Михаил Черненок - Тайна старого колодца
— Товарищ подполковник, от этого самого… Графа водкой не пахнет.
— Заел какой-нибудь гадостью, — ответил Гладышев, склонился над столом, перекинул листок откидного календаря и красным карандашом записал: «Вызвать Гаврилова».
11. «Кина не будет»
Кто-то с силой ритмично давил на грудь и каждый раз, когда боль начинала отдаваться в ребрах, резко отпускал. Бирюкову показалось, что именно от этой боли он и пришел в сознание. Тело и голова будто налились свинцом. Стоило больших усилий догадаться, что ему делают искусственное дыхание. С трудом открыв глаза, он попытался разглядеть склонившегося над ним человека и не скоро узнал Столбова. В мокром комбинезоне, босиком, со спутанными волосами, прилипшими к выпуклому крупному лбу, Столбов казался сердитым и страшным.
— Не надо… — морщась от боли, попросил Антон.
Столбов испуганно отпрянул и медленно опустился на траву. Сунул, в карман руку, вытащил оттуда размокшую пачку «Беломора», сожалеючи стал ее рассматривать.
— Напутал ты меня, — сказал он каким-то дрожащим, хриплым голосом. — Думал, сам с тобою концы отдам.
— Откуда ты взялся? — тихо спросил Антон.
— Домой ехал. Смотрю, ребятишки от озера сиганули. Думаю, что за чудо там объявилось? Газанул, подъезжаю, а ты уж… пузыри пускаешь.
Столбов хрипло засмеялся, сжал в кулаке папиросную пачку так, что из нее ручейком побежала вода, размахнулся и кинул в озеро. Бирюков тяжело поднялся, сел. Сами того не замечая, они перешли на «ты».
— Спасибо тебе.
— За спасибо шубу не сошьешь… — Столбов поглядел на свои босые ноги. — Сапоги жалко, утопил. Новые кирзухи, подошва на медных шпильках. Перед поездкой первый раз обул.
— Я рассчитаюсь, — виновато сказал Антон.
Столбов удивленно посмотрел на него, чуть улыбнулся:
— Чудак ты… Сапоги я завтра из озера достану, а сейчас давай одевайся по-быстрому, пока народ не собрался. Да это… не рассказывай никому, а то разговоров на всю деревню будет.
— Мне безразлично.
— А мне нет. Расспросами надоедят. — Он подождал, пока Бирюков оделся, открыл дверцу кабины трактора. — Садись. Лучше, чем на такси, прокачу.
Трактор фыркнул мотором и запылил к деревне. У крайних домов ошалело промчалась навстречу ватага ребятни. Чуть поодаль, будто обгоняя их, бежало с десяток девчат.
— Сборная птицефермы, — показав на них взглядом, ухмыльнулся Столбов и, скрежетнув рычагом, прибавил скорость.
Антон сообразил, что это бегут его спасать. Обдав бегущих поднятой с дороги пылью, трактор протарахтел мимо. Видимо, заметив в кабине рядом со Столбовым Бирюкова, девчата растерянно остановились. Антон успел разглядеть Зорькину и Ниночку-разлучницу. Скосив взгляд на Столбова, сказал:
— Ты б хоть с невестой поздоровался. Обидится.
Столбов угрюмо нахмурился:
— Кина не будет.
— Что?
— Свадьбы, говорю, не будет.
— Почему? — удивленно спросил Антон, но Столбов промолчал, будто не услышал вопроса.
Через всю деревню он гнал трактор на повышенной скорости и остановил его у своего дома. Появившаяся на крыльце женщина, увидев мокрую одежду Столбова, всплеснула руками.
— Ой, сынок…
— Ну, что, мать? — Столбов недовольно глянул на нее. — Давай по-быстрому… Переодеться. На стол собери. С утра не ел, да и с гостем приехал. Не видишь, что ли?
— Испужал ты меня до смерти, — женщина покачала головой. — Мокрый, без сапог… А тут Слышка только что до конторы побег, в район звонить. Сказывает, следователь в озере утоп.
— Слышка говорит…
Столбов открыл дверь в дом. Пригласил Бирюкова. Переодевшись, он с трудом расчесал волосы, помог матери нарезать хлеб и достал из буфета бутылку водки. Словно оправдываясь, посмотрел на Антона:
— Садись, перекусим…
— Спасибо, не могу, — отказался Антон.
Столбов уговаривать не стал. Одним рывком сдернул с бутылки пробку и налил полный стакан. Выпил. Поморщившись, сунул в рот большой пучок зеленых луковых перьев, предварительно обмакнув их в соль. Громко швыркая, опорожнил глубокую тарелку щей. Глянул на оставшуюся в бутылке водку, но пить больше не стал. Отложив ложку, потянулся к буфету за папиросной пачкой. Закурил и вдруг неожиданно глянул на Антона:
— Не узнали еще, кто в колодец сыграл?
— Нет, — быстро ответил Антон, обрадовавшись, что кончилось неловкое молчание.
— Так и останется неизвестным?
— Почему же… Ты Юрку Резкина знал?
— И теперь знаю. В Томске живет.
— Как живет в Томске?
— Как все. После армии устроился на завод, получил приличную квартиру, женился. Письмо как-то мне присылал. Приглашает тоже перебраться в город. Жизнь, дескать, там веселее. С работой и квартирой обещал утрясти — он на заводе в каких-то мастерах уже ходит. Умотал бы я к нему, мать вот только отсюда не хочет срываться. И оставить ее не на кого здесь. Меня ведь из-за матери и в армию не взяли, сердце у нее барахлит.
Бирюков слушал Столбова и не верил, что это тот самый неразговорчивый, мрачный парень, из которого он прошлый раз, в кабинете Чернышева, буквально вытягивал каждое слово. И Столбов, будто уловив его мысль, вдруг осекся:
— Ну да это к делу не относится. Растрепался, как дед Слышка.
— В каких войсках Резкин служил? Томский адрес его сохранился? — спросил Антон.
— Есть адресок. А служил Юрка в каком-то военно-морском стройбате, — ответил Столбов.
Он подошел к этажерке, которую Бирюков сразу приметил — такие были почти в каждой, крестьянской избе, долго перекладывал книги, наконец взял одну из них, достал из нее пустой распечатанный конверт и подал его Антону. «Томск, Набережная Томи, 27, квартира 7. Резкин Ю. М.» — прочитал Антон обратный адрес, внимательно разглядел недавние почтовые штемпели и, все еще сомневаясь, спросил:
— Это Агриппины Резкиной внук?
— Ее. Чей больше… — Столбов положил книгу на стол. — Мы в одном классе учились.
— Почему он после армии ни одного письма бабке не прислал?
— Он и из армии столько же ей присылал. Когда деньжонки цыганил на мотоцикл, только и писал. Бабка не дала денег, писать перестал. Юрка еще тот писарь!
— Тебе же написал.
— Понадобился я ему, потому и написал. У него в бригаде толковых слесарей не хватает. А я в этом деле кое-что соображаю. Вот Юрка и вспомнил обо мне. Пишет, приезжай, мол, по триста рубликов каждый месяц зашибать будешь и квартирку с ванной и теплым туалетом заимеешь.
Бирюков слушал и в душе усмехался наивности, с которой ухватился у Агриппины Резкиной за матросское письмо. Думал: «Не заведи сейчас Столбов этот разговор, сколько бы пустой работы пришлось переделать!». На глаза попалась положенная на стол Столбовым книга. «Старый знакомый» — прочитал на обложке и вспомнил, с каким увлечением зачитывался в студенческие годы рассказами Льва Шейнина. И опять Столбов словно угадал его мысль.
— В райцентре как-то купил. Здорово пишет, — он взял книгу в руки. — Неужели все написанное правда?
— А что, не верится?
— Как тебе сказать…
Водка все-таки подействовала на Столбова. Он раскраснелся, потрогал ворот рубахи и, казалось, готов был вступить в спор:
— Вот есть тут, как преступники с повинной приходили. За это наказание им смягчали. А какая разница, с повинной преступник придет или следователь его вину докопает? Скажем, убили человека. Тут хоть как убийца винись, а человек-то не оживет. По-моему, это следователи, чтобы облегчить себе работу, пыль в глаза пускают: приходите, мол, преступнички, сами — помилуем. А клюнет на приманку какой чудак, его за хобот… и на всю катушку!
Глаза Столбова возбужденно блестели. Он придвинулся к Бирюкову и даже забыл о дымящейся в руке папиросе. Антон возразил:
— Если преступник с повинной явился, значит, в его сознании что-то произошло. Может, он понял всю глубину преступления и сам ужаснулся. Хитрецы с повинной не идут, а вот преступники, даже закоренелые, бывает иной раз, задумываются над смыслом жизни.
Столбов недоверчиво хмыкнул, несколько раз глубоко затянулся папиросным дымом.
— Это ж силу воли надо иметь, чтобы самому голову в петлю сунуть.
— Почему же в петлю?
— Если воровство или халатность, — продолжал Столбов, — тут еще куда ни шло. А убийство? За него ж высшую меру наказания приклепать могут! Нет, у меня бы силы воли не хватило. Я бы с повинной — дудки! Докажи, следователь, мою вину, тогда и петлю набрасывай.
— Видишь, как ты рассуждаешь: «Докажи мою вину». А у нас законом предусмотрено, что чистосердечное признание является основанием для смягчения наказания.
Столбов закурил другую папиросу, ухмыльнулся:
— В позапрошлом году я чистосердечно признался на свою шею. Есть у нас в Ярском один хмырь, Проня Тодырев. Лодырь несусветный, сутками спит. А как подопьет — откуда что берется. Ну точно бодливый бык на всех кидается. Особенно женщин да ребятню обижает. Не стерпел я однажды его куража, прицыкнул. Он — в пузырь. Вытаскивает из кармана складной ножичек и на меня. Я вроде и обижать, не хотел — всего один раз легонько дал ему по сопатке — а у Прони… юшка из носа. Дело было принародно, в клубе. Все видели, что Проня хоть и с детским, но все-таки с ножом на меня пер. Поддержали: «Правильно, Витька, давно рога обломать надо было». А через несколько дней приезжает из вашей милиции Кайров и спрашивает: «Бил Проню Тодырева?» — «Врезал, — отвечаю, — разок. Жалею, мало. Еще надо бы дураку поддать, чтобы людей не пугал». — «Значит, не отрицаешь? Так и запишем», — Кайров в момент настрочил протокол, показал, где мне расписаться, и говорит: «Если Тодырев не заберет свое заявление, будешь отвечать перед судом за мелкое хулиганство». Председатель колхоза Чернышев вступился за меня, а Кайров руками разводит: «Превышение обороны. У Прони хоть и дурная кровь, но отвечать за нее придется как за полноценную. Пусть договариваются мирным путем. Договорятся, дело прекратим». Вызвал Маркел Маркелович Проню, и так с ним, и сяк. А Проня ни в какую: «Полста рублей наличными, тогда заберу заявление. Мне сейчас много сладкого надо есть, чтобы восполнить кровь, утраченную из-за хулиганства Столбова. А в связи с малым дитем, средств на сладости у меня нет». Плюнул Маркел Маркелович и говорит мне: «Отдай дерьму полсотни, чтоб не вонял. Я тебе премию на эту сумму выпишу». От премии я, конечно, отказался, свои деньги отдал. А Проне того и надо было: закупил в сельмаге весь запас «Раковых шеек» и, недели две сорил по деревне конфетными обертками, хвалился каждому встречному: «Во, за счет Витьки Столбова кровь восстанавливаю!» — Столбов помолчал, будто думал, говорить ли дальше. — Прошлый раз, когда ты меня допрашивал, хотел кое-какие предположения высказать по колодцу, да вспомнил вот этот случай. Думаю, опять чистосердечно нарвусь на неприятность. А зачем мне это надо?
