Анатолий Селиванов - Гараж на пустыре
Немного погодя они втроём пили крепко заваренный чай с мятой и рассматривали хранившиеся у Ивана Никаноровича коллективные фотографии 8, 9 и 10-го класса «Б» тех далёких лет.
— Мальцев… Как же, хорошо помню, — задумчиво говорил Осьминин тихим простуженным голосом, прихлёбывая горячий, кирпичного цвета напиток. — Мой предмет он, конечно, ни во что не ставил. Все что-то мастерил, изобретал… Да… Вот как судьба складывается…
— Парень был гвоздь: в дверь вбивали — не согнулся, — обронил Афонский, отправляя в рот ложечку с душистым вареньем.
Головачев вопросительно взглянул на него.
— Я не хочу сказать, что он был этакий пройдоха, — пояснил Афонский. — Но деловой. Может быть, чересчур. Правда, недоброжелателей у него, по-моему, не было.
Головачев внимательно всматривался в фотографии. Мальцева он узнал сразу. Тот мало изменился по сравнению со своим последним снимком. И ещё одно лицо внезапно показалось ему странно знакомым.
— Кто это? — спросил он. — Такое ощущение, что я его где-то видел.
— А, этот! — Иван Никанорович снял очки, протёр платочком стекла. — Нелёгкий это был мальчик. Безусловно, не лишён способностей. Но весь какой-то раздёрганный, неустойчивый. То ответит с блеском, душа радуется, то с треском провалится. Как это теперь называется, Юра? Непрогнозируемый? Или неуправляемый?
Афонский бегло посмотрел на фотографию.
— Помню его. Он вместе со мной в химико-технологический поступал.
— Из очень скромной порядочной семьи, — продолжал Иван Никанорович. — Единственный сын. Отец — бухгалтер, знаете, такой служака старой закалки, пунктуальный, щепетильный во всём, А мать у него работала медсестрой в больнице. Обожала его безмерно. Кажется, была слабого здоровья.
— Она умерла, когда мы учились на втором курсе, — сказал Афонский. — Кстати, и отец его ненамного пережил её…
Помолчав, Головачев спросил:
— А он сам, значит, кончил химико-технологический?
— Нет, ушёл куда-то после второго курса. В автодорожный, что ли… — Афонский взялся за чайник. — Налить вам ещё чаю?
Головачев отказался.
— Юра, налей мне, пожалуйста, — попросил Осьминин. Размешав в чашке ложечку вязкого засахаренного мёда, он сделал глоток и с мягкой полуулыбкой осведомился:
— А вы, Олег Фёдорович, разумеется, юридический кончали?
— Политехнический, — уточнил Головачев. — Готовился, между прочим, тоже стать физиком. Да война спутала все планы. А после войны я уже действительно окончил юридический. Заочно.
Афонский покивал головой, включил стоявший сбоку на тумбочке транзисторный приёмник. «Лето, ах лето!» — завздыхала певица. Поморщившись, он выключил транзистор и повернулся к Головачеву.
— Меня вот какая мысль сейчас поразила. Коль скоро вы так пристрастно изучаете фотографию одноклассников Мальцева, можно подумать, что кто-то из нас, по вашему мнению, причастен к его смерти. Вы понимаете, Иван Никанорович? Кто-то из нашего класса!
Осьминин дрогнувшей рукой медленно отставил недопитую чашку.
— Я это давно понял, Юра, — тихо сказал он.
— Простите, Иван Никанорович, — огорчённо произнёс Афонский. — Честное слово, я не хотел.,,
— Когда совершается правонарушение, начинают гадать: кто больше виноват? Родители? Школа? Улица? Трудовой коллектив? А человек во многом формирует себя сам и должен быть ответствен за свои поступки. — Головачев указал на фотографию… — Всё-таки, что это за парнишка?
— Ермолай, — сказал Афонский с лёгким пренебрежением в голосе. — Мы его в классе так называли. Когда-то он дружил с Мальцевым… А фамилия… Позвольте! Вы не его ли подозреваете? У вас что — факты? Или это… — Афонский покрутил рукой около лба и усмехнулся… — Психология?
Олег Фёдорович, тоже усмехнувшись, встал из-за стола. Сказал, как бы размышляя вслух:
— Однажды выдающийся русский юрист Анатолий Фёдорович Кони сказал, что судебные деятели обязаны иметь фактическую точку опоры, неизбежную для того, чтобы их психологические построения были орудием правосудия, а не проявлением лишь находчивого ума… У меня такая точка опоры имеется. Хотите, я сам назову вам фамилию этого паренька?
А Лобов сидел в следственном изоляторе и, подперев рукой щеку, думал о том, что дело — хана. Конечно, если он заложит Славку, то выйдет послабление, это точно. Но как заложить, вдруг Славка выкрутится, что тогда? Не очень-то верилось ему, что Славка пошёл на мокруху, хоть следователь и объяснил, откуда часы и кому принадлежали. Чего это Славку занесло, может, психанул? Славка же псих, уж он-то его знает. И в одном дворе вместе росли, и до пятого класса в одной школе учились, пока он, Лобов, не остался на второй год, а потом и вовсе бросил школу. И отметина у него на лбу — Славкиных рук дело. Помнится, они подрались (сколько же тогда им было?), и он Славку здорово приложил, но, убегая, тот зафугарил в него камнем— вот почему его после Меченым и прозвали. Нет, Славка — не подарок, если что не по нему, у него же глаза белеют от злобы. А тот мужик, которого Славка убил (неужто и в самом деле отважился?), тоже, говорят, учился в их школе. Какой-то Мальцев.
Да, дела… Сиди вот, крути башкой. Ясно, что Славка с этими часами его подставил. То-то он все талдычил: никому, мол, их не продавай. А если у человека душа горела? И в кармане ни рубля, все спустил? и вообще, кто мог знать, что Валька Горев потащит часы в комиссионку? И ещё эта квартира! Теперь-то придурку понятно, что квартира была того, убитого. Чего-то Славка в ней искал. А он, Леха, теперь вроде бы Славкин соучастник во всём. Вот как обернулось… Aй да кореш! Нет уж, нет уж, как он, так и я. За чужие грехи я не ответчик…
Он сидел, ворошил, словно муравейник, свои невесёлые думы, и ему становилось всё муторнее.
5
— Лениво сегодня работаешь, Поздняков, — сказал тренер по самбо. — Я тебя сегодня не чувствую.
— Кисть потянул, — поморщился тот. — Как назло, правая…
— Брали кого? — оживился тренер.
— Бытовая травма, — засмеялся Дудин. — Новую мебель на четвёртый этаж таскали одной симпатичной аспирантке. — И он подмигнул Позднякову.
— Ну, ну… — недоверчиво сказал тренер и отошёл понаблюдать, как работают другие пары.
— Ещё немного? — предложил Дудин. — Я что-то не очень нагрузился.
— Нет, с меня хватит, — кисло отозвался Поздняков. — Я в душевую. Догоняй. — И он двинулся к выходу из спортивного зала, где в это утро проходили занятия сотрудников милиции по физподготовке.
В раздевалке Поздняков спросил:
— Как с Лобовым, прояснилось?
Дудин старательно растирал полотенцем мускулистые плечи.
— Олег в него вцепился мёртвой хваткой. В общем, дал показания, что брали квартиру вдвоём, и тот все искал какую-то бумагу, а унёс листок календаря. Между прочим, выяснилось, что они знают друг друга по прежнему месту жительства. Лобов до сих пор живёт там, а этот переехал на новую квартиру три месяца назад.
Поздняков убрал полотенце, мыло и мочалку в портфель, щёлкнул замком, нахмурясь, произнёс:
— Неужели всё-таки он? И чего ему нужно было? Ведь серьёзный мужик. Я осторожненько наводил справки у него на работе в конструкторском бюро. Говорят, толковый, перспективный, с характером. Вспыльчив, правда, язык хорошо подвешен, может врезать. И работёнкой себя не перегружает: от — и до. А в характеристике с прежнего места работы ещё значится, что политически грамотен, морально устойчив, женат, отношения в семье нормальные.
— А, это штамповка, — поморщился Дудин. — Между прочим, знаешь, что ещё выяснилось? — Он прилежно расчесал мокрые волосы, глядя в настенное зеркало, подул на расчёску и сунул её в нагрудный карман пиджака. — Что Лобов отдал тому свои отмычки.
— Во как! — удивился Поздняков. — Неужто ещё раз отважится?
— Судя по всему, расписку он не нашёл. Поэтому Олег распорядился взять Лобова под стражу, но будет это выглядеть так, что якобы он оформил отпуск и уехал к родственникам в Тамбовскую область.
— А здесь у него кто-нибудь остался? Родители, жена. Их же надо проинструктировать!
— Жены нет. А с матерью и сестрой Лобова попробуем договориться.
— И чего огород городить? — усомнился Поздняков, по-футбольному отшвыривая лежавшую на полу пустую спичечную коробку. — И так всё ясно. Пора того милёнка брать!
Едва они появились в управлении, как Позднякова вызвал к себе подполковник Ковалёв.
— Есть такой план, — сказал он. — Пойдёшь по этому адресу, навестишь одного человека. Знаешь кого? Придёшь под видом водопроводчика, сантехника какого-нибудь. Понял? Только вот что: надо с перебором сыграть. Ты уловил, Поздняков? Пусть гражданин забеспокоится. Простимулировать надо гражданина. Тебе ясна задумка?
— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Поздняков.
У себя в кабинете Головачев, сидя за столом, склонился над чистым листом бумаги.
