Георгий Вайнер - Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)
Джангиров и Коля Швец лениво катали по зеленому сукну шары в бильярдной ночного клуба «Евразия», принадлежащего Петру Михалычу. Шары были хорошие, старые, густой желтизны, будто их точили не из слоновой кости, а из бивней мамонта. Раскат по столу имели ровный, мягкий и друг в друга чокались негромко, но очень четко. Как реплики игроков, думающих сейчас меньше всего о результате партии.
– Мне звонил из Вены Монька. Картина у него, – сказал Джангиров. – Спрашивает, где Бастанян?
– Боюсь, шеф, об этом надо спрашивать твоего замечательного родственничка, – осторожно заметил Швец.
– Надо во что бы то ни стало найти Нарика… – велел Джангиров.
– И убить! – готовно предложил Швец.
Джангиров, покачав головой, криво усмехнулся:
– Лев, сожрав ишака, громче реветь не станет…
Швец аккуратно пригладил светлые вьющиеся волоски вокруг розовой лысины, которую носил вызывающе лихо, как десантный краповый берет, сказал сочувственно:
– Я тебя понимаю, шеф… Скоро держава шлепнет Ахатку, а если я уберу Нарика, то прекратится твое существование в качестве дяди. Какой, к хренам, дядя при дохлых племянниках? Это как президент Горбачев при мертвом эсэсэре. А тебе всех регалий мало, ты еще хочешь быть заслуженным дядей Российской Федерации. За это, дорогой босс, надо платить. Родственные чувства в наше время редкость, большую цену держат…
– Заткнись…
– Могу. Уже заткнулся. Но если мы ему не организуем заплыв в соляной кислоте – знаешь, есть такая успокаивающая ванна с соляночкой, чтобы от Психа за неделю следа не осталось, – он нам большие неприятности соорудит…
– Много ты разговаривать стал, – вздохнул Джангиров. – И нахально…
– Прости великодушно, шеф, – поклонился смиренно Швец. – Повинную плешь меч не стрижет. Или не сечет. Но, любя тебя всей душой, не могу не отметить – племянничек у тебя невыносимо шустрый. Он как дворняга – если дерьма не сожрет, у него голова болит. Ему давно надо намордник надеть… Мы сами взрастили этого говноеда на свою голову.
– Коля, надо найти Бастаняна, ты это понимаешь? – сказал Джангиров. – Пока власти не трехнулись. Не дай Бог, если его станет вызволять РУОП… Где сейчас обитает Нарик?
– Понятия не имею, – пожал плечами Швец. – Если честно сказать, я и не очень старался узнать…
– Почему?
– По причине бесполезности, – развел руками Швец. – Ты меня прости, шеф, я тебя давно знаю и очень ценю за твою настоящую, а не надувную крутость. Но в вопросе с Нариком ты проявляешь какую-то непонятную мне либеральную мягкотелость. Ты ведь до сих пор рассчитываешь уговорить его, урезонить или напугать.
– Нарика не напугаешь, – хмыкнул Джангиров.
– Вот именно! – воздел палец Швец. – У него особый вид храбрости злых отвязных дураков, которые просто не понимают опасности. И договориться с ним невозможно, он любое предложение мира воспринимает как нашу слабость. Поэтому мне от тебя нужна четкая и ясная команда. Тогда, глядишь, за недельку я этот вопрос решу. Радикально и навсегда… Мне только надобна ясность…
И от двух бортов резким клопштоссом загнал в лузу партионный шар. Точку поставил.
Джангиров поместил кий на стойку, бросил на стол купюру с овальным портретом майора американской национальной милиции Джорджа Вашингтона, устало сел в кресло, закрыл глаза.
– Покорнейше благодарим-с! – смахнул с сукна банкноту Швец и вроде бы ее и в карман не клал, а растворилась хрусткая бумажка в его цепких пальчиках бесследно. Наверное, так же, как должен был исчезнуть Псих Нарик в ванне с соляной кислотой. Хорошо опробованный рецепт успокоения и упокоения плохих, вредных людей под названием Аш-Хлор. 50 литров HCl – и шандец котенку! А то, что сейчас называется противным и опасным сумасшедшим, известным под именем Нарик Нугзаров, способно будет только немного повредить трубы городской канализации, куда его придется через несколько дней слить.
– Налей мне коньяку, – велел Джангиров. Он не мог объяснить очень многое своему помощнику Коле Швецу, который всю жизнь ходил в маскировочном скафандре веселого, доброжелательно-мягкого, улыбчивого человека, прячущего под этим камуфляжем безжалостного людобоя. А поскольку Джангиров и ценил-то Швеца больше всего за этот беспощадный людоедский талант и беспредельно циничный, быстрый, изворотливый ум, то он ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы Швец заподозрил его в неготовности в любой момент подвергнуть кого угодно исключительной мере воспитания – преданию смерти.
И говорить Швецу что-либо о памяти, о чувствах, о голосе крови – бесполезно. Скот. Только сено не ест. А жрет живое мясо. Хищный кровоядный скот.
Бессмысленно рассказывать Швецу о том, что он знает мальчишек-близнят Ахата и Нарика двадцать семь лет – со дня их рождения, когда он прилетел из Москвы на празднества по этому случаю. Молоденький выпускник Высшей школы КГБ лейтенант Джангиров был допущен пред светлые очи тигрино-желтого цвета своего шурина – Рауфа Нугзарова. И был обласкан, поощрен и признан полноценным родственником. Безродный перекати-поле Швец не понимает, не знает, не предполагает, что это такое – быть членом достойной, уважаемой семьи. Он живет в уверенности, что «ты, я, он, она – вот и вся моя семья».
А быть родственником, близким сородичем достопочтенного Рауфа Нугзарова, доктора юриспруденции, первого заместителя председателя верховного суда республики, составляло большую честь и невероятные перспективы в будущем. Надо было только одно – чтобы муэллим Рауф тебя считал хорошим родственником, надежным человеком, верным, любящим и почтительным парнем.
Молодой Джангиров и был хорошим, надежным, верным, любящим и почтительным парнем. А кто во всей республике был непочтительным с Рауфом Нугзаровым, замечательным правоведом и абсолютно неподкупным судьей?
Нугзаров садился председательствующим только в самые трудные, самые большие хозяйственные процессы – по шесть месяцев, по году слушались дела. И не было случая, чтобы приговоры, постановленные верховным судьей Нугзаровым, когда-либо отменялись или пересматривались в надзорных инстанциях. Ни один виновный не ушел от ответственности, ни один невиновный не испытал боли незаслуженной кары. «Edem das seine», – усмехался Рауф в красиво подстриженные щеголеватые усы. Каждому свое – вековой принцип римского права, кощунственно оскверненный беззакониями гитлеровцев, развесивших этот священный лозунг права на воротах концлагерей. А если Рауф Нугзаров отправлял кого-то в лагеря, наши, исправительно-трудовые, то только за дело, за реально совершенные преступления.
Более того, не часто, приблизительно раз в два года, он демонстрировал невероятную комбинацию из милосердия и принципиальности, заменяя особо разнузданным расхитителям и теневым бизнесменам безусловно заслуженную ими смертную казнь на максимальный срок лишения свободы – 15 лет в лагерях строгого режима.
Счастливые родственники строго наказанного хозяйственного злодея приносили муэллиму Рауфу сто тысяч рублей.
Слава Аллаху, всей системе советского правосудия и верховному судье Нугзарову в частности!
Родственники твердо знали, что за вторые сто тысяч их нежно любимый злодей – папа, сын, брат – через три-четыре года не будет догнивать в безымянной могиле, а воссоединится, уже полностью перевоспитанный, в своем доме с родней, друзьями и близкими.
Таким образом, эти сто тысяч рубликов были для Рауфа не низкой взяткой, а актом высокого и разумного гуманизма. И Аллах наградил его за великодушие и добрые дела в этом мучительно запутанном мире, подарив ему то единственное, чего не хватало судье для полного счастья, – сыновей-близнецов! Двойное счастье!
Рауфу уже грянул полтинник, а его жене Динаре, сестре Джангирова, было вдвое меньше, и любовь-благодарность судьи Нугзарова к ней была безмерна. Она распространялась даже на ее брата, очень скромного, очень вострого, очень перспективного парня – этот маленький, невзрачный пострел, похожий на мальчишку-недоростка, везде поспел. Через неделю для Рауфа он стал незаменим, и тогда верховный судья позвонил своему дружку и дальнему родственнику – председателю КГБ республики. Давай, мол, возвратим из Москвы домой такой замечательный национальный кадр! И звездная карьера Джангирова стартовала. Он скакал по чинам, званиям и должностям, как джейран по горам.
А между тем прекрасные мальчики-мажоры Ахат и Нарик подрастали, радуя мир и родителей почти физиологической убежденностью в том, что вся эта прекрасная жизнь принадлежит им полностью. Учились, к сожалению, неважно. Да ладно! Рауф шутил, что неучи должны быть умнее ученых – мозги не замусорены лишним. Молодые пока, пусть перебесятся. Заматереют – остепенятся. А будущее их – обеспечено и гарантировано.
Десять лет назад – мальчишек Джангиров уже воткнул на первый курс юрфака университета – его вызвал из Москвы к себе срочно Рауф – разговор не телефонный.
