Юлия Винер - Красный Адамант

Подмышки и главное место намылил, смыл, стал из-под душа выбираться. Напоминаю себе, чтобы не спешить, самый опасный момент, кругом вода наплескалась, скользко. И обращаю внимание, что выхожу сравнительно легко, снова чувствую себя значительно лучше. И явно не только от горячей воды.

И даже не столько от нее.

А оттого, что собираюсь идти к Кармеле, и чувство мое к ней после всех мыслей стало значительно лучше. Вообще, вижу, что совсем готов для встречи с ней. В прошлый раз у нас как-то с насмешкой вышло, со злостью даже, сегодня не так. Размягчился весь, во всем теле влечение. Ну, и надо идти скорей, пока не потерял.

Боксеры тесные в спешке на мокрое тело не натянуть, нельзя, опять вспотею. Вынул шелковую рубашку, от свадьбы сына осталась. Где наша не пропадала, думаю, и вытаскиваю белые брюки. Разложил все на тахте в салоне, вместе с новым ковриком, сам прохаживаюсь, чтоб получше обсохнуть, а сам скорей рубашку надеваю. Застегнуть не успел, в дверь звонят. Судя по звонку, Кармела.

Ну что ты скажешь. Опять весь план насмарку. Решил не открывать.

А она снова звонит. И третий раз.

Не выдержал, подошел все же проверить в глазок. Глаз приложил, а там темь. И сразу стало светло, и вижу Кармелу, это она от глазка отклонилась, хохочет и громко зовет:

— Открывай, открывай, Мишен-ка, я тебя видела! Открывай, ты дома!

Я губы к самой двери приблизил, чтоб соседям не слышно, говорю низким голосом:

— Кармела, я неодетый. Иди домой, я сейчас приду.

А она соседей не стесняется, кричит:

— Так еще лучше! Открывай скорей, у меня кастрюля горячая!

— Иди, я сейчас приду, у тебя поем!

— Открывай немедленно, сейчас брошу!

Что прикажете делать? Ведь бросит!

Открыл. И надо же, опять верх у меня более-менее одетый, а низ весь голый, одни тапочки. Спасибо, рубашка длинная, хоть как-то прикрывает. Была у меня мысль, как войдет, сразу обнять, чтоб не рассматривала, но где ее обнимешь, когда перед животом кастрюля! И пахнет вкусно, а я голодный, но нельзя отвлекаться.

А она кастрюлю, как всегда, мне прямо в руки — фу, черт, действительно горячая! — а сама к дивану:

— Мишен-ка, — кричит, — ты что, на бал собираешься? — Коврик новый увидела, схватила: — О, еще один!

Я говорю:

— Не на бал, а к тебе.

Поставил кастрюлю на стол, хотя чувствую, испортит она полированную поверхность, но некогда, подхожу к ней и пытаюсь обнять. В стоячем положении мне трудно, подталкиваю ее к дивану, но она не дается и рассматривает коврик.

— Ко мне? — говорит. — А это мне подарок?

Все-таки я обхватил ее за талию и целую опять в то же место, какое мне удобнее всего, пониже шеи. Маечка на ней такая, что мог и гораздо ниже достать. Поцеловал и бормочу:

— Подарок ты уже получила.

— Так тот был за прошлый раз, — говорит, и поворачивается верхней частью туда-сюда, трется разными местами об мое лицо, просто невозможно.

— Это что же, — говорю, а сам лица от нее оторвать не могу, — каждый раз по коврику? Куда же ты их денешь, торговать, что ли, будешь?

Тут она засмеялась, оттолкнула меня и говорит:

— А ты что, много раз собираешься?

— Сколько выйдет, — говорю, — но сейчас непременно.

И хватаю свои боксеры скорей надеть, направляюсь в спальню, чтоб не у нее на виду. А она за мной.

— Что ж ты, — говорит и от смеха прямо скисла, — сквозь трусы, что ли, со мной будешь?

Абсолютно никакой тактичности. Вперлась прямо в спальню, не спросила даже, может, Татьяна дома. Но пусть не надеется, я ей в своей спальне не позволю. К тому же цель задачи к ней попасть. Мне и самому не терпится, но говорю строго:

— Кармела, выйди из спальни. Оденусь, и пойдем к тебе.

Не идет. Стою, трусы в руках держу, и просто сил никаких нет. А она на меня смотрит, в определенную точку смотрит и говорит тоненько:

— Бедный ты мой, да ты трусы осторожно надевай, а то взорвешься.

Я сел на кровать, от нее отвернулся, сколько мог, и стал трусы натягивать, и действительно с осторожностью, а то и впрямь пропадет добро зазря.

Моя Татьяна первые годы, пока не могла медсестрой устроиться, сидела по домам с тяжелыми стариками. Особенно долго с одним пробыла, интеллигентный такой старик из немцев, все она ему музыку симфоническую заводила, даже сама привыкла. И не ходил уже почти, сам за собой прибрать не мог, а все музыку слушал. И разговоры с ней разговаривал, и все больше по-немецки. Понимать не понимала, но привязалась, даже плакала, когда хоронили. Благо бы из-за работы, что место хорошее потеряла, нет, жалко, он такой добрый был, такой умный. Да почем же ты знаешь, что умный, когда слова не понять? Ну, это моя Татьяна, у нее все добрые да умные.

Так вот, он завел у нее привычку, прежде чем отпирать дверь, позвонить. Ключ у нее, понятно, был свой, сам он уже открыть ей был не в состоянии, но просил сперва звонить, стеснялся, чтоб она его в неприличном виде не застала, хотя, спрашивается, какое уж тут приличие. И так она привыкла, что и домой эту привычку принесла. Сколько раз ей говорил, не дергай ты меня этими звонками, пришла, ну и отпирай. Обещает и не звонит, потом забудется и опять. Извиняется, это, говорит, мне память по нем осталась. Тоже мне память, лучше бы в завещании что-нибудь оставил, все внукам, а горшки за ним кто выносил?

Но тут эта ее привычка пришлась как нельзя кстати. Предупреждение все-таки, что раньше времени идет. Я сразу услышал, что это она, шикнул Кармеле — жена! Она из спальни ветром, а я трусы уже легко натянул, все сразу прошло. Брюки долго, но я сообразил и мигом обернулся в полотенце, каким после душа вытирался.

Вышел в салон, жена как раз входит. А Кармелы в салоне нет, и кастрюли на столе нет, а в кухне, слышу, шебуршение.

Жена пришла уставшая, сумку здоровую тянет, смотрит на меня, говорит:

— Что ж ты меня не подождал с мытьем?

Кармела выскочила из кухни, Танья, я там хамин принесла, на плите стоит, поешьте! Схватила новый коврик, подмигнула мне незаметно, поцеловала Татьяну — и в дверь.

— Добрая у нас соседка, — Татьяна говорит, — мне теперь ужин не готовить, а я даже спасибо сказать не успела.

Сидим мы Татьяной, едим этот хамин, такая мясная пища еврейская, и она все молчит.

Она и всегда чаще молчит, но тут особенно. Виноватым я себя не чувствую, но неприятно. Она перед ужином брюки мои белые прибрала, рубашку шелковую обратно на плечики повесила, ничего не сказала, не спросила, ничего. Довольно странно, но главное, неприятно. Чтоб ее разговорить, спросил про интересующий ее предмет, а именно про ребеночка. Ответила — да нет, зря паниковали, животик болел и прошел, и опять молчит.

И ладно. Помолчит и заговорит. Соображаю, что она вообще последнее время как-то не в себе. С ней и раньше такое случалось, когда у меня на стороне что-то было. Но сейчас немного досадно, ведь я с этой Кармелой не то чтобы от особого интереса, а по делу, и инициатива была не моя. Хотя не отрицаю, сопротивления не оказал. А в этот раз так и совсем ничего не было, только новый коврик унесла, а первый не отдала. Теперь что, третий на обмен делать? Тоже, игру себе придумала.

Легли спать, неизрасходованный заряд надо куда-то израсходовать, но моя повернулась спиной, простыню вокруг подоткнула и будто спит. Потрогал-потрогал — не реагирует. Словами намекнул — не отвечает. Попробовал прямыми методами. Села, зажгла свет, повернулась ко мне, говорит:

— Ну, чего ты, Миша?

— Ну, как чего.

— У меня сил никаких нет.

— Не беда, — смеюсь, — у меня на двоих хватит.

И продолжаю свое, ничего, думаю, раскочегарится по ходу дела. Однако нет никакого взаимодействия с ее стороны. Тяну ее на себя, а она только вздыхает. Без взаимодействия куда мне такую тяжесть поднять. А на боку никак не могу, фигура не позволяет. Взмок опять весь, но с ней это несущественно. Говорю ей:

— Не спи, Таня.

Она мне:

— Я не сплю.

— Тогда чего ж ты?

— Охоты нет. Давай спать, Миша.

— У меня зато есть, — говорю. — Разок можешь и без охоты.

— Разок… — говорит, да с таким выражением, но я в тот момент внимания не обратил, главное, дурь эта с нее соскочила и начала помогать.

Ладно, справились кое-как, отпустил я ее спать. Думал, тоже сразу засну, столько переживаний за день, но сон не идет. А идут мысли, да как-то все параллельно, и про хозяина с Коби, как они друг друга убивали, и про Галину с Азамом, это надо же им было встретиться, и про Татьяну, как она меня чуть с Кармелой не застукала.

Подумала ли она что-нибудь, трудно сказать, но есть признаки, что подумала.

А с другой стороны, чего тут думать? Все просто: я мылся, а Кармела хамин принесла, я полотенцем обмотался и открыл.

А что же она про парадные брюки с рубашкой ничего не спросила? Странно даже, как будто ей все равно. Тут я вспомнил, как она мне сейчас сказала «Разок…» Это на что же она намекала? Ладно, на каждое слово тоже не наздравствуешься, сказала и сказала. Скандалов она мне из-за подружек никогда не устраивала, хотя мать сколько раз предупреждала, смотри, Михаил, догуляешься, бросит она тебя. Но это зря. Если в России не бросила, когда я был моложе и куда сильнее гулял, и родня у нее там, и все, уж здесь и подавно. Там она к отцу-матери могла уйти, а здесь куда она пойдет? И потом, она мне за любовь всегда все прощает, очень привязана. Так ведь и я к ней привязался, привык за столько лет, хотя и не так, как она.