Морье Дю - На грани
- Никакого туману. Я на самом деле увлекаюсь раскопками. Но и пиротехникой тоже.
Он протянул ей флягу, но она замотала головой.
- Вы - убийца. На вашей совести - беспомощные люди, которые сейчас заживо горят в своих постелях, и дети - возможно, сотни погибших детей.
- Погибших? Да они все сейчас высыпали на улицу, аплодируя. Вы больше слушайте Мерфи. Он и не такого наскажет - вечно фантазирует. В Арме этот взрыв и не почувствовали: загорелся какой-нибудь пакгауз, хорошо, если два.
- А в других городах, которые назвал ваш подручный?
- Ну, пустили небольшой фейерверк. В основном для эффекта.
Теперь ей все стало ясно: в памяти всплыл последний разговор с отцом. Он, несомненно, давно уже обо всем догадался. Долг выше дружбы. Верность отечеству прежде всего. Неудивительно, что он и Ник перестали поздравлять друг друга на Рождество.
Ник достал с полки яблоко.
- Так, - сказал он, впиваясь в него зубами, - значит, многообещающая актриса...
- Многообещающая - расхожий газетный штамп.
- Ну-ну, не скромничайте. Вы далеко пойдете. Сумели разыграть меня не хуже, чем я вас. Впрочем, я еще не знаю, поверил ли я в этого вашего приятеля, у которого куча друзей на флоте. Как его зовут?
- Никак. Хоть убейте, не скажу.
Счастье, что она назвалась Дженнифер Блэр. В качестве Шейлы Манни она ничего бы из него не выудила.
- Ладно уж, живите, - сказал он. - Теперь это не имеет значения. Дела давнишнего прошлого.
- Значит, вам известно, что стоит за этими датами.
- Известно, что стоит. Правда, тогда мы были еще любителями. 5 июня 1951 года - налет на Эбрингтонские казармы в Дерри. Очень удачная операция. 25 июня 1953-го - на офицерский учебный батальон Фелстед-скул в Эссексе. Задали им перцу. 12 июня 1954 года - Гофские казармы в Арме. Результат невелик, но для поднятия духа сгодилось. 17 октября 1954 года - казармы в Оме. Несколько ребят перешли тогда к нам. 24 апреля 1955 года - Эглинтонская военно-морская база в Дерри. Н-да... тут я, пожалуй, помолчу. 13 августа 1955 года - склад военных боеприпасов в Арборфилде, в графстве Беркшир. Началось вполне сносно, а кончилось чуть ли не разгромом. Пришлось потом заняться кой-какими домашними делами.
В одной из опер Пуччини есть ария "О, милый мой отец!". Слушая ее, Шейла всегда плакала. Но все равно, подумала она, где бы ты ни был сейчас в ином своем бытии, прости меня за то, что я сделала и, возможно, еще раз сделаю сегодня ночью. Ведь таким образом я выполняю твое желание, хотя, боюсь, ты не одобрил бы способ, каким я его выполняю. Но ты жил высокими идеалами, а у меня нет никаких. Все, что было в те дни, не моя беда. Моя беда куда проще, куда глубже: я по уши, по самую маковку врезалась в твоего бывшего друга!
- Политика меня не интересует, - сказала она. - Какой смысл развлекаться взрывами и калечить людям жизнь. Надеетесь такими мерами объединить Ирландию?
- Да, надеемся. Все, как один, - ответил он. - И так оно и будет, не сегодня, так завтра, хотя, возможно, для кое-кого из наших жизнь станет намного скучней. Взять хотя бы Мерфи. Невелика радость весь день гонять по округе фургон с бакалеей и укладываться в постель к девяти. Если в объединенной Ирландии ему предстоит такое будущее, он и до семидесяти не дотянет. А с нами он чувствует себя молодым. На прошлой неделе, когда он прибыл на остров за инструкциями, я сказал ему: "Джонни еще совсем мальчишка". Джонни - его сын, тот, что сейчас едет с ним рядом. "Джонни еще совсем мальчишка, - говорю я ему, - может, не стоит пока разрешать ему рисковать своей жизнью?" "Плевать на риск, - отвечает Мерфи, - это единственное, чем можно уберечь паренька от беды в том бардаке, в какой превратился мир".
- Вы все здесь буйнопомешанные, - буркнула Шейла. - Я вздохну с облегчением, когда мы окажемся по вашу сторону границы.
- По мою сторону границы? - повторил он. - Мы границы не пересекали. За кого вы меня принимаете? В свое время я всласть повалял дурака, но даже я не стану колесить по вражеской территории в продуктовом фургоне. Просто мне хотелось показать вам занятное зрелище. А так, по правде говоря, теперь я чаще выступаю в роли консультанта. "Спросите капитана Барри! - восклицает тот или другой из наших ребят. - Он, возможно, что-нибудь присоветует", и я бросаю копать могильники или кропать свои исторические опусы и иду талдычить на короткой волне. Это помогает мне, как и Мерфи, оставаться в душе молодым. - Он снял с полки несколько буханок пшеничного хлеба и подложил себе под голову. - Вот так получше. А то шея без подпорки устает. Я однажды, было дело, упражнялся с девчонкой, прислонившись к куче лимонок, но тогда я был помоложе. Девчонка и бровью не повела. Верно, думала, что это редька.
Нет, решила она. Не сейчас. Я не смогу. Сражение окончено и выиграно. Я прошу мира. Мне бы только лежать, не двигаясь, касаясь ногами его коленей, положив голову ему на плечо. Покойно и хорошо.
- Не надо, - сказала она.
- Что так? Выдохлись?
- Нет, не выдохлась. Но от ваших дел меня в такой жар бросило, что еще неделю внутри все будет тлеть - как казармы, которые вы запалили. Кстати, я по праву принадлежу к протестантам из Ольстера. Мой дед оттуда родом.
- Вот как? Тогда все понятно. Стало быть, между нами отношения любви-ненависти. Типичные отношения между людьми, разделенными общей границей. Притяжение и вражда вперемежку. Особый случай.
- Пожалуй, вы правы.
- Конечно, прав. Когда я лишился глаза в автомобильной катастрофе, на меня посыпались сочувственные письма от людей по ту сторону границы, которые с радостью увидели бы меня мертвым.
- Вы долго пролежали в больнице?
- Шесть недель. Пропасть времени, чтобы кое о чем подумать. И кое-что решить.
Вот, сказала она себе. Сейчас - подходящий момент. Только гляди в оба, обдумывай каждый шаг.
- Скажите, эта фотография... - начала она, - этот снимок у вас на письменном столе... Это ведь подделка, не правда ли?
Он рассмеялся:
- Право, надо быть актрисой, чтобы учуять обман. Дань былому увлечению розыгрышами. При взгляде на эту фотографию я всегда невольно улыбаюсь - вот и держу ее у себя на столе. А женат я никогда не был и всю историю придумал с ходу - исключительно вам на благо.
- Что же это за снимок?
Он переменил положение, стараясь, чтобы им обоим было удобнее.
- Счастливым молодоженом был Джек Манни, мой ближайший друг. Он недавно умер, я видел объявление в газетах. Мир праху его. Мы уже много лет, как не поддерживали отношений. А тогда - тогда я был у него шафером. Когда они с женой послали мне свадебную фотографию, я поменял местами головы - мою и его - и отослал в таком виде Джеку. Он смеялся до упаду. А вот Пэм, его жене, моя шутка пришлась не по нраву. По правде сказать, Пэм пришла в ярость. Разорвала снимок на клочки и выбросила в мусорную корзину - Джек сам мне рассказывал.
С нее станет, подумала Шейла, с нее станет. Пари, что она даже не улыбнулась.
- Ну ничего, я с ней потом поквитался, - продолжал Ник, убирая хлеб из-под своей головы. - Как-то вечером я заявился к ним без приглашения. Джека не было: пропадал на каком-то званом обеде. Пэм встретила меня отнюдь не ласково, я смешал два мартини, отчаянно крепких, и мы с ней немного повозились на тахте. Она похихикивала, но вскоре остыла. Я устроил в гостиной небольшой тарарам: перевернул всю мебель кверху ножками - словно ураган пронесся по дому. Потом отнес Пэм в спальню и завалил на кровать. Сама на это напросилась. Впрочем, к утру она уже ничего не помнила.
Шейла легла головой ему на плечо и уставила глаза в потолок.
- Я так и знала, - сказала она.
- Что знала?
- Что ваше поколение было способно на всякие мерзости. Вы много хуже нас. В доме своего ближайшего друга. Мне даже думать об этом гадко.
- Оригинальная точка зрения! - с удивлением воскликнул Ник. - Что тут такого? Никто же ничего не узнал. К Джеку Манни я искренне был привязан, хотя он позже и зарубил мое продвижение на флоте. Но совсем по другой причине. Он руководствовался принципами. Полагал, думаю, что я способен ставить палки в неповоротливые колеса морской разведки, и был в этом, черт возьми, прав.
Нет, не сейчас. Сейчас не время. Я либо вернусь в Англию побитой и побежденной, либо не вернусь туда вообще. Он обманул моего отца, обманул мою мать (так ей и надо), обманул Англию, за которую сражался столько лет, запятнал мундир, который носил, замарал свое звание, а сейчас, как и двадцать последних лет, делает все, чтобы расколоть - как можно глубже и шире - собственную страну, а меня это нимало не заботит. Пусть грызутся. Рвут друг друга в клочья! Пусть вся планета, взорвавшись, превратится в дым! Я отошлю ему из Лондона письмо с благодарностями - в особенности за эту поездку - и подпишусь: Шейла Манни. Или же... Или же побегу за ним на четвереньках, как его собачонка, не отступающая от него ни на шаг и прыгающая к нему на колени. И буду умолять: позволь остаться с тобой навсегда!
- На днях я начинаю репетировать Виолу, - сказала она вслух. - "Дочь моего отца любила так..."
