Галина Романова - Счастье по собственному желанию
Слушать ее Любе было страшно и больно. Но остановить ее она не могла, она обязана была выслушать Татьяну до конца. И хоть что-то, хоть что-то понять, господи!
Важно…
Что Тимоше могло показаться важным?! Что это было?! Их неудавшаяся любовь с Кимом или что-то еще?! А что еще могло быть важнее этого?!
Что? Что? Что???
– Я приду. Я приду завтра утром, Тань. Слышишь! Я приду непременно. Завтра. Утром. Хорошо? – отправиться к Савельевым прямо сейчас она не смогла бы ни за что.
Снова слушать, видеть, страдать…
Нет, завтра. Завтра рядом с ней будет Хелин. Он поймет, он поддержит, он, быть может, даже сумеет помочь ей чем-нибудь, хотя бы советом. А сейчас… Вернувшись, снова оказаться одной в заточении собственных стен, собственного горя и собственного одиночества… Нет! Она не справится. Видит бог, не справится. Завтра…
– Хорошо. Я все приготовлю, – устало пообещала Савельева, продолжая плакать и звенеть стеклянной посудой. – Все бумаги сложу в большой бумажный конверт и заклею. Если меня вдруг не окажется дома, тебе ребята отдадут или мама. Я с утра могу уехать на кладбище. Я каждое утро туда езжу. Можешь меня не застать… Кто-нибудь отдаст тебе, Люба. А там уж смотри и думай сама, как тебе поступать…
Татьяна наскоро простилась и положила трубку. А Люба готова была разреветься.
Как же тяжко-то, господи! Так тяжко, что впору биться головой о стену и выть, выть, выть. А завтра встреча с Хелиным и она просто обязана улыбаться, источать настроение, шутить. Полноценно отдыхать, одним словом. А как же можно, если Таня вдруг говорит о таком.
Его не стало и, может быть, из-за тебя… Так она сказала, обвиняя.
Ким приехал, и все закрутилось… Савельев оказался первым… Так неделю назад заявил Иванов, страшно округляя глаза.
Это был несчастный случай… Водитель не справился с управлением, отказали тормоза… Так считают бывшие Тимошины коллеги.
Что из всего этого – правда, а что вымысел? Как все это связано? Где пересеклось? Пересеклось и замкнулось на ней…
Купальник она все же купила. Не тот, который присмотрела изначально. Он вдруг показался ей совершенно неприличным и кричащим. Взяла другой, черный. И шорты купила совсем не те, что примеряла час назад. Побродила по отделам. Скорее по инерции, чем из желания порадовать себя покупками. Какая уж тут теперь радость, после всего услышанного. Потом завернула к кафе на углу своего дома и просидела там до темноты, страшась идти в пустую квартиру. Сидела у самого окна и наблюдала сквозь стекло за бесцельно слоняющейся по бульвару молодежью.
А может, и была у них цель, а ей просто так казалось. Не было суетливости в их движениях, и спешки не было тоже. А цель вполне могла быть, не то что у нее. Хотя… Хотя про нее тоже нельзя было так сказать теперь. У нее теперь тоже цель появилась.
Разобраться…
Непременно нужно было разобраться в причине гибели лучшего друга ее счастливой юности – Савельева Тимофея. И если причина в ней самой, то начать разбираться и с этим тоже.
Татьяна расплатилась за четвертую по счету чашку кофе. Взяла в руки два ярких блестящих пакета с покупками и вышла на улицу.
Бульвар был пуст. Люба медленно обогнула угол своего дома и пошла к подъезду.
Тихо… Тихо и душно, невзирая на одиннадцатый час ночи. Ни дуновения ветерка, ни стрекота цикад, словно и их доконала полуденная жара, не оставив сил на ночное беспокойство. Двор был безлюден. Молодежь успела рассредоточиться по ночным дискотекам и барам, побросав до следующего дня три оставшиеся в живых дворовые скамейки. Где-то в глубине двора, у мусорных контейнеров, копошились бомжи. Громыхали металлическими крышками и переговаривались, в основном, по поводу находок.
Люба переложила пакеты в левую руку и взялась правой за ручку подъездной двери. Странное дело, как зима, холод, так незапертая дверь болтается из стороны в сторону. Как лето и зной, так к двери кто-то усердный постоянно прибивает чудовищных размеров пружину.
Она переступила порог. Дверь тут же вернулась на свое место, ощутимо приложившись к ее спине. Люба сделала шаг, другой и внезапно остановилась. Понять, что ее встревожило, было несложно. В подъезде на первом и втором этажах не горел свет. Кажется, и третий тонул в темноте. Но гореть-то свет должен был! И горел всегда, невзирая на дневное время. А что же теперь?..
Теперь света не было. Он горел где-то на верхних этажах. Слабый намек на его свечение тускло мерцал где-то далеко вверху и тонул на нижних этажах, словно в бездонном колодце. Сравнение с колодцем Любе особенно понравилось, оно было абсолютно точным, потому что абсолютно ничего не было видно. Идти ей пришлось на ощупь. Почти прижимаясь к стене и выставив впереди себя руку. Она заносила ногу над воображаемой ступенькой, нашаривала ее носом босоножки и осторожно ставила сначала одну, потом другую. И так шаг за шагом. Шаг за шагом. Пока ее рука не уперлась во что-то. Преграда, возникшая на ее пути – где-то между первым и вторым этажом, определенно была человеком, под пальцами колотилось живое человеческое сердце.
– Ой! – осторожно пискнула Люба, правда, не особенно громко. – Кто здесь?
– Свои, – ответил ей бесполый голос едва слышно.
– Извините, – пробормотала она и попыталась обогнуть невидимку стороной. – Кажется, я… Кажется, я едва на вас не наступила…
– Пустяки. – успокоил ее мужчина, конечно же, это был мужчина, грудь, в которую она уперлась рукой, была твердой и мускулистой. – А вы кто? Я в том смысле, вы здесь живете?
Так, кажется, ясно. Это наверняка очередной Жанкин ухажер. Явился к ней без приглашения и либо не был пущен на порог, либо не застал бессовестную сердцеедку дома. Теперь этот незваный гость станет приставать к Любе с просьбами. Просьбы всякий раз разнились. Словесные послания чередовались с букетами и тугими свертками. Причем словесные не всегда оказывались приличными, и повторять их Люба отказывалась наотрез. Что на этот раз, интересно.
– Да, я живу в этом подъезде, – ответила она со вздохом и поднялась ступенькой выше незнакомца. – А вам кто нужен-то?
– Да судя по всему, ты и нужна.
Она даже не успела понять, что произошло в следующую минуту.
Вдруг сделалось очень трудно, вернее, совершенно невозможно дышать. Кожа шеи отчего-то заледенела и натянулась, а вот уху, напротив, сделалось горячо. Это уже потом она поняла, почему горячо. А поначалу еще пыталась дергаться и двигать ногами, намереваясь двигаться дальше вверх. Странно, но и испугалась Люба не сразу. Сначала было ощущение холода и жара, а уж потом пришло осознание.
– Люба? Закатова? Это ведь ты? Ты, сучка, знаю, что ты. Не дергайся, удавлю, – просто и без затей пообещал ей горячим шепотом на ухо незнакомец.
Она и не думала дергаться. Кивнуть просто хотела, что да, мол, я. Но предостережению поверила и тут же замерла, одной рукой вцепившись в ручки пакетов с нарядами, а ладонь другой втиснув в стену.
– Умница, Люба. Ты ведь у нас умная тетя, так? – он дождался, когда она снова сделает попытку ему кивнуть, и продолжил: – Если умная, то сразу меня поймешь… Ты мне возвращаешь то, что должна, а я тебе… А я тебе оставляю жизнь. Это много, Люба, поверь мне.
Она поверила ему сразу и в который раз попыталась кивнуть. И тут же крепко зажмурилась, потому что смотреть на оранжевые круги, плывущие перед глазами, сил больше не было. Темнота подъездная и эти чудовищные круги, наслаивающиеся один на другой. Бр-рр, чертовщина, да и только. Чертовщина и бредятина полнейшая.
Что хочет от нее этот человек? Кажется, разговор ведется о каком-то долге. Какой, интересно, долг он имел в виду? Если Жанкин, то она отдала ей деньги еще на прошлой неделе, а больше…
– Ты мне должна целое состояние, киска моя, – не унимался незнакомец, тиская ее горло, которое саднило, горело и почти совсем не пропускало воздуха в легкие. – И не мне одному. За моей спиной стоят большие люди.
Ого! Да он тут не один, кажется… Она едва не хихикнула от нервного желания пошутить. Но парень цепко держал ее, лишая возможности просто что-нибудь ответить ему.
Да и отвечать особо было нечего. Он ее определенно с кем-то путает, хотя и называет безошибочно и имя ее, и фамилию. Надо бы поговорить, выяснить все.
– Ни одному твоему слову я не поверю, так и знай. – пробубнил он, словно угадал ее мысли. – И удрать не пытайся. Найду везде. Ринешься в ментовку, сдохнешь. Сроку неделя. Ты мне то, что забрала, а я тебе… жизнь.
Он отпустил ее внезапно и, кажется, именно его шаги она слышала за своей спиной на лестнице. Поворачиваться боялась. А вдруг это не он спускался, а он все еще стоит и глядит на нее из темноты. Так и пошла наверх к себе, не оборачиваясь. Пакеты с купальником и шортами болтались у нее в руке и мешали идти, забиваясь меж коленей. Зачем они ей? Ей жить осталось семь дней, а потом… Потом ни купальники, ни шорты, а белый платочек на голову и тапочки на ноги.
