Картахена (2-е изд.) - Лена Элтанг
Черт бы тебя подрал, ливийский флейтист, да кто ты такой?
Маркус лежал с закрытыми глазами и перебирал в памяти служащих «Бриатико», расставляя их в линию по росту, будто на уроке гимнастики. Самые высокие и сильные стояли первыми: доктора, фельдшеры, портье, кухонные мальчики. Последним стоял тренер, который мог бы оказаться в начале строя, если бы не упоминался в блоге с таким презрением.
Итак, наверняка мы знаем только одно: несмотря на все совпадения, дневник убийцы не является дневником Садовника. Значит, он принадлежит:
а) тому, кто недурно пишет, хорошо образован, к тому же знаком с нотной грамотой;
б) тому, кто имел постоянный доступ к компьютеру в библиотеке «Бриатико»;
в) тому, кто является наследником Ли Сопры и родился… когда же родился наследник?
Маркус вскочил с кровати, включил свет, открыл путеводитель, купленный на виа Ненци, и сразу нашел в указателе главу: домашние алтари и часовни. Пролистав до нужной страницы, он увидел фотографию, сделанную, судя по всему, с вершины соседнего холма: затерянная в зелени крыша капеллы казалась замшевой, будто шляпка перезрелого подосиновика.
Так… открытая балочная конструкция потолка, ажурные стрельчатые арки над нишей… Вот оно! Цветные витражи ручной работы вставлены в окна в 1981 году, в память о перенесении мощей Святого Апостола Андрея из Константинополя в Амальфи.
Выходит, все эти зеленые и синие ломтики, которыми так восхищалась Паола, были новоделом. Он отчетливо помнил, что на старой открытке решеток на витражном окне не было. Пеникелла сказал, что прутья поставили потому, что хозяйка уволила сторожа-алжирца после принятия закона Мартелли; алжирец уехал, а деревенская публика стала заходить в парк без лишних церемоний и даже устраивать там пикники.
Значит, в список фактов о человеке без свойств добавляется год рождения. Либо восемьдесят первый, тогда флейтисту около тридцати, либо немного позднее, вплоть до конца восьмидесятых, когда приняли злосчастный закон. Мог ли блогер быть жителем деревни или, скажем, гостем «Бриатико»? Нет, пожалуй. Ему пришлось бы слишком много узнавать о жизни отеля: часы репетиций, расписание тренировок, имена и привычки постояльцев, дежурства сестер — одним словом, все ходы и выходы. Это кто-то из своих.
Маркус захлопнул путеводитель, положил его на место и посмотрел в окно. Единственная пальма в саду была похожа на упругий первобытный хвощ, за ней простирались широкие ботвистые поля голубых папоротников. Дождь и ветер четвертый день подряд, подумал Маркус, еще парочка таких сезонов — и здешние пляжи станут похожи на берега Варяжского моря. Осталось дождаться, когда отравленный Гольфстрим свернется кольцом и укусит себя за хвост.
* * *Стоит человеку решить, что он создан для ненависти, скреплен ею, как будто музейный скелет хищного существа — проволокой, как он становится хрупким, и, если проволоку выдернуть, он рассыплется на тысячу позвонков и мелких хрящиков.
Трудно поверить, что мы какое-то время жили в одной гостинице и я его не заметил, думал Маркус, перелистывая свою добычу. Подобный слог не меньшая редкость, чем красная камбала в лодке траянского браконьера. Утром он взялся перечитывать текст по второму разу, не торопясь и с нужным отстранением. Должны же здесь быть детали, сорвавшиеся с языка, кроме тех крошечных, что я уже нашел. Должен же он хоть раз обмолвиться, проболтаться, сказать лишнее. Кто этот тридцатилетний молчун, так удачно спрятавшийся среди гостиничной обслуги? Их всего-то было человек сорок, а молодых и того меньше.
Если выманить здешних женщин из логова, они тычутся вслепую, будто раки-отшельники, вытащенные из раковины. Они проходят мимо по дороге на рынок — молчаливые, с нарочито обиженным, прикушенным ртом.
Маркус сложил листочки в папку, где хранилось досье Петры, и решил не предаваться размышлениям до утра понедельника. На сегодня у него были планы, требующие сил и времени. На завтра тоже. А послезавтра он соберет вещи, оплатит счета, рано утром покинет мотель и прочитает все по новой — за первой чашкой кофе на площади, на свежую голову.
В полдень он заберет машину с паркинга, к двум часам отправится в гавань, а вечером, закончив красить клошарову лодку, проберется по забитому машинами серпантину и выедет на римское шоссе. Маркус закрыл файл, выключил компьютер, надел куртку и вышел из комнаты. Проходя через кухню мотеля, он наткнулся на хозяйку, склонившуюся над плитой со свирепой улыбкой на лице. Облако пара, стоявшее над огромной кастрюлей, пахло свежей рыбой и розмарином.
— Пойду прогуляюсь, — сказал Маркус, незаметно прихватив со стола заточенный с двух сторон кухонный нож, и хозяйка кивнула, не отрывая глаз от кастрюли.
Выходя из мотеля, он встретил хозяина и предупредил, что уезжает в понедельник до полудня. За те несколько минут, что он потратил на разговор, ветер успел поднять пыль с обочины, и всю дорогу до почтового здания глина скрипела у Маркуса на зубах.
Выйдя на улицу, он заметил клошара, покупавшего в киоске табак для своих цигарок. Клошар едва заметно кивнул и направился в сторону площади, где, вероятно, собирался завернуть в кафе. Маркус почувствовал зависть и решил сделать то же самое, когда вернется с холма. Подняться на холм он намеревался напрямик, ему хотелось подойти к «Бриатико» с севера, там у него были два варианта: калитка и собачья дыра.
Оливки начинались сразу за апельсиновой рощей, апельсины цвели запоздало из-за холодной весны, все вокруг было усыпано прелыми, подгнившими белыми соцветиями. Маркус знал, что стоит подняться на первую земляную террасу, как покажется черепичная крыша, со второй террасы будет видна галерея зимнего сада, а с третьей — статуя епископа Да Косты.
Хозяйка мотеля говорила, что новый хозяин «Бриатико» так и не объявился, ходили слухи, что владельцы прислали агронома из столицы, но оказалось, что хваленая почва на холме сырая и засоленная и не годится ни для Monte Pulciano, ни для Sangiovese. Бедная Стефания плачет на небесах, сказала хозяйка, покачав головой, вот что значит пустить имение по ветру.
Маркус направлялся к обрыву, чтобы проверить одну догадку, но идти туда по мелководью было холодно и долго, к тому же ему не хотелось просить рыбацкие сапоги у мужа Колумеллы. Поэтому он решил пробраться в
