Владимир Кашин - По ту сторону добра

— Допрашивать? Меня? — Глаза ее были полны недоумения. Когда-то голубые, а теперь поблекшие, молочно-светлые, окаймленные не по годам длинными черными ресницами, они на миг словно остекленели. И Коваль никак не мог понять: наклеенные у нее ресницы или нет. — Но я же гость! Подданная ее величества королевы Великобритании! — растерянно крикнула миссис Томсон и тоже опустилась в кресло.

Ковалю почему-то захотелось бросить язвительную реплику, но он сдержался и только кивнул:

— Это нам известно. Согласно статье третьей уголовно-процессуального кодекса нашей республики, действия его распространяются и на иностранных граждан… Мы не пригласили переводчика на английский, поскольку ваш родной язык — украинский. Но имеете право потребовать…

— Не буду причинять вам лишние хлопоты, — махнула она рукой. — Украинский и правда мой родной язык.

Коваль подумал, что он сейчас держится с этой бывшей девушкой с Киевщины как дипломат. Ему нужно было, чтобы приобретенные с годами чужие манеры в далеком краю, предрассудки слетели бы с нее как шелуха и она заговорила бы с ним открыто и сердечно. Понимал, что добиться этого будет нелегко, но иначе ему не на что надеяться.

— Убийство? — побледнела миссис Томсон. — Какой ужас!.. Но я-то какое имею к этому отношение?

Ковалю показалось, что миссис Томсон успокоилась, когда узнала, что милицию к ней привела лишь смерть мужа сестры. Он раскрыл свою папку, потемневшую в тех местах, где держал ее руками, вынул бумагу и ручку и начал заполнять бланк протокола допроса.

— Как по паспорту сейчас ваше имя? Когда-то вы были Катериною, Катериной Григорьевной. А теперь?

Миссис Томсон почувствовала в тоне подполковника нотки упрека, но не показала этого. Она нерешительно поднялась, направилась в другую комнату, долго копалась там, пока наконец не вернулась с сумочкой. Открыла ее и положила перед Ковалем развернутый паспорт.

— Муж мой, Вильям Томсон, звал меня Кэтрин, Кэт. Так и осталась. А в Германии… Вам, наверно, известно, что меня туда насильно вывезли во время войны… — Миссис Томсон настороженно посмотрела на Коваля, и тот понял, что она все время боялась, уж не по этому ли поводу явился подполковник милиции. — В Германии меня перекрестили в Катарин.

Посмотрев в паспорт, Коваль записал анкетные данные миссис Томсон, в девичестве Катерины Притыки.

Пока Коваль писал, миссис Томсон молча сидела в кресле, поджав губы. Было неприятно чувствовать себя в роли допрашиваемой. И правда, какое она имеет отношение к этой ужасной истории? В конце концов, это их дело. А может, подполковник милиции все-таки имеет в виду что-то другое? И только для отвода глаз начал разговор о смерти мужа Таисии? Нет, бояться ей нечего. Она не совершила никакого преступления на этой земле перед тем, как ее угнали немцы… А то, что ее вывезли на Запад и она вышла замуж за Томсона, — можно ли за это винить?..

Подполковник окончил писать и сухо сказал:

— Германия меня не интересует. — Он заметил, как при этих словах миссис Томсон ободрилась. — Если позволите, я буду называть вас Катериной Григорьевной?

Ему хотелось добавить, что никто не собирается ее преследовать за то, что она в свое время не вернулась на родину, но промолчал.

Миссис Томсон, чей покой был неожиданно нарушен приходом Коваля, уже несколько поутратила свой горделиво-неприступный вид и согласно кивнула.

— Так вот, Катерина Григорьевна, расскажите подробно все, что вы помните о том вечере на даче.

Не торопясь с ответом — в таких случаях всегда тяжело начинать разговор, — она сказала:

— Наверное, вы уже знаете, я приехала сюда разыскать свою сестру. И безмерно счастлива, что нашла: кроме нее, у меня нет ни одного родного человека: родители умерли, а братьев и сестер, кроме Таисии, не было.

— А дочка и сын? — осторожно напомнил Коваль.

— Ну, дети — само собой, — ответила миссис Томсон. — Но это не родственники, это моя семья. Когда нашла Таисию, очень обрадовалась. Несколько раз мы с Джейн были у нее на квартире. И дважды, нет, трижды — на даче. Дача, правда, на курьих ножках, из досок и фанеры сколочена. Но сестра и ее покойный муж, земля ему пухом, — миссис Томсон перекрестилась и набожно подняла глаза вверх, — так ее любили, что жили там с весны до глубокой осени. И действительно, милый дикий уголок природы.

— И вот вы приехали второго августа в гости к сестре на эту дачу, — направил Коваль беседу.

— И вот я приехала второго августа на дачу, — повторила миссис Томсон.

— Одна?

— Нет. Но без Джейн. В тот день мы не собирались к Таисии. Дочь вообще не испытывает симпатии к «нашим дорогим родственникам», как она говорит, и поехала на пляж. А мне чуточку нездоровилось.

— Дочь оставила вас одну, больную?

— Ничего страшного. Я была не так больна, чтобы требовалась сиделка. Я ведь немного полежала в вашей больнице. К слову, я восхищена высоким уровнем здешней медицины. Совсем не то, что видела девчонкой в своих Криницах. — Коваль понимал, что это было утонченное, чисто английское умение польстить. — Да и девочке хотелось доставить удовольствие. Она любит поплавать. При жизни Вильяма мы позволяли себе раз в году — хотя и не в «бархатный» сезон, когда очень дорого, — отдыхать на юге Франции или в Италии. В наших реках купаться нельзя. Темза куда грязнее и холоднее Днепра…

Коваль покачал головой:

— Но вы, говорят, вызвали дочь из Лондона, так как заболели, делали операцию и нуждались в уходе.

Миссис Томсон сначала сделала вид, что не расслышала замечание Коваля. Потом сказала:

— Просто соскучилась. И хотела показать ей свою родину… Когда Джейн в тот вечер отправилась на пляж, я неожиданно почувствовала себя лучше, и мне стало грустно одной. А тут заглянул наш земляк, доктор Андрей Воловик. Он уговорил меня погулять. Мы зашли в магазин, купили вино, конфеты, сели в такси и поехали к Таисии.

— А сестра к вам в гостиницу приезжала?

— Несколько раз. И сама, и с Борисом Сергеевичем, — миссис Томсон снова перекрестилась. — Но в тот день мы не думали встречаться… Я даже пожалела, что поехала, на даче мне снова стало нехорошо. Но со мной был врач, и все обошлось.

— Так, — сказал Коваль. — Значит, купили вино, конфеты и поехали на дачу. Что было дальше?..

— Таисия с мужем были дома. Сестра очень обрадовалась мне.

— А Борис Сергеевич? — поинтересовался Коваль.

Миссис Томсон на миг задумалась, закрыла глаза, словно припоминая подробности.

— Борис Сергеевич, кажется, тоже обрадовался, но не столько мне, сколько бутылкам вина, которые я достала из сумки.

— Он относился к вам недоброжелательно?

— Гм… А, собственно, чему там радоваться? Я для него человек чужой, и мое вторжение было неожиданным и не очень для него приятным. Таисия обо мне ничего не знала, так же как и я о ней, и примирилась с мыслью, что я погибла в Германии, не вспоминала меня. А тут сначала я, а потом и Джейн, как снег на голову, нарушили их привычный ритм жизни… Я говорю о Германии, но вы же не знаете моей истории.

— Кое-что слышал от вашей сестры.

— Ах, какое это имеет значение! Борис Сергеевич даже ревновал Таисию ко мне. Ведь он ничего ей не дал в жизни. Боюсь утверждать, но из-за него она погубила свою карьеру, он стал ее злой судьбой… А тут приехала я. И сестра потянулась ко мне, как к спасательному кругу…

Миссис Томсон разговорилась, и с нее, как чешуя под скребком, стала слетать напускная горделивость и приобретенная английская сдержанность. Этому способствовало и то, что уравновешенный, с первой проседью в поредевших волосах подполковник, в далеко не новом коричневом костюме, не был назойливым, как английские полицейские, не спрашивал о прошлом и не укорял за то, что в свое время она не вернулась на родину. Миссис Томсон сама не узнавала себя: откуда слова брались! Но сдержаться уже не могла.

Коваль понимал ее состояние. Первый страх прошел. Так бывает, когда вдруг ослабевает тревога, натянутые нервы резко расслабляются и лишь активность — все равно какая — способна снять душевный стресс… Появляются чрезмерная болтливость и излишняя суетливость…

— Не могу смириться с тем, что сестра опустилась, — горячо говорила миссис Томсон. — Жизнь, конечно, не баловала их, и была у них общая обида на несложившуюся судьбу, у каждого — свою… И эта общая обида равняла их и притягивала. Они дорожили таким отношением, укрывались от нелегких жизненных проблем в одну скорлупу. Они жаловались на своих недругов, и враги одного становились врагами другого. Понимали и сочувствовали друг другу, как никто… Быт у них был, как вы могли видеть, не самый лучший. Из рассказа Таисии и собственных немногих наблюдений я поняла, что она заботилась о своем Борисе, как о малом ребенке, и он принимал это за должное. Целыми днями от нечего делать перебирали свои воспоминания, которые становились особенно яркими после выпитого вина. Они никому не мешали, и им никто не мешал. Жили тихо, и, возможно, в глубине души у каждого теплилась надежда на чудо, которое возвратит Таисию на сцену и Борису Сергеевичу поднесет какой-нибудь подарок…