Фридрик Незнанский - Ярмарка в Сокольниках
На улице Ферсмана стояло довольно много машин, но «волги» черного цвета с вмятиной на правом крыле там еще не было. Красниковский и Грязнов приняли решение ждать. Они были уверены в агенте, который сообщил, что черная «волга» с вмятиной на правом крыле должна обязательно появиться. А пока сотрудники МУРа угрюмо наблюдали, как грузный гаишный капитан распоряжается на перекрестке. Пятница — бурный торговый день. Представители привилегированного слоя: дипломаты, высшие сановники министерств, технари, бывающие за границей, а также граждане, получившие наследство от зарубежных родственников, то и дело подъезжают в «валютку», торгующую, как известно, не на советские рубли, а только на валюту, в своих «волгах», «москвичах» и «жигулях», купленных на ту же валюту в магазине у Лужнецкого моста.
В три тридцать подъехала черная «волга»: вмятина на правом крыле. Из «волги» вышли двое. Один щупловатый, рыжий, одетый в кожаный пиджак и джинсы.
В этом месте рассказа Грязнов вдруг заливисто раскатился смехом:
— Не, Сашок, ей-Богу, я сам рыжий, видел рыжих, но такого увидел в первый раз, у него даже глаза рыжие! — довольный капитан отрезал себе шашлычка по-карски и продолжал.
Другой, высокий, плотный блондин явно спортивного склада. Несмотря на плюс пять, он уже в дубленке, в пыжиковой шапке. Они направились к дверям «Березки», и Артур Красниковский, руководивший операцией, негромко сказал: «А вот этот, в дубленке, нам и нужен!»
Посовещались. Грязнов подошел к гаишному капитану — нужна была его помощь.
Щуплый и высокий отсутствовали минут двадцать. Наконец вышли. Шли к машине не торопясь, без покупок. У высокого было спокойное лицо. Такой на вид уверенный в себе человек, что сразу и не решишься подойти. Им дали возможность сесть. Хлопнула дверца, и тут же возник капитан ГАИ. Высокий блондин нехотя вышел из «волги». Он был по-прежнему невозмутим. Капитан стал тупо изучать права — с водительскими правами у блондина все было в порядке. В этот момент подошел Грязнов. Так было условлено. Высокий блондин повернул бычью шею и уперся взглядом в муровское удостоверение — квадратно-красную книжку с оттиском герба страны. Оглянулся. Позади стоял плечистый Красниковский, в прошлом полутяж — бронзовый призер страны по боксу.
— Не волнуйся, коллега! — сказал боксер.
— А я и не волнуюсь! — ответил самбист.
— По приметам ваша машина похожа на ту, что значится в розыске, — объяснил Грязнов. — Придется осмотреть, а для этого съездить на Петровку.
— Осмотреть можно и здесь, — отпарировал невозмутимый блондин.
— Нам там удобнее, — не согласился майор Красниковский. Волин (это был он, Красниковский сверил по фотографии) молчал, задумавшись. Посмотрел искоса на всех троих, кивнул:
— Это, надеюсь, не надолго?
— Нет-нет, не надолго! — успокоили его разом все трое: гаишный капитан и двое муровцев. Трое вооруженных людей чуть побаивались этого крепкого самбиста: черт его знает, что он может выкинуть — все же мастер спорта! — вдруг окажет сопротивление, а кругом столько прохожих!
На Петровке, возле подъезда МУРа, Волин сам открыл у «волги» капот. Его попросили открыть и багажник. Он помедлил, но открыл. В глаза ударило ярко-зеленым и красным: несколько тугих упаковок с платками, по пятьдесят в каждой. «Это что?» — «Подарки родственникам». — «Не много ли родственников?.. А „дипломат“ ваш?» — «Мой». — «Не забудьте». Поднялись с понятыми на четвертый этаж — оформлять протокол. Романова предложила показать содержимое «дипломата». Волин медлил. Наконец решился — щелкнув замками, открыл крышку. Там лежали пачки денег, чеки для магазина «Березка» и… импортный пистолет с глушителем.
— Одним словом, учись работать, следователь! — сказал самодовольно Грязнов, заканчивая свой рассказ об успехах Второго отдела МУРа. Он закурил свою «Беломорину», выпустил длинную синюю струйку дыма, стряхнул пепел в чашечку из-под кофе и хмыкнул:
— Ну как, старик, неплохую операцию мы с Ариком провернули, неправда?
На веранде заиграл небольшой оркестр. Я кивнул головой, подтверждая — да, операцию вы, ребята, сварганили неплохо. Одна мысль, однако, мешала радоваться успехам Второго отдела: «Неужели Волин, мой университетский тренер по самбо — убийца?»
Я туже затянул свой галстук и спросил Грязнова:
— А где он теперь, тренер Волин?
Грязнов посмотрел на меня, как будто его заморозили, потом сказал медленно:
— Ты что? Его знаешь?
Я пожал плечами:
— Немного, в спортклубе встречались. Так где он?
— Волин там, где ему и надлежит быть. Во Внутренней тюрьме у нас на Петровке…
— А щуплый? — спросил я с интересом.
— Щуплый оказался случайным попутчиком. Его Волин лишь «подбросил» до «Березки». Щуплого мы отпустил и…
И Грязнов небрежным жестом кинул свою «подкожную» двадцатовку на блюдечко, где уже лежал счет.
7
20 ноября 1982 года
— …Мне тогда было лет тринадцать. Мать поставила варить гречневую кашу и предупредила — через полчаса снимешь и поставишь под подушку. А сама ушла на работу. Это было во время зимних каникул. Через несколько минут прибежал за мной одноклассник — идем «Карнавальную ночь» смотреть! Я, конечно, в ту же секунду забыл о существовании каши. — Меркулов затянулся своим, «Дымком» и продолжал. — Сидим мы в кинозале и смотрим «Новости дня». Нам не очень интересно — мы болтаем и шумим, зал-то полупустой. Вдруг я слышу, как диктор торжественно так произнес: «…а также Маршал Советского Союза Гречко!» Представляешь, как я испугался — сгорела, наверно, моя гречка! И правда, сгорела, — засмеялся Меркулов, — хорошо, что пожара не было. А ты говоришь — Чарли Чаплин, записная книжка. Это все, брат, мелочи.
Мы хохочем, но я вижу, как Меркулов поглядывает на часы — ждет результатов комплексной экспертизы по злополучной куприяновской книжечке, которую я всучил вчера Славе Грязнову для передачи в научно-технический отдел.
У нас «черная суббота», сегодня выходной, но мы ишачим. Составляем план расследования дела. Я склонился над своим довольно обшарпанным столом, Меркулов — над своим, сверкающим лаком.
Я впервые занимаюсь такой работой — студенческие семинары и прокурорская практика в счет не идут, все это была игра или халтура. Я метнул взгляд на Меркулова — он делает вид, что не замечает, как я сдрейфил, знай себе заполняет сводный месячный график-календарь. Время от времени он набирает какой-то телефонный номер — явно жене в больницу, но нарывается на частые гудки. В перерыве между этим занятием и составлением графика шеф открывает средний ящик письменного стола и пытается завести какие-то старые часы-луковицу, чем ужасно раздражает меня. По-моему, часы эти годятся только на помойку — стекло треснуло, а корпус, когда Меркулов его встряхивает, скрежещет, как ржавое железо.
Раскрыв широкую линованную тетрадь, изготовленную в типографии Прокуратуры СССР и озаглавленную «План расследования дела», в разделе «Возможные версии» пишу:
Версия первая: Ракитин и Куприянова убиты на почве ревности:
а) возможно наемными убийцами, подосланными женой Ракитина,
б) каким-либо мужчиной, ревновавшим Куприянову к Ракитину.
Версия вторая: Ракитин и Куприянова убиты с целью сокрытия другого или других особо опасных преступлений — людьми, опасавшимися, что потерпевшие раскроют их преступления.
Версия третья: Ракитин и Куприянова убиты с целью завладения ценностями — советской и американской валютой, неизвестными предметами, а также, возможно, записями, имеющими секретный характер…
А как у нас с доказательствами по каждой версии? И тут я в полном тупике. Дело в том, что доказательства у нас, надо прямо сказать, не подтверждают ни одной из моих версий и даже находятся с ними в полном противоречии. Я беру отдельный листок бумаги и начинаю чертить что-то вроде генеалогического древа: в крупных квадратиках я обозначаю номера версий, от них веду линии к другим квадратикам — поменьше — субъектам преступления, то есть лицам, их совершившим, и прямоугольничкам — имеющимся у нас доказательствам. Получается страшная картина: квадратики повисают в воздухе, а прямоугольнички образуют между собой замкнутый круг.
Меркулов мельком взглядывает на мое творчество:
— Занимаетесь программированием в свободное от работы время, товарищ Турецкий?
Меркулов потянул мою «блок-схему» к себе и довольно долго ее изучал. Я даже взмок от напряжения.
— Все правильно. Все правильно, Саша, — совершенно неожиданно для меня сказал он. — А логики нет и быть не может, потому что сами эти убийства — неправильные.
У Меркулова иногда бывают вот такие выражения, совсем вроде не по науке. Но я знаю, что он имеет в виду. На основании имеющегося у нас материала, этих двоих убивать вообще не следовало — «не было резону». Меркулов положил локти на стол и соединил ладони, как в молитве. У моего начальника этот жест означал крайнюю серьезность происходящего.
