Сергей Валяев - Порнограф
Так что, граждане великой страны, ныне, повторюсь, нет запретных тем и поз. На мой взгляд, нужно лишь соблюдать необходимые гигиенические наставления, чтобы не вляпаться с головой в говно нашей великолепной и неожиданной действительности.
Надо ли говорить, что домой возвращался на эмоциональном подъеме. Греза о прекрасном острове в океане застила мне глаза и я не сразу заметил человека. В своей комнате. Я думал, что это игра теней и моего воображения, и побежал с чайником на кухню. Чтобы пить чай с тортом «Napоleon» и одноименным коньяком. Решил, так сказать, себя побаловать. Для оздоровительного тонуса всего ушибленного организма.
Когда воротился в комнату, держа кипящей чайник подальше от кота, то обнаружил, что тень приобрела характерные черты моего товарища Сосо Мамиашвили на продавленной тахте. Сидя на ней, князь с самым мрачным видом пожирал торт. И коньяк тоже, используя для этих целей алюминиевую кружку, доставшуюся мне от прадеда Клима, участника первой империалистической войны.
— О, Сосо! Ты? — обрадовался я. — Извини, а я думал игра теней!
— Игра блядей! — неожиданно рявкнул мой друг. И ударил кулаком по столу. Вернее, хотел хватить по столу, а влепился рукой в торт. Это обстоятельство окончательно вывело его из себя. Он завопил дурным голосом текст на малознакомом мне языке, где, правда, угадывались слова на буквы, которые отсутствовали на моей печатной машинке. И ещё там было слово «папарацци».
Я открыл рот от удивления: в чем дело, кацо, тортовых жиров обкушался? Или клопиный коньячок не приглянулся?
— Идиот! — гаркнул. — Ты кого снял, папарацци херов?! — И швырнул пачку снимков, выполненных на глянцевой цветной бумаге.
— Кого надо, того и снял, — огрызнулся я. — Что происходит, генацвале?
— А ты уж погляди, Ёхан Палыч, — попросил, сдерживаясь. — Сделай такую милость, вах-трах!
Я застеснялся, мол, чего там смотреть, имел таки удовольствие лицезреть, так сказать, в натуральном виде. Не прошли и сутки. Однако визитер с кружкой коньячного пойла был неприятно настойчив. Я вздохнул — ну и времечко, мало того, что заставляют заниматься черт знает чем, так ещё надо рассматривать результат собственной трудовой деятельности. Однако делать нечего, тем паче у меня возникло подозрение, что у Сосо за обшлагом пиджака кинжал из дамасской стали, не дай Бог, прирежет, как засрацкого цыпленка, и ничего ему не будет, потому что лицо кавказской, понимаешь, национальности.
Пожимая плечами, просмотрел снимки. И ничего нового для себя не обнаружил. Жопа — она и в бывшем номере Предсовнаркома это самое.
— Не понимаю, — признался. — Что, имеются претензии к художественному осмыслению объектов?
Мой товарищ задохнулся от возмущения: какое к такой-то матери ху-ху-художественное, блядь, осмысление? Отщелкни глаза до щек, сукин ты сын?
— А что такое, — заорал я, — можно спокойно объясниться, а не жрать мой, между прочим, торт и кружками заглатывать коньяк?
— Ах, прошу прощения, граф, за ваш еб… ный коньяк?!
— А вы, князь, прекратите изъясняться загадками и материться, как конюх!
— Да, пошел ты, граф!
— Сам туда иди, князь!
Неизвестно, чем бы закончилась наша горячая, как кипяток, перепалка, да дверь в комнату рыпнула. Оба мы вздернулись, точно ошпаренные. Кто это ещё посмел вторгнуться в частную собственность?!
— Вах, красавица, прошу к нашему столу, — расплылся в медовой улыбке Мамиашвили, хлебосольным жестом сбивая бутылку, которую я успел привычным движением поймать у пола.
— Привет, мальчики, — проговорила Александра. — А у вас весело. — Была в строгом костюме, но в узкой короткой юбке. — Нет ли тут моего чайника?
Чужую посудину я нашел под кактусом, и пока её искал, князь галантный, как тульский пряник на празднике города, начал обхаживать молоденькую и доверчивую «красавицу». Это мне не понравилось — появилось настойчивое желание огреть любвеобильного друга чайником. Чтобы он забыл все слова. На всех языках мира.
— У нас проблемы, — напомнил я ему.
— Вах, какие проблемы? — удивился донжуан с гор. — Какие могут быть проблемы в обществе такой очаровательницы, да, Сашенька?
— Нет, у нас проблемы, — повторял я, как какаду, сидящий на кипарисе острова, омываемого океанскими волнами. И, вручив чайник хозяйке, принялся с помощью живота буквально выдавливать её из комнаты.
Улыбнувшись, девушка пообещала заглянуть на огонек к мальчикам попозже, когда они решат все свои проблемы.
Конечно же, все наши вопросы были сняты мгновенно. За час. И мой друг тут же поспешил вон из комнаты, чтобы пригласить прекрасную соседку на праздник, который был поминками. Для меня. Поминками по самому себе.
В чем дело? Надеюсь, это ещё кому-то интересно? Мне, например, нет. Потому что более в идиотском положении не приходилось бывать. Даже когда я елозил спиной по кремлевской каше в контейнере, была надежда, что таки выберусь из кисловато-удушливого пространства металлического куба. А тут? Мрак!
Моя мечта рухнула в одночасье: не тонуть по щиколотки нам с дочерью в тропическом жарком песочке, не лазать по шершавым стволам пальм, не бултыхаться в штормовых волнах океана. Все, амба!
Выразился бы куда энергичнее, да какую-нибудь бледную, как спирохета, вонливую дамочку хватит удар, если она услышит яростный вопль моей измученной души. Жаль, что у меня нет силы воли и бельевой веревки под рукой, удавился бы, не размышляя. Вместе с культурной спирохетной теткой, для коей словцо «конец» (в экспрессивной форме) есть оскорбление личного и общественного вкуса.
Но вернемся к печальной для меня яви. Когда мы снова остались одни, Сосо, отдав мне мою же алюминиевую кружку, наполнил её коньячной бурдой и сказал, что лучше будет, если я залью свой организм огненной водой. Для точного восприятия того, что произошло вчера.
— А закусить? — поинтересовался я, чувствуя, как мой друг приходит в хорошее расположение духа: дамасский кинжал был загнан в невидимые ножны, и можно перевести дух — мне.
— Кусай, дорогой, — указал широким жестом на мятое малосимпатичное месиво торта.
— Вы поразительно любезны, князь, — и залпом ухнул коньяк в себя. Цапнул кусок тряпичного «наполеона». — И чегось вчера было-то?
— Он меня ещё спрашивает, блядский фотограф?
— Пардон… порнограф… я, ик.
— Как?
Повторив, я по мере возможности объяснил значение этого слова, которое, кстати, придумал он, Сосо Мамиашвили, когда искал мне работу.
— Вот-вот, я тебе, пьяная рожа, нашел хорошее местечко, а ты?
— А что я, — продолжал не понимать, — а-а-атличные, глянь, фотки, — и веером кинул их на пыльный ландшафт тахты.
— Naturlick! — согласился. — Чувствуется, рука мастера.
— Ну?
— Бабу гну! — взъярился мой малопонятный товарищ. — Ты где э т о снимал, порнограф?!
— Где-где, — отвечал я, пытаясь подобрать удачную рифму. И не нашел. В «Метрополе», а что?
— В «Метрополе», — поднял указательный палец князь Мамиашвили со значением. — А где надо было?
— Как где? — я почувствовал, что трезвею, как блюющий в торт с кремовыми розочками член обновленного правительства на банкете в честь независимости Фасо-Бурсо. (Или Бурсо-Фасо?) — Извини, князь, это ты на что намекаешь?
— Какие тут намеки, baby bare,[1] — хохотнул Сосо. — Облажался ты, как поц в женской бане, ха-ха!
— Ничего не знаю, — отрезал я и сослался на господина Гамбургера, выдавшего по телефону информацию о местоположении поп-бля-звезд.
— Проверено, — поднял руку Сосо, — мин нет.
— Это в каком смысле?
И мне, дуралею, объяснили, информация от вышеупомянутого товарища шла следующая: гостиница «Националь», угловой номер на двенадцатом этаже.
Я задумался. О смысле жизни. И своей жалкой роли в ней. Ничего себе: digito monstrari.[2]
Не понимаю? Кто из нас лжет? Нет, я способен развести турусы на колесах, но в данном случае? Зачем? Мне было без разницы, в какую гостиничную дыру влезать? И главное: как я мог не оправдать доверие, оказанное мне княжеской милостью? На все эти вопросы мой товарищ пожимал плечами: а черт его знает, факт остается фактом — на фото не те людишки-блядишки, которые нужны желтой прессе с голубым оттенком.
— И что же теперь, — поинтересовался я, — переснять, что ли, филейные части?
Увы, последовал ответ, поп-звезда уже удалилась в свой гуттаперчевый мирок, и поэтому надо вернуть сумму, выданную в качестве аванса горланящему о своих пролетарских правах папарацци, то бишь порнографу. В моем лице.
— «Для чего этот мудак поднялся на Карадак? Как бы без Карадака разглядели мудака,» — вспомнил я стишок, однажды мной сочиненный в день Альпиниста, выгребая из карманов то, что осталось в наличии: жеваные жалкие отечественные ассигнации.
