Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть
— Поставим точку на сегодня? — предлагает мистер Райт. Похоже, он озвучил мои собственные мысли и сомневается, все ли у меня нормально с психикой. Нет, не может быть. Я уверена, что ничем не выдала своих дум, а мистер Райт, как обычно, предупредителен. Однако я больше не хочу возвращаться в тот день.
— Если позволите, я договорю.
Мистер Райт едва заметно напрягается — видимо, делает над собой усилие. Я не думала, что ему тоже придется трудно. Мы чем-то похожи на героев поэмы Кольриджа — Старый Мореход, рассказывающий свою печальную историю, и Свадебный Гость, которому тяжко ее слушать. Мистер Райт кивает, и я продолжаю:
— Полицейские привезли маму в Лондон, но она отказалась участвовать в опознании, поэтому я поехала в морг без нее, в сопровождении пожилого сержанта. Забыла, как его звали. Он был очень добр ко мне.
В морге сержант взял меня за руку и не отпускал ее. Мы миновали бокс, где производят вскрытие. Сияющие металлические столы, белая плитка, яркий свет — жуткое воплощение дизайнерской кухни в стиле хай-тек. Сержант привел меня туда, где была ты. Сильно пахло антисептиком. Полицейский спросил, готова ли я. «Нет, — хотелось ответить мне, — нет, и никогда не буду». Я кивнула. Он откинул простыню.
На тебе было теплое зимнее пальто, мой подарок к Рождеству. Я позаботилась о том, чтобы ты не мерзла. Увидев тебя в этом пальто, я почему-то обрадовалась. Цвет смерти нельзя описать, у него нет соответствия в патентованной системе. Цвет смерти — противоположность понятию цвета. Противоположность жизни. Я коснулась твоих волос, по-прежнему гладких, как шелк.
— Она была красавицей…
Сержант крепче стиснул мою руку.
— Да, она очень красива.
Немолодой полицейский употребил настоящее время, и я решила, что он плохо меня расслышал. Теперь мне кажется, что он просто хотел как лучше, ведь смерть пока не лишила тебя всех достоинств. Сержант оказался прав: ты была красива той особенной красотой, что отличала трагических героинь Шекспира. Ты стала Офелией, Дездемоной, Корделией — бледной и недвижной; поруганной девой, пассивной жертвой. Но при жизни ты никогда не была трагичной или пассивной и уж тем более жертвой. Ты искрилась весельем, олицетворяла собой энергичность и независимость.
Плотные рукава пальто насквозь пропитались кровью. Когда она высохла, шерстяная материя задеревенела. Я увидела порезы на твоих запястьях — там, откуда из тебя вытекла жизнь.
Не помню, о чем спрашивал сержант, что отвечала я и отвечала ли вообще. Помню только, как он держал меня за руку.
Когда мы покинули морг, сержант спросил, желаю ли я, чтобы французская полиция известила нашего отца о случившемся. Я поблагодарила его за заботу.
Мама ждала меня у выхода.
— Прости, я бы просто не вынесла, увидев ее такой.
Она считала, что я способна это вынести?
— Разве обязательно проходить через эту процедуру? — продолжала мама. — Неужели нельзя использовать анализ ДНК или что-то подобное? Что за дикость!
Я полагала иначе. Чтобы поверить в твою смерть, мне было необходимо соприкоснуться с жестокой и тягостной реальностью. Я должна была увидеть твое лицо и этот цвет, не имеющий названия.
— Ты ходила совсем одна? — спросила мама.
— Нет, меня сопровождал полицейский. Очень добрый и внимательный.
— Они весьма любезны. — Ей нужно было отметить хоть что-нибудь позитивное. — Журналисты несправедливо нападают на полицию, правда? Нет, в самом деле, с нами тут обходятся очень вежливо и… — Мама умолкла, осознав тщетность своей попытки. — У Тесс на лице… Ну то есть…
— Нет. Никаких следов. Лицо безупречно.
— Оно такое красивое…
— Да.
— У нее всегда было прелестное личико. Если бы еще волосы его не закрывали! Я миллион раз просила Тесс убирать их наверх или подстричься по-человечески. Разумеется, не потому, что мне не нравились ее волосы, а наоборот, чтобы люди видели, какая она у нас хорошенькая…
Мама разрыдалась. Я обняла ее, и только сейчас мы ощутили физическую близость, в которой так нуждались с момента встречи. Мои глаза оставались сухими; я чуть-чуть позавидовала маме, ведь у нее получалось исторгнуть из себя со слезами хоть какую-то часть этой мучительной боли.
Я отвезла ее домой, уложила в постель и сидела рядом, пока она не заснула.
Ночью я поехала обратно в Лондон. На шоссе М11 опустила стекла и начала кричать, перекрывая рокот мотора, шорох асфальтового покрытия. Я орала до хрипоты, пока не заболело горло. Лондонские дороги встретили меня тишиной. Спящие улицы, безлюдные тротуары. Совсем не верилось, что утром в темном, опустевшем городе вновь вспыхнут огни, оживет людской муравейник. Я не раздумывала о том, кто оборвал твою жизнь; твоя смерть разрушила способность мыслить. Я всего лишь хотела вернуться в твою квартиру, просто быть ближе к тебе.
Когда я приехала, часы в машине показывали три сорок утра. Я запомнила цифры, потому что день, когда тебя нашли, закончился и наступил следующий — «после того как». Ты постепенно уходила в прошлое. Люди отчего-то убеждены, что фраза «жизнь продолжается» прибавляет оптимизма. Тот факт, что твоя жизнь продолжается, а жизнь любимого человека уже нет, вызывает самые острые приступы тоски, неужели это не понятно? На смену одному дню придет другой, за ним третий, пятый и так далее, но все они будут не тем днем, «когда нашли тебя», когда наступил конец надеждам и моей прежней жизни вместе с тобой.
В темноте я поскользнулась на ступеньке и схватилась за ледяные перила. Обжигающий холод и выброс адреналина еще сильнее заставили осознать: ты действительно умерла. Я приподняла горшок с розовым цикламеном, пошарила в поисках ключа, оцарапав костяшки пальцев о мерзлый бетон. Ключ исчез. Твоя парадная дверь была приоткрыта. Я шагнула на порог.
В квартире кто-то находился. Скорбь заглушила все прочие эмоции; входя, я не испытывала страха. Какой-то мужчина рылся в твоих вещах. Гнев прорвал завесу горя.
— Какого хрена?!
Погрузившись в глубокий мысленный океан траура, я не узнавала даже собственных слов. Мужчина обернулся.
— На сегодня все? — спрашивает мистер Райт.
Я бросаю взгляд на часы: почти семь. Хорошо, что он позволил закончить с днем, когда тебя нашли.
— Простите, я не знала, что уже поздно.
— Как вы сами сказали, со смертью близкого человека время перестает иметь значение.
Я ожидаю продолжения и понимаю, насколько разные у нас с ним ситуации. За последние пять часов я полностью обнажила душу перед мистером Райтом. В кабинете повисает неловкая тишина. У меня мелькает мысль: не попросить ли его об ответной откровенности?
— Моя жена погибла в автокатастрофе два года назад.
Наши глаза встречаются, между нами возникает что-то вроде товарищества; мы — два ветерана одной войны, уставшие в боях, эмоционально израненные в кровь. Дилан Томас ошибался: всевластью смерти не придет конец. Смерть — победительница в этой войне, а наша скорбь — сопутствующий ущерб. Изучая английскую литературу в университете, я даже не предполагала, что стану опровергать высказывания поэтов, вместо того чтобы запоминать их строчки.
Мистер Райт провожает меня к лифту. Уборщица пылесосит коридор, офисы погружены в темноту. Нажав кнопку вызова, мистер Райт дожидается, пока откроются двери лифта. Я вхожу в пустую кабину.
Лифт едет вниз, я ощущаю во рту вкус желчи. Тело, как и разум, наделено памятью, и я вновь чувствую подступающую дурноту, как будто организм пытается физически извергнуть страшное знание. Опять бешено колотится сердце, опять не хватает воздуха. Я выхожу из лифта, и в голове снова пульсирует дикая боль, как и тогда. В день, когда тебя нашли, осознание твоей смерти сотрясало мой мозг нескончаемой серией взрывов. Пересказывая события мистеру Райту, я словно стою посреди минного поля с плотной повязкой на глазах. Твоя смерть никогда не станет обезвреженной территорией, но однажды — потом, в лучшие времена — я научусь обходить мины. Однажды — это не скоро, не сегодня.
Я выхожу на улицу. Вечерний воздух хорошо прогрет, и все же меня бьет озноб, кожа вся в мурашках — пытается сохранить тепло. Не знаю, отчего в тот день меня сотрясала дрожь — от холода или шока.
Сегодня я не чувствую за спиной зловещего дыхания чужака. Возможно, потому, что, воскресив события того страшного дня, я истратила всю душевную энергию и на страх уже нет сил. Я решаю не ехать на метро, пройтись пешком. Тело нуждается в сигналах реального окружающего мира, а не атмосферы, царящей в памяти. Моя смена в «Койоте» начнется только через час с небольшим, я как раз успею дойти.
Да, ты изумлена, и да, можешь обозвать меня лицемеркой и притворщицей. Как сейчас помню свой надменный тон:
— Официантка в баре? Неужели ты не могла найти что-нибудь более…
