Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя
После допроса Галагана Константинов пошел к Борису Аркадьевичу.
– Хочешь согласиться на его предложение?
– Да. Понимаешь, Борис Аркадьевич… Пусть живет, черт бы его побрал! Зато сколько жизней мы сохраним, покончив с центром одним ударом! Ведь пока мы будем продолжать разработку, эта плесень будет расти, как домовый грибок.
– Какое-то время – будет. Мы знаем это. Махль мне рассказал о Галагане…
– И…
– Никаких заиканий! Смерть! Единственно, что могу предложить: будешь готовить заседание коллегии – переговори с членами… Прислушайся к их мнению… Ты. с какого года в партии, Константинов?
– С семнадцатого… на фронте вступал.
– А мы с Махлем – с девятьсот пятого. Вступали меж баррикадных боев… И мы с ним в вопросе о Галагане одного мнения.
– А может, с Махлем поговорить?
– Не советую. Если бы он и изменил свое мнение, я первый написал бы Дзержинскому… Тут же не просто служебное разногласие. Знаешь ли ты, как Дзержинский говорил о чекистах? Он говорил, что у чекиста должны быть чистые руки, холодный ум и горячее сердце. А ты свои руки хочешь испачкать торгашеской сделкой! Только вдумайся, осознай…
– Я уже много думал… Но ведь можно этого мерзавца… и после?
– Если такое городишь, значит, вовсе не думал. Словом, я в этом случае тебе не советчик…
– Когда заседание коллегии?
– Сегодня ночью… Ступай домой, поспи часа два и помни: «чистые руки»…
…Часы в дежурке пробили полдень, когда легкий толчок в плечо снова заставил Афоньку мгновенно проснуться.
– Иди с ним! – сказал новый дежком, указывая на красноармейца.
– Куда еще? Обратно в конюшню?
– Эва! Проспал ты, братишка, царство небесное… Нет у нас конюшни… Постреляли своих лошадок на зорьке… Сам начальник санитарной инспекции был… Ну, очнулся? Проведи его, Пластунов, к Андрееву.
– Топай вперед, конский доктор! – приказал конвойный, легонько подталкивая Афоньку к внутренней двери. – Не дрейфь: Андреев наш – матрос… Легкий человек: ласковый, веселый…
Пластунов перемигнулся с новым дежкомом.
– А че ему надо, вашему матросу? Я же договорился с этим… С Борис Аркадьичем.
– Смотри-ка! С самим начСОЧем договорился? Ну, значит, Андреев в рассуждении договора… Пошли, что ли?
У Андреева сидел вызванный в Чека начальник уголовного розыска Кравчук – бородач в новенькой офицерской шинели, со штопаной дыркой в левой половине шинельной груди и с пуговицами, затянутыми алым сукном.
Серые офицерские шинели были данью моде. Такой же, как матросские клеши «сорок второго» калибра с клапанами, за которые засовывали бескобурно наганы. Или высокие, до колен, шнуровые ботинки – их носили и мужчины и женщины. В тревожные дни и ночи на фронте попробуй быстро справиться со шнуровкой… Но – мода. А то еще – пулеметные ленты на матросских бушлатах, крест-накрест. Когда лежишь в цепи и комроты орет: «По наступающей цепи белых… Часто! Начинай!» – какая может быть речь о «частом» огне, коли приходится и со спины и с-под мышек выкорябывать патроны, а они в гнездах пулеметной ленты сидят крепко!.. Вот и вертись, пока догадаешься все это боевое украшательство перехватить финкой…
Куда лучше были кожаные подсумки, каждый на тридцать патронов, заключенных в обойму… Вставишь обойму в винтовку, нажмешь большим пальцем – патроны сами скачут в магазин. Удобно, хорошо, практично. Так не, куда там! Подсумки отдавали «гражданским» на разные там подметки да набойки, а на себя пулеметную ленту.
И с шинелями получалось странное дело: сам адмирал надел на себя вместо черной с красными отворотами драповой флотской шинели грубошерстную русскую солдатскую на крючках. А красным в люботу было напялить на свои солдатские плечи старорежимную серую офицерскую. И офицерские шинели имели широкое хождение… Мода.
…Кравчук слушал Андреева, одновременно делая сразу два разных движения: правой рукой пытался вертеть волчком крышечку от чернильницы, а левой старался установить на торец толстый столярный карандаш.
Даже в чужом кабинете он, если просто не разгуливал по комнате, зачем-то прощупывая стены, то всенепременно должен был проверить шпингалеты на окнах, попробовать прочность стульев и табуреток, прокрутить телефонную ручку: сперва направо, потом – налево…
Андреев, недавний особист, жестикулируя, рассказывал что-то, непрерывно улыбаясь, но сослуживцы знали, что причиной его веселости был удар шашки: в восемнадцатом сбитый с седла дутовский казак, уже потеряв стремя, успел-таки концом клинка расширить матросский рот. Разрубы срослись плохо, и особист Андреев до конца дней своих обрел веселую внешность.
Ввели Афоньку. Он исподлобья оглядел комнату, отвернул глаза от матроса и, увидав бороду Кравчука, сразу пришел в хорошее настроение. Расплылся в улыбке.
– Здрассте, товарищ начальник Модест Петрович! Как здоровьице?
Но начальник угрозыска не выказал особого восторга от встречи.
– Вот уж не думал, что ты такой сволочью окажешься, Афанасий Иванович… – сокрушенно вздохнул Кравчук. – Был вор как вор… Я бы сказал, нормальный вор. И скатился до такой подлости – в банду полез… У контры стал полицейским…
– Улестили, Модест Петрович, – помрачнел Афонька. – Как есть улестили… Васька Жданов. Опять же шибко неохота мне было стражаться с Красной Армией, как они меня набилизовали и – в окопы… А мне эти окопы вовсе без надобности…
– Садись! – прервал его Андреев. – Рассказывай! – Кто главарь восстания? Кто члены штаба? Кто коммунистов убивал? Фамилии убийц и подстрекателей? Ясно?
Афонька кивнул, подумав: «Ну, «веселый», язви его! От такого веселья как бы не плакать… Какой-то каменной штукой в руках вертит… Того и гляди – в лоб благословит… Чище нагана будет: враз копыта раскинешь…» Но тут же пришел на память Борис Аркадьевич, совсем не похожий на этого дикошарого…
Андреев, отложив тяжелое пресс-папье, приготовился записывать.
Кравчук предупредил:
– Смотри не ври, Селянин… Мы про тебя все знаем.
– Известно, Модест Петрович, как вы – при должности… Только чего мне врать? Они меня – собаками. А я – врать буду? Н-нет… Пиши, матрос.
Афонька ответил на все вопросы обстоятельно.
– Можно этому хлюсту верить? – спросил Андреев у Кравчука. – Как, сыщик?
– Можно…
Афонька заторопился:
– Как перед истинным, говорю. Я, коли, засыплюсь, бесперечь все выложу! Завалился – перво-наперво сам себя казни… Душой казнись, правдой. Такая моя натуральность…
– Стоп! Отрабатывай задний! – крикнул матрос. – Выкладывай только про банду! Зачем с Галаганом ехал?
Тут дверь комнаты открылась и вошел начСОЧ.
– Не надо о Галагане, – сказал Борис Аркадьевич и сел на диван. – Продолжай, продолжай, Андреев…
Но матрос доложил, что у него с Афонькой «вроде все».
Борис Аркадьевич прищурился на Кравчука, словно прицеливаясь:
– Слушайте… По вашей линии за этим вандейцем есть что-нибудь? Ну, «долги» имеются?..
Вместо ответа начальник угрозыска сам спросил Афоньку:
– Ты Кремневской коммуны жеребца загнал уже, Афанасий? Выкладывай – кому?
Афоньке – лишний раз – удивление! «Смотри-ка, до чего ушлые эти лягавые! Где Кремневская коммуна, а где – город!.. И промеж имя бандитские шайки, а вот поди ж ты: уже знают…»
Афонька сказал конфузливо:
– Я, Модест Петрович, того жеребца свел вобрат… Возворотил, стал быть, куммунарам. И замест веревочной оброти – цыганскую уздечку… Пожертвовали мы с дедуней…
Товарищ Кравчук до того поразился таким ответом, что медную чернильную крышечку выронил да так и застыл с полуоткрытым ртом. Наконец строго спросил:
– Не сумел сбыть?
– И продать не сумел… А главное… вот, гляньте, – Афонька спустил штаны и показал кое-как поджившее тело на ляжках и ягодицах. – Вот покупатели… Чупахинский кобель… Травили псом… И ищо… Сам дедуня наказал: завязать, говорит, надо, охотиться звал… промышлять зверька… Ну, я и отвел каракового-то.
– Древнейший «станочник» в нашей округе этот сознательный дедушка, – пояснил Кравчук чекистам, – то есть укрыватель конокрадов… Значит, Афанасий Иванович, дедка сам «завязывает»?
– Стал быть, так, – хмуро ответил Афонька и потупился.
– Он не врет, – сказал Кравчук. – Если сказал, значит, так оно и есть. Следовательно, товарищи, у нас претензий к этой личности больше нет… А вы все же вдумайтесь, что получается… Невиданно, неслыханно! Ну, я пошел. До свиданья и ты, Афанасий, а лучше – прощай.
– Вот и рассмотрел я тебя, медик… – задумчиво сказал Афоньке Борис Аркадьевич, когда Кравчук и Константинов вышли из комнаты. – М-да… Рассмотрел… до ляжек. Ну-с, что будем делать?.. Ты хоть что-нибудь понял, что вокруг творится? А творятся, братец, вокруг тебя интересные дела… Украл коня, а куда девать? Повел к прежним дружкам продавать, а те – псами затравили… Дружки-то, взяв в руки власть, оказалось, и знать тебя не хотят! Ведь так, медик? Или не так?
