Генрих Боровик - Артём
Наши отношения были очень прочными, и, с другой стороны, мы очень хорошо понимали, что они являются в высшей степени хрупкими, деликатными. И каждый из нас не мог позволить себе каких-то действий, которые ограничивали бы свободу другого. Артем мог писать все негативное о Лужкове. Мог писать все негативное о городе. Лужков не мог, не имел морального права, в первую очередь, сказать: "Артем, ты о чем-то пиши и ты о чем-то не пиши". Это был бы полный разлом, обрыв наших с ним отношений. А мы дорожили ими. Каждый из нас хорошо понимал, что при всей той доверительности, которая была между нами, между нашими семьями, есть области, в которых любое неловкое движение может сразу сломать эту дружбу. Она была крепкой. Но она была хрупкой. И вообще, я думаю, что крепкая дружба - она всегда хрупкая. Знаете, мне на память приходят слова одного поэта:
В дружбе всякой сходство с веревкою есть:
Если раз её порвешь,
Как потом ни вяжешь ловко,
Узел в ней ты все равно найдешь.
Ну и, конечно, Артем рассказывал мне многое из того, что он узнал. Но это был не совет. Он как бы говорил сам с собой. Он говорил о "подспудных мотивах" действий власти, о всех многослойных операциях, которые были направлены на одно - скрыть преступление от проверяющих органов. Он писал об этом, и из его статей складывались точные картины преступных действий. Мы часто обсуждали с ним проблемы давления на прессу. Проблемы угроз. И я могу сказать, что Артему угрожали многократно. Давили, посылали всякие проверки, не давали возможности работать, старались его ущемить. Он к этому относился спокойно. Он был личностью. И его уважали. Хотя кое-кто и боялся.
Я думаю, что Артему было трудно.
Он всегда говорил: "Я не изменю себе, я не буду делать то, что они хотят от меня получить. Я их не боюсь. Они, конечно, способны любого сломать, но согнуть меня, превратить в тряпку, о которую вытирают ноги, не сможет никто".
Он был всегда участником всех наших праздников. Вокруг него всегда складывалась доброжелательная аура. А это притягивает.
Он был очень заводной. Все, что нестандартно, было для него его полем... Вот только сейчас, наверное, приходит ощущение того, что его нет.
Виктор РОЗОВ:
Я испытал личное горе, когда его не стало
Жаль, что я очень мало могу рассказать об Артеме. Я не был близок с ним, когда он стал взрослым. Мы работали в разных сферах...
Я запомнил его маленьким. Вот и сейчас скажу: "Артем Боровик" - а перед глазами озорной такой крепышок. Наши дачи в Пахре были рядом. Дети дружили - моя дочь, Артем и другие ребятишки. И воспоминания о том времени - о их детстве - радость. Конечно, мы, взрослые, занимались своими взрослыми делами, ребятня - своими: катались на своих маленьких велосипедах, играли в свои детские игры. И радостно было от того, что они рядом.
Темка, Темка... Лобастенький, деловой, глазастый...
Как он становился взрослым, я уже не наблюдал. Теперь мне жаль, что я этого не знаю... А потом его имя зазвучало. И я внимательно стал следить за его творчеством. Очень серьезным творчеством. Мне нравилась его газета, это была сильная газета. Она очень воздействовала на меня, даже заставляла строже относиться к себе, требовательнее.
У Артема был поразительно трезвый взгляд на все происходящее в мире и, что главное, - не злобный. Деловой, конкретный и - бесспорный. Это очень дорого. Я никогда не замечал, чтобы он к кому-нибудь, к чему-нибудь пристраивался. Всегда выступал по делу.
Его удивительная газета всегда объективно оценивала явления с одним-единственным умыслом: дать верную информацию о том, что происходило и происходит. Меня поражало, как он смело, как прямо ведет её. Это его поведение, если просто выразиться, - поведение порядочного человека. В наше время, особенно в сфере журналистики, - явление редчайшее. Вот читаешь порой критические, сердитые статьи и не видишь в них главного - зачем все это. У Артема все - целенаправленно.
Очень он меня радовал. Однажды он даже обо мне целый разворот опубликовал. Так это меня тронуло. Значит, уважал меня. Я тот номер газеты храню... Мне это его внимание дорого. И я испытал личное горе, когда его не стало. За это время ушли из жизни многие близкие мне люди. Но эта потеря человека, с которым я не так часто и близко общался, эта потеря меня потрясла. Это национальное горе. Не стало человека, очень нужного обществу, особенно сейчас, в нашей трудной, суматошной, изуродованной стране. Нам так не хватает честных, совестливых людей. Я очень высоко ценю совестливых.
Безмерно горе, когда из строя так нелепо вырывает крупную, сильную, необыкновенно нужную личность.
Нет Темки, и образовалось какое-то безвоздушное пространство.
У меня есть фотография, давняя. На ней малыши - Тема, моя дочь... Я очень любил на неё смотреть, такое возникало светлое чувство, такая радость. Тема для меня таким малышом в воспоминаниях и остался...
Ольга Трифонова Темочка
Как рассказать о мальчике, которого встретила двадцать пять пет назад и потом, в течение этих двадцати пяти лет, видались пунктиром, изредка?
И отчего, когда его не стало, пришло ощущение не только огромной потери, но и почему-то - беззащитности.
Масштаб личности и таланта Темы безусловен, и по-настоящему оценить его могут те, кто знал Тему больше и подробнее, но свет, исходящий от него, ощущали все. Вот уж действительно тот случай, когда с исчезновением человека человечество убыло на столь уникальную и неповторимую долю, что трагический звон колоколов Новодевичьего в день его погребения воспринимался как рыдание о всех нас.
Но я говорю не только о беззащитности человека перед роком - я, взрослая и, кажется, не слабая, с уходом Темочки (а он всегда был для меня Темочкой) поняла, что одиночество усугубилось, потому что нет больше для меня заветного телефона, по которому, я знала, "можно позвонить в лихую минуту и попросить помощи и совета" - именно с этими словами дал мне когда-то номер своего телефона Темочка..
Почему очень молодой и очень преуспевающий журналист Артем Боровик вдруг предложил как бы опеку немолодой приятельнице родителей, соседке по даче, знал он, а я могла только догадываться.
О двух, нет, о трех причинах догадываюсь определенно. Первая - но не главная: с Галей и Генрихом меня связывают давние, очень приязненные отношения. Вторая и главная: он глубоко и искренне почитал творчество моего покойного мужа Юрия Трифонова. "Дом на набережной" знал, кажется, наизусть. И третья... Уж не знаю, как её обозначить.
Можно только вспомнить далекое лето в Дубултах, статную темнозагорелую Галю в сопровождении хрупкой Мариши и крепыша Темы.
Галя была замечательной матерью, - легкой, ироничной, незанудливой и очень мудрой. Их "тройственный союз" дышал атмосферой равенства, бесконечного доверия и любви. Это притягивало к ним, и всякий, попадая в их светлое поле, вдруг ощущал в душе резонанс добра.
Тема очень напоминал тогда Петю Ростова и внешностью и повадкой. Он тоже готов был всем делиться. Доходило до курьезов.
По возвращении из Дубултов я приехала в дачный поселок Красная Пахра прицениться к чьей-то скромной дачке. Домик оказался по соседству с Боровиками, и я зашла к ним повидаться и спросить совета. Смущал очень маленький участок.
- А мы вам добавим от своего! - радостно воскликнул Тема. - Правда, мама, мы ведь добавим?!
Мы с Галей рассмеялись, затушевывая неловкость, а Тема уже важно ходил вдоль забора, отмеряя шагами довольно внушительный кусок земли, на который он так легко собирался уменьшить и без того скромный надел родителей.
Кажется, он был огорчен нашим с Галей нежеланием углубиться в детали раздела земли и в обиженном недоумении сидел в сторонке, пока мы пили чай и болтали.
Но это было потом.
А тогда, летом в Дубултах, мы вместе проводили и дни на пляже, и светлые прибалтийские вечера на террасе моего номера.
Дети совсем не были приложением к нашей взрослой жизни, они были равноправными членами маленькой веселой компании.
Кажется, Тема испытывал ко мне нечто похожее на влюбленность, и, может, поэтому он был безукоризненно подтянут и безукоризненно не по-детски остроумен. Очень внимательно относился к своей внешности, и, помнится, Галя шутила, что по утрам он слишком много времени уделяет прическе. Марина поддразнивала брата идеальным пробором, а мы с Галей понимали, что то лето - особенное для него: он исподволь начинает ощущать себя уже не мальчиком, а будущим мужчиной.
Теме очень повезло с родителями. Рядом с Генрихом я видела его только на телеэкране, но даже оттуда, из условной реальности, приходило ощущение их близости, их мужской солидарности. Как в морской пехоте.
Но то, что связывало его с матерью, - названия не имеет. Может, я и запомнила то давно ушедшее, растаявшее лето по оставшемуся после него отзвуку, невыражаемому словом.
Прошло много лет. Мы изредка встречались - на бегу, на ходу... Как-то в Пахре поравнялись машинами на дороге. Вышли поздороваться, и Тема познакомил меня с прелестной молодой женщиной - своей женой. Он не скрывал ни своего восхищения ею, ни своей мужской гордости.
