Галина Щербакова - Трем девушкам кануть
Он, Юрай, изобразил из себя работягу-слесаря. Взял в руки струну для чистки труб, разводной ключ, в карман поставил заткнутую газеткой пол-литру.
– Господи, Юрай! – сказала Рита. – Ты хоть что надень, а из тебя прет высшее филологическое. А с пол-литрой прет даже сильней.
И все сказали – да. Именно так. К тебе, Юрай, рабочая амуниция не пристала, она от тебя отвалилась, как высохшая корка. И ты остался беленький, незагорелый, человек от ума, а не от грубой силы.
В общем, это было приятно.
И тут как раз вышла Рита. Она надела клетчатый берет а-ля Олег Попов, такой же клетчатый шарф, наполовину скрывающий ее лицо, и Юрай, после того, как его обозвали человеком от ума и этим самым подвигнули на какую-нибудь умность в определении «а ты у нас будешь…», вдруг остро понял, что Рита так скрылась в клетке, что ее как бы и нет во-об-ще. Риты не было. Ее не существовало в будущем, которое они конструировали при помощи подручных средств. Она даже сдвинула шарф с лица, осталась вроде бы как Рита Ритой, но ее не было. Точно! Она засмеялась тогда так, как смеялась на своей могильной фотографии, и девчонки сказали: «Ну, ты даешь!» А он, Юрай, чувствуя ответственность за повышенную себе оценку, сказал: «Знаю! Ты, Ритка, будешь жить за границей… Ты, Рита, уже отсюда выписалась…» И все заорали, зашумели: «Точно! Точно! Ты, Ритка, пошлешь нас всех!»
И теперь Рита смеялась Юраю в лицо: «Ну что, Юрай, можно это место считать заграницей? Или нет?»
Юрай сидел на чужой лавочке, его розочки легли поперек мощных стеблей гладиолуса. Надо было уходить, но тут Юрай увидел бегущего человека. «Какой дурак бегает по кладбищу?» – подумал он. И пока эта первая поверхностная мысль поворачивалась в скрипучих Юраевых мозгах, человек добежал и встал рядом. И Юрай услышал тихое, скулящее вытье.
Когда человек повернул к Юраю мокрое от слез лицо, узнал Ритиного мужа. «Какой он, оказывается, истерик», – подумал Юрай. И тут же себя осудил. А если бы была твоя жена? Ну, ладно, этого ты пока не понимаешь… Ну, мама… Юрая охватил ужас.
– Посидите… – сказал Юрай, подвигаясь на скамеечке.
Ритин муж долго сморкался, потом просто сидел тихо-тихо, потом, наконец, заговорил:
– Вы извините. Я вас узнал. Но каждый раз, каждый раз: прихожу и сознаю, что я, я виноват в ее смерти… Я, и только я. Она сама ушла. У нее был рак матки, а значит, она не могла иметь детей, даже при благоприятной операции. А я так мечтал о детях! Я столько раз ей об этом говорил. Я мучал ее этими разговорами, донимал. Господи! Да я не только бы от детей, я бы от половины своей жизни отказался, только бы она была со мной. Но как? Как я могу сейчас изменить это? Вот и вою как собака… Извините меня, ради бога… Это стыдно, я понимаю, каково на меня смотреть.
– Да что вы! – сказал Юрай. – А какая скрытная она оказалась. Я бы сроду не подумал, что у нее зрел замысел. Накануне же видел…
– Она такая… Вы ведь Юрий? Я Сева.
– Я привык – Юрай.
– Я вас помню по школьным фотографиям. Расскажите мне про поезд. Ведь вы были последним, кто ее видел…
– Получается так… – ответил Юрай. – Еще Алена. Она старше нас по школе. И еще девушка из купе. Кстати… Хотя разве может быть кстати? Она тоже умерла…
– То есть? – не понял Сева.
– Она из Константинова. А я там был у тетки, ну и попал с одних похорон на другие…
– Какой ужас! – содрогнулся Сева. – Но знаете, когда случается горе… Видимо, для утешения, что ли… Но начинаешь узнавать, как его много вокруг… Нелепого, злого… У этой девушки – что?
– Выпила лишнее снотворное после приступа почечной колики.
– Колика – это не дай бог, – сказал Сева. – У меня мама мается. В момент приступа она готова выпить что угодно. Отец за нее всегда боится и все дозирует сам.
– Все правильно, но и неправильно тоже… Мне, честно скажу вам, все эти истории не нравятся.
– Странно было бы, если б нравились…
– Нет, вы меня послушайте!
Юрий рассказал все. И про Иван Иваныча. И про Михайлу. И про некоего Лодю, который был в ту ночь. И как его самого звезданули дважды не по делу. И про карела, который лежит с противовесом.
– И никто ничего делать не хочет. Ну вот в случае с Ритой возбуждено дело?
– Зачем? – тихо спросил Сева. – Ее этим вернешь? А рак у нее нашли… Это точно… Есть документы…
– Ну вот… А та покойница вообще сирота. Ни слез, ни воздыханий. Один старик, которого она чуток пожалела… Милиция с такой радостью хватается за вариант несчастного случая, который снимает даже возможность любопытства. А так ли уж несчастен этот несчастный случай?
– Все, что случилось с Риточкой, бесспорно, я несу за эти слова ответственность. Милиции здесь действительно делать нечего. Про ту вашу знакомую… Что я могу сказать? Или про милиционера… Знаете, среди них столько подонков. Это я не по слухам знаю. Тут ведь все на виду. Зря вы так сразу принимаете его сторону. Так уж верите его словам?
– Как себе… Не семи пядей, честно скажу, как милиционер, он, может, и не на месте. Но парень не такой. Ну, есть такие и такие… В общем – не подонок он.
– Тогда его, конечно, жаль… Значит, надо думать – оговор?
– Я кончаю думать, – ответил Юрай. – Я уезжаю… С чувством неисполненного долга.
– С вас никакого спроса не может быть. У вас был порыв – порыв вышел.
– И слышится мне в этом осуждение…
– Какое я имею право осуждать – не осуждать вас. Мне бы в себе разобраться…
– Это развлечение на всю жизнь, – пообещал Юрай. – Собственные потемки и глубины. Я тут, знаете, с кем встречался? С одним Ритиным супостатом. Валдаем.
– Я его довольно хорошо знаю… Заика… Один из самых богатых людей в нашем крае. Как я его понимаю – ему-то как раз нужна была Рита живая, всегда, всю жизнь, чтоб обзавидовалась его достатку. Рита была стимулом его устремлений. Великое назло.
– Интересный поворот, – хмыкнул Юрай. – Я никогда так не думал. Вы хороший психолог.
– Да ладно вам! Просто мне надо было узнать врага любимой женщины. Ну я и узнал… И всех успокоил.
– Великое дело, – с уважением сказал Юрай.
– Вы хотели помочь милиционеру. Как?
– Лучший способ – познакомиться с этой Олей Кравцовой.
– Это не проблема, – сказал Сева. – Я ее знаю. Хотите, привезу ее вам? Она, конечно, девчонка слегка шалавая, но как вы верите милиционеру, так я верю ей. На такую пакость она не пойдет… Зачем?
– Вот бы ее и спросить…
– Вы сколько здесь будете?
– Послезавтра уезжаю.
– Ладно. Попробую ее к вам привезти.
* * *– Хороший парень, – сказал Юрай маме. – Хотя вначале я решил, что он сдвинулся. Выл на могиле… Прямо как собака на покойника.
– Юрай, – попросила мама. – Давай кончать эту тему. Мы с тобой о тебе почти не говорили. Обо мне. Друг о друге. И к Нине Павловне ты не зашел… Все о покойниках да побитых.
Нина Павловна была любимая учительница. Она преподавала математику, а учителем, в сущности, была литературы. Именно она подсовывала Юраю то, о чем их «литераторша» ни сном ни духом не знала. Маркеса. Кортасара. Пруста. Гессе. Она его толкнула и в журналистику. Не встретиться с ней было нельзя. Решил: подождет приезда Севы. Встреча с девицей была обязательна, а с Ниной Павловной просто радостна.
Сева приехал уже на следующий день утром на ярко-красном мопеде. Он вспугнул собак и кур и в шлеме и модном спортивном красном костюме совершенно не был похож на того воющего на кладбище человека.
– Невезуха, Юрай, – сказал он. – Девчонку после этой истории родители куда-то отправили. И не говорят, куда…
– Черт возьми! – воскликнул Юрай. – Действительно, невезуха.
– Она вернется, Юрай, никуда не денется. Хочешь, я ее потом поспрошаю?
– Будь другом! – воскликнул Юрай. – Я ведь перед этим милиционером кругом виноватый, понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Сева. – Сделаю. Давай мне свои координаты.
Вечером, приодевшись, как на свидание, с букетом цветов Юрай звонил в дверь Нины Павловны. И не дозвонился. Открылась соседняя дверь, и в ней возникла настоящая «литераторша».
– Ах, Райков! – ехидно сказала она. – Нина Павловна с ума сойдет, узнав, что вы ее не застали. Она уехала к матери в деревню подкопать картошки. Мы же периферия, Райков, мы живем от земли.
Взять цветы «литераторша» категорически отказалась.
– Вы что, Райков? – оскорбилась она. – На тебе, боже, что мне негоже? Я не живу за счет чужих чувств! У меня есть свои ученики, заходите, покажу, какие они мне шлют письма.
В общем – цветы получила мама.
– Я расскажу Нине Павловне, пусть она мне поверит на слово, что букет был хорош. И напрасно ты совал его этой грымзе. Это такое несчастье для Нины Павловны, что им дали квартиры рядом. Она караулит у дверей, чтоб знать, кто из учеников ходит к Нине. И ест ее потом поедом. Такая страшная ревность! Вообще, Юрик, я думаю, мы недооцениваем частную эмоцию. Это может быть такое несчастье – одна-единственная нелюбовь. А то и пуще – одна-единственная ненависть.
