Эрик Маккормак - Мистериум
И был еще один запах — слабый, который я не мог опознать.
Комиссар Блэр направился к лестнице в глубине дома.
— Пойдем. Навестим Кеннеди. Я должен предупредить: яд подействовал на его речь, и теперь Кеннеди все говорит задом наперед. Даже если не будешь его понимать, делай вид, что понимаешь. — А когда мы уже начали подниматься по лестнице, Блэр прибавил: — И вот еще что. Мы зайдем всего на несколько минут. Два дня назад умерла его жена, и ему тоже осталось недолго.
Мне эти его слова не понравились; но я уже сюда пришел, и что мне оставалось, кроме как подняться по лестнице вслед за Блэром? В уютной комнате на втором этаже два человека склонились над столом, заросшим пробирками. Эти люди в одинаковых халатах и хирургических масках походили на взрослых близнецов. Позади них за раскрытыми шторами я увидел контуры Парка, очерченные светом фонарей. Один человек посмотрел на нас, и губы, скрытые маской, зашевелились:
— Не задерживайтесь. Нам скоро еще анализы делать.
Странный запах, на который я обратил внимание раньше, здесь был заметнее и немного резче. Из комнаты слева доносился мужской голос. Мы пошли туда; там же оказался источник запаха. В комнате у кровати суетилась пожилая морщинистая женщина в белой шапочке медсестры на крашеных голубых волосах. Женщина не обратила на нас внимания: она слушала мужчину, который лежал на кровати, закинув руки за голову, и разговаривал. Темные густые волосы расчесаны на прямой пробор; из-под пижамы торчат заросли черной шерсти. Мужчина оглянулся и заметил нас. Увидев комиссара, он прищурил черные глаза, но улыбнулся мне, когда я достал из кармана и включил диктофон.
— Меня навестить пришли вы что, хорошо как, — сказал мне мужчина.
Это был Кеннеди. Он говорил громко и явно не походил на умирающего.
— Он как раз говорил про женину сестру-близнеца, — сказала медсестра. — Сказал, что никогда и никому о ней не рассказывал. Правда?
— Точно, да. Девочка себе ничего была она. Их любила она и любила ее семья. — Казалось, Кеннеди не подозревает, что его речь перевернута. — Крот как слепа была рождения от она. Видеть смогла она и, глаза на операцию ей сделали больнице столичной в доктора, двенадцать было ей когда. (Я уже с трудом его понимал. То, что вы прочтете дальше, — расшифровка слов Кеннеди, которую я позже сделал с кассеты. ) Но ей не понравилось видеть. Она не выносила даже вида моей жены, которая всегда была ей лучшей подругой и к тому же — ее копией. Сестра сказала, что собака — единственное существо, которое выглядит так же прекрасно, как она и ожидала; и тени. Еще ей тени понравились. Моя жена и остальные родственники уговаривали девочку посмотреться в зеркало; но она сказала, что знает — она возненавидит свой облик, как возненавидела облик своей сестры, и поэтому смотреться в зеркало не будет. Целыми днями сидела в комнате, выключив свет, и гладила собаку, а месяц спустя ткнула себе двумя спицами в глаза. Ее забинтовали, и она опять стала счастлива. Счастлива была, как королева.
Кеннеди качал головой вверх-вниз, вверх-вниз, все воемя глядя на меня; а я, наверное, тоже кивал, хотя слова его понял только наполовину. Комиссар Блэр прервал наш обмен кивками.
— А вы, Кеннеди? Как вы себя чувствуете? — Блэр говорил как можно мягче.
Кеннеди все равно не обратил на него внимания и ответил мне:
— Неплохо для умирающего.
Мне трудно было поверить, что этот сердечный разговорчивый мужчина болен — и тем более обречен, — хотя в речи его и впрямь была симптоматичная странность.
Тут в комнату вошли два врача, и Кеннеди переключился на них:
— Хотите послушать историю сестры-близняшки моей жены? — И он принялся смачно пересказывать всю историю заново. Мы с комиссаром потихоньку вышли; даже если Кеннеди заметил, он не подал виду. Казалось, его интересует только одно — новая аудитория, готовая слушать его монолог. Кеннеди даже дословно повторял фразы «крот как слепа» и «понравились тени ей еще».
На лестнице я заметил: чем тише голос Кеннеди, тем слабее становится едкий запах, пока он не исчез вовсе, когда мы вышли на улицу, в холодную свежесть. На западе, над Парком, тьма была уже кромешная, и мы с комиссаром пустились в обратный путь к баракам.
— Как ты, Джеймс? — беспокойно спросил Блэр. — Некоторым трудно находиться рядом с человеком, который так близок к смерти.
— Я сначала чуточку нервничал. Но Кеннеди совсем не похож на умирающего. Вообще-то мне до сих пор трудно в это поверить. А почему он все время обращался ко мне? Почему не разговаривал с вами? Не любит полицейских?
— Нет, дело не в этом. Я южанин, — сказал Блэр. — Все очень просто. — Затем он умолк; я не видел его лица. Я решил, что, видимо, лучше сменить тему.
— А у вас есть идеи, что это за яд?
— Да, есть, — сказал комиссар. — На прошлой неделе, когда я был в Столице, мне рассказал глава Медицинского Управления.
— Хоть одна тайна раскрыта, — сказал глава Медицинского Управления, низенький человечек с животом, который чуть не отрывал пуговицы на его полосатом костюме; казалось, доктор проглотил воздушный шар. Глава Медицинского Управления был очень аккуратен, галстук его был завязан идеально, и комиссар Блэр чувствовал себя неопрятным великаном.
— Этот яд выделяется бактерией. Это абсолютно точно. Однако вы спросите меня — какой бактерией? — Главный доктор говорил так, будто читал вводную лекцию своим студентам-медикам. — М-да, это совсем другой вопрос. Бактерии необыкновенно сложно локализовать: они живут в почве, воде, воздухе и даже в огне. Бактерии — обитатели всех четырех стихий; эти существа могут паразитировать на людях, или на животных, или на растениях. Короче говоря, бактерии везде.
Они вдвоем сидели в ресторане недалеко от Замка. Глава Медицинского Управления изучал лицо комиссара Блэра так пристально, будто искомая бактерия могла скрываться там.
— Тот штамм, который разгуливает в Каррике, очевидно, выделяет смертоносный экзотоксин[4]. Симптомы довольно специфические: токсин внедряется в нервную систему и вызывает диплегию[5], в первую очередь — поражение ног — Главный доктор наклонился вперед и доверительно сообщил комиссару Блэру: — Что самое интересное, эта бактерия несет с собой афазию[6], не имеющую аналогов в медицинской литературе. Судя по всему, жертвы страдают от разнообразных речевых расстройств. Однако наиболее примечательный симптом этой афазии — она делает людей необычайно словоохотливыми. Похоже, они только и хотят, что говорить, говорить и говорить. Пока не умирают.
Комиссар Блэр, который пока не имел возможности и слова ввернуть, слушал очень серьезно.
— В качестве компенсации за свой недуг, — продолжал глава Медицинского Управления, — жертвы болезни почти все время пребывают в сильнейшей эйфории — чистое блаженство. Особенно мужчины редко, переживают из-за неминуемой смерти, хотя, судя по всему, понимают, что смерти не избежать. Некоторые наши исследователи говорят, что эта эйфория невероятно опасна: она усыпляет защитные механизмы человеческого организма, и он не борется с токсином. — Главный доктор взял меню. — Надеюсь, вас не утомили технические детали, Блэр. Одним словом, этот яд — убийца, но убийца крайне великодушный.
И доктор принялся изучать перечень основных блюд.
Великодушный убийца, — повторил Блэр. — Вот как выразился доктор. И добавил, что, если б он мог поместить этот яд в бутылку и продавать по всему земному шару, это было бы величайшим медицинским успехом нашего столетия. Но он бы плохо сказался на бизнесе.
Мы дошли до ворот лагеря, миновали жилье комиссара Блэра в первой времянке и зашагали к моему домику на задах. Ясно разглядев под лампочкой у входа лицо Блэра и его серые глаза, я снова спросил его о том, что меня по-прежнему беспокоило:
— Господин комиссар, все-таки почему я в Каррике?
— Вот факты, Джеймс, — сказал Блэр. — Наше расследование топталось на месте, а горожане умирали один за другим. Письменное свидетельство Айкена было неясно и загадочно, и говорить он больше не собирался. Но, возможно, захотел бы побеседовать с человеком, которому сможет довериться, — с репортером. Я вспомнил тебя на том банкете и подумал, что мы можем друг другу помочь.
— Но почему вы вообще обвинили Айкена в отравлении? В своем отчете он во всем винит Кёрка.
— Нашлись косвенные улики — целое множество. Прибавь к этому тот факт, что умирали все, кроме него. Когда Айкену предъявили обвинение, он только засмеялся. Не отрицал ни одного пункта.
— Но зачем он отравил всех своих друзей? Какой в этом смысл? (Эти вопросы мне предстояло задавать в Каррике снова и снова.)
— Надеюсь, ты найдешь ответы, Джеймс, — с нажимом сказал Блэр. — В этом деле мне нужно узнать столько, сколько вообще в человеческих силах.
