Ольга Тарасевич - Копье Судьбы
Просчитать, над какой именно книгой работал Костенко, не так уж и просто. Но и не слишком сложно. Ввести в поисковик его фамилию, узнать, какие книги им уже написаны. Вспомнить, что за литература находилась в гостиной. Стопроцентной точности здесь ждать не приходится, но тем не менее…
«Писатель Костенко Юрий Иванович», – набрала Вронская в окошке поискового сайта. И через секунду обрадованно воскликнула:
– Ну надо же! У нас одно издательство! Все выяснится и проще, и точнее. Костенко писал много, значит, скорее всего, с ним заключен договор на написание нескольких книг. А при такой форме сотрудничества автор должен предложить синопсисы. То есть редактор прекрасно осведомлен обо всех его творческих планах. Если бы Костенко сотрудничал с любым другим издательством – мне бы вряд ли что-то сказали, конкуренция на этом рынке жесткая. Со своими договариваться проще.
Она пододвинула к себе телефон, набрала номер издательства, попросила соединить со своим редактором.
– Я по поводу одного из авторов, Юрия Костенко. Он умер, – сообщила Лика, нервно покусывая карандаш. Неприятно приносить плохие вести, но что делать. В издательстве должны знать, что запланированный роман представлен не будет. – Так получилось, что проверку обстоятельств смерти проводит мой знакомый следователь. Хотелось бы знать, над какой темой работал Костенко. Возможно, эта информация очень важна. Да, подожду на проводе.
Через несколько минут она поблагодарила собеседницу и повесила трубку.
Костенко намеревался сдать сразу две книги – биографию Евы Браун и справочник по особенностям содержания и дрессировки скотчтерьеров.
– Снапи, – тихонько, чтобы не разбудить дочь, позвала Вронская. – Снап, иди ко мне.
Рыжий, с сонной мордой, он нехотя вышел из-за спадающей до пола шторы, ну просто принц, появляющийся из опочивальни. И, не дойдя до хозяйки, с гулким стуком рухнул на пол, уложил морду между вытянутыми лапами.
«Как я устал. Как тяжела жизнь», – читалось в укоризненном взгляде.
Лика опустилась перед собакой на корточки, потрепала Снапа по холке.
Ей было очень жаль скотчтерьера погибшего Костенко. Криминалист нашел на двери спальни свежие следы когтей. Видимо, бедный песик прыгал на дверную ручку до тех пор, пока не получилось ее открыть. Спешил на помощь хозяину. Охранял его даже мертвого…
– Вроде бы у Костенко есть родственники, – пробормотала Лика, поглаживая зажмурившегося Снапа. – Надеюсь, они заберут скотча и позаботятся о нем.
* * *«Чмок!»
«Бусь!»
«Я тебя лю!»
Следователь Седов читал очередь эсэмэсок любовницы, и на душе становилось тепло-тепло. Инга[16] в своем репертуаре: нежная, неожиданная, шаловливая. Казалось бы, всего пара слов. Но сколько сил они придают!
«Еще недавно я бы грыз себя за то, что порчу двадцатилетней девочке жизнь. – Володя чувствовал, что расплывается в дурацкой улыбке. И что подозрительный взгляд Сатыкова уже тут как тут, колется. Надо бы прекратить улыбаться, но придать лицу серьезное выражение все равно не получается. – Я злился бы на карьериста Сатыкова. Вот ведь человек – как молитву, каждый день панегирики власти бормочет. Далеко пойдет, чую, он еще мной покомандует, хотя я и старше его больше чем на десять лет… А еще я бы ругался по поводу ремонта в нашем здании; так неудачно умершего или очень хитро убитого Костенко, да мало ли еще по какому поводу! Но Инга – как это ни странно, с учетом того, что она намного младше, – научила меня совсем другому отношению к жизни. Теперь не хочется даже вспоминать, сколько времени пронеслось мимо меня… Потом, когда подрастет сын Санька, или после того, как продвинусь по службе, потом, я все откладывал на потом… А когда судьба – я до сих пор не понимаю, почему мне, старому толстому козлу, так повезло, почему именно меня выбрала молодая, очень красивая девушка, – вдруг сдуру дала мне счастливый билет, я не радовался. А упрекал. Старый козел, морочу Инге голову, изменяю жене. Наверное, это смешно, когда юная девочка учит жизни и любви взрослого дядьку. Конечно, я никогда не смогу жить так, как Инга, – только сегодняшним днем. Сегодня у нее есть роли в кино, в институте все хорошо, она любит меня – и больше ее головке ничего не надо, там нет ни „завтра“, ни „через год“… У меня подрастает сын, а это обязанности. Но Инга меня научила позволять себе быть счастливым. Просто так. Отключать хотя бы на время сидящего во мне следователя. Радоваться тому, что есть».
Звонок телефона оторвал Седова от приятных размышлений. Снимая трубку, следователь не сомневался: звонит сын покойного, психолог Игорь Костенко. Связаться с ним долгое время не получалось, и вот, видимо, ему передали информацию о трагедии и о том, что необходимо перезвонить в следственный отдел.
Однако на другом конце провода был оперативник.
Володя слушал о том, что предположительно скрывшийся из квартиры Костенко человек находится в гостинице «Багдад»; является гражданином Германии; забронировал номер на имя Ганса Вассермана, а потом, при заселении, предъявил и паспорт. Слушал – и испытывал огромное желание материться. Если бы не Сатыков – выдал бы уже трехэтажную конструкцию. Но хмыревидный сосед каждый почти невинный матюг сопровождает нудной лекцией о вежливости процессуального лица. И проще наступить на горло собственной нецензурной песне, чем выслушивать его нравоучения.
– Что с ним делать? – в завершение доклада поинтересовался оперативник.
Седов задумался.
Гражданин Германии – значит, русским языком, скорее всего, не владеет в той степени, чтобы отказаться от услуг переводчика. Придется обеспечить и переводчика, и адвоката. И беседовать – а время уже даже сейчас давно не рабочее. К тому же план допроса тоже четко составить нельзя – результаты экспертиз еще не готовы, даже по телефону у экспертов выяснить ничего не получится, рано.
Но…
Но, но, но.
С места происшествия человек – этот самый Ганс Вассерман – скрылся.
А если причастен? Вдруг у него есть сообщники? А ну как удерет?
– Вези, – со вздохом распорядился Седов, – в жизни всегда есть место подвигу.
– Чик-чик-чик, – возмутилась Амнистия из своей клетки, стоящей на подоконнике. – Амнистия – хорошая девочка.
– Слушай, чего она орет? – Сатыков оторвался от монитора. – Днем звонко чирикает, по вечерам шипит, как змеюка?
Седов повернулся к тумбочке, исследовал запасы кофе в синей жестяной банке. Выходило, что сегодняшней ночью еще можно все: пить горький напиток, не спать, чувствовать прилив бодрости…
– Баиньки Амнистия хочет. При свете ей сложно. Вот и шипит.
– Так, может, – сосед по кабинету оживился, – ты ее домой заберешь? Мы же работаем допоздна, а птичке покой нужен!
– А может, ты портрет свой домой заберешь? – Володя притворно нахмурился. Сурово и решительно, почти как ВВП. – Повесил тут на всю стену – что ж ты, милая, смотришь искоса. У меня все мысли в голове от этого взора парализуются.
– Было бы чему парализоваться, – обиженно заметил сосед, демонстративно отворачиваясь к монитору. – Я вообще не понимаю, как ты работаешь в таких условиях! Этот попугай! Этот череп! И эти твои девицы, Инга, Лика… Интересно, что бы законная жена Людмила на этот счет сказала?!
Про девиц и Людку он зря сказал.
После этой фразы Седову сильно захотелось вмазать по упитанной физиономии Сатыкова. И он решил себе в этом удовольствии не отказывать.
Чувства оказались взаимными. Сосед, получив по шее, резво выскочил из-за стола и замахал кулаками.
Открывшуюся дверь кабинета, ботинки, а потом и рыжую шевелюру немца Седов изучал из положения лежа, пытаясь спихнуть с себя жирное тело любителя портретов ВВП…
* * *Ганс с ужасом смотрел, как двое мужчин избивают друг друга, и ему казалось, что он сходит с ума. Что подобные вещи – кулаками направо-налево махать – в Москве являются нормой. И от этого становится очень страшно и тревожно. Хочется съежиться, сжаться, превратиться в свою собственную тень – только бы шумные агрессивные русские прекратили чего-то от него постоянно хотеть. А еще лучше, конечно, было бы оказаться в самом замечательном месте на всем белом свете, в родном Потсдаме.
Потсдам, Потсдам… И личный, персональный, самый любимый уголок этого города…
При мысли о доме Ганс аж всхлипнул. Но как же он прекрасен! Там так спокойно, уютно, предсказуемо. Там такой порядок!
Голландский квартал, старушка Миттельштрассе, шеренга зданий из красного кирпича с белыми ставнями, мощенная серым булыжником улица. Вид на желтые башни-ворота Nauner Tor из окна своей квартиры. Распорядок дня прост и понятен. Велосипед – работа – дом. Так будет всегда, и эта предсказуемость называется счастьем. Некоторые недоумки говорят с пренебрежением: бюргерское счастье. Недоумки! При чем тут характеристики того, кто испытывает это чувство? Счастье – это просто счастье, целое счастье…
