ничего не признаю. Помнишь ли ты о нашем пари? Тогда я предсказал тебе, что, услыша о каком-нибудь преступлении, ты обратишься ко мне с вопросами, и я предупреждал тебя, что ничего тебе не отвечу. Теперь я только делаю то, что обещал.
Рандольф, казавшийся очень огорченным, подошел к окну, а Митчель смотрел ему вслед с веселой улыбкой.
– Рандольф, – спросил он его вдруг, – не мучит ли тебя совесть?
– Да, очень, – резко ответил его друг и повернулся к нему лицом.
– Почему ты не идешь в полицию и не облегчишь свою совесть?
– Я думаю, что обязан это сделать, но как я могу решиться выдать друга!
– Следовательно, ты считаешь меня еще в числе твоих друзей. Я это очень ценю и чтобы доказать тебе это, дам тебе совет, как одновременно удовлетворить требованиям твоей совести и не повредить мне.
– О, если бы это было возможно!
– Ничего нет легче. Пойди к Барнесу и расскажи ему все, что ты знаешь.
– Это значило бы выдать тебя.
– Нисколько. Барнес не служит в полиции: он частный сыщик. Ты, конечно, помнишь, что мы говорили о нем в то время, когда держали пари. Ты восхвалял его проницательность; следовательно, ты почувствуешь удовлетворение, наведя его на мой след; я же ничего не буду иметь против этого, если ты только мне обещаешь никому больше об этом не говорить. Решено?
– Да, раз ты так хочешь. Я должен же кому-нибудь высказаться; я не могу больше замалчивать то, что может навести на след преступника.
В то время, как Рандольф, выйдя из гостиницы, направился к Барнесу, тот был занят разговором с Вильсоном.
– Следовательно, Митчель вчера днем снова ускользнул от вас, говорите вы?
– Он столько раз ездил взад и вперед по городской железной дороге, что ему наконец удалось войти в поезд, в который я уже не мог попасть. Обыкновенно он до тех пор не входил в поезд, пока тот не начинал двигаться, и чаще всего в последнюю минуту раздумывал ехать, и все это приходилось проделывать за ним и мне, на другом конце вагона. Наконец, он впрыгнул в вагон как раз в ту минуту, когда кондуктор запер дверь на моем конце.
– Это случилось на 24 улице?
– Да, он сел в поезд, идущий в нижний город.
– Заметил ли он вас?
– Должно быть, хотя этого нельзя сказать судя по его поведению. Он имел вполне непринужденный вид.
– Вас не в чем упрекнуть. Возвращайтесь в гостиницу и продолжайте делать все, что в вашей власти. Остальное предоставьте мне. Я постараюсь узнать цель этих загадочных поездок.
Оставшись один, Барнес погрузился в глубокое раздумье: «Митчель, очевидно, не по плечу Вильсону. Хотел бы я только знать, преследует ли он этими поездками какую-нибудь определенную цель, или он только хочет мне доказать, что я не в состоянии уследить за ним? Ну, мы это еще ему покажем! Но как объяснить находку драгоценных камней в Нью-Гавене? Они в точности совпадают с найденным списком, и это открытие еще усложняет дело. Я был почти убежден, что виденные в кладовой и были украденные камни, а теперь вдруг находят другую коллекцию, и она-то, очевидно, и есть украденная. Митчель был, видимо, озадачен, когда я ему показал найденный список; следовательно, он ничего не знал о его существовании. Поэтому он, может быть, не знал и о существовании этой коллекции. В таком случае совпадение кражи в поезде с пари чисто случайное. Он утверждает, что убитая явилась к нему с вымогательством денег и получила от него адрес парижского ювелира. Не могло ли случиться так, что он купил эту коллекцию как раз у этого ювелира, а эта женщина только что украла у него вторую коллекцию и привезла сюда? Надо будет связаться с парижским ювелиром; хорошо, что я списал с его счета адреса фирмы и квартиры. Если мои заключения верны, то кто-нибудь последовал за Розой Митчель из Франции, чтобы обокрасть ее здесь, не подвергая себя риску таможенного осмотра. Не Торе ли это? Таким образом, придется прийти к заключению, что Митчель совсем еще не совершил преступления, да и он сам посоветовал мне не выпускать этого из виду. Считаю ли я его невинным? Зачем он показал мне рубин и сказал, что подарит его своей невесте? Не хочет ли он украсть его у нее? Если это случится, она, будучи в заговоре с ним, поднимет шум, так что дело попадет в газеты; таково было условие пари. Но какое имеет отношение ко всему этому пуговица из камеи?» На этом месте размышления Барнеса были прерваны слугой, доложившим, что его желает видеть мистер Рандольф. Пусть читатель не забудет при последующем разговоре, что Рандольф не знал о том, что его разговор с Митчелем был подслушан Барнесом.
– Садитесь, мистер Рандольф, – сказал сыщик, когда тот вошел. – Вы желаете говорить со мной по поводу убийства? – То, что цель его визита была отгадана, усилило веру Рандольфа в сыщиков и особенно в Барнеса.
– Вам это известно? Могу я спросить – каким образом?
– Ну, ведь мы, сыщики, считаемся всеведущими, не правда ли?
Это было сказано с любезной улыбкой, но должно было быть понято так, что Барнес не желает, чтобы его расспрашивали; поэтому Рандольф счел за лучшее поскорее приступить к своему неприятному делу.
Он рассказал все о заключенном с Митчелем пари, а Барнес слушал его, как будто все это было для него совершенной новостью, и даже делал пометки в своей записной книжке.
– Ваше сообщение удивительно, мистер Рандольф, – сказал он наконец. – Но трудно поверить, чтобы такой воспитанный и образованный господин, каким кажется мистер Митчель, мог совершить преступление только для того, чтобы выиграть незначительную для него сумму. Вы, вероятно, уже думали об этом и нашли какое-нибудь объяснение. Не сообщите ли вы его мне?
– Весьма охотно.
Рандольф придумал для себя объяснение, представлявшее поступок его друга в более мягком свете, и рад был поделиться им с сыщиком.
– Самым трудным вопросом в жизни, – продолжал он, – является определение нормальности умственных способностей субъекта. Многие знатоки этого дела утверждают, что девять десятых всех людей в том или другом отношении умственно ненормальны, и я того мнения, что человек, собирающий какие-либо вещи и не делающий из них того употребления, к какому они предназначены, в известной степени помешанный.
– Подразумеваете ли вы под этим невменяемость?
– О невменяемости я не могу судить; но я полагаю, что такая страсть к коллекциям может побудить к противозаконному поступку. Например, почтовые марки, конечно, имеют цену; но тот, кто их собирает после того, как они уже потеряли всякую стоимость, да еще и платит за них цену, значительно превышающую их первоначальную стоимость, по моему мнению, человек более или менее ненормальный, так как он платит безумные деньги за предмет, не имеющий никакой ценности.
– То же самое вы могли бы сказать и о картинах. Собственно, ценность полотна и красок очень невелика, а между тем за картины платят тысячи долларов.
– Это, конечно, также некоторая степень помешательства, которую позволяют себе богатые люди, но далеко не такое безумие, как собирание старых почтовых марок. Однако, если бы кто-нибудь заплатил все свое состояние за одну единственную картину, затем повесил ее в своем доме так, что никто не мог бы ее видеть, я счел бы этого человека за сумасшедшего. То же и относительно драгоценных камней…
– Драгоценных камней?
– Драгоценные камни имеют свою ценность; но если человек покупает всякий прекрасный камень, какой он только может приобрести, и затем держит эти ценности под замком в кладовой, то он просто сумасшедший.
– Какое отношение имеет это к делу?
– Очень близкое. У моего друга не хватает какого-то винтика. Будучи вообще чрезвычайно рассудителен, он, как только услышит название какого-нибудь драгоценного камня, начинает рассказывать о нем длинную историю, и особенно он любит рассказывать о страшных преступлениях, связанных с историей любого знаменитого драгоценного камня.
