Георгий Вайнер - Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)
Я оглянулся в поисках Любчика – он задержался, пристраивая машину на забитом паркинге перед гостиницей. Хотелось бы, чтобы он разобрался с этим спокойно-ликующим мордоворотом. Мы, естественно, не собирались делиться с этим караульным животным нашим маленьким интимным секретом, так трудно добытым. Что мы идем в гости к госпоже Улочкиной Надежде Тимофеевне, проживающей в номере 1104. Профессиональной гостиничной проститутке высокого класса. Таких девочек в принципе не очень много, они – свободные художницы секс-бизнеса и не работают на сутенеров и бандерш.
Проститутка, живущая в «звездной» гостинице и промышляющая в закрытом отельном пространстве, можно сказать – в тепличных условиях, имеет огромные преимущеста перед своими панельными зяблыми и потными подругами. «Крышей» им служит служба безопасности отелей, которым отстегивается нормальная зеленая денежка. Поэтому вся обслуга – от охранников до коридорных – истово блюдет интересы блядей, и получить от них самую пустяковую информацию невозможно…
Я уже хотел было вмешаться в эту милую дискуссию и маленько окоротить сторожевой восторг блюстителя покоя блудливых овец, но Мила плечом меня легонько отодвинула и вежливо сказала:
– Молодой человек, вы понимаете, что мы здесь по служебному делу и вы не должны нам мешать?
На что проститутский гвардион откровенно засмеялся:
– А мне до фени – по какому вы здесь делу! По служебному или пофакаться на часок заскочили! Нет пропуска – не пущу…
Меня он в упор не замечал. Как говорит мне Гордон Марк Александрович: «У вас неубедительная интеллигентная внешность». Я вспомнил почему-то, как в щелоковские времена был пущен в широкое пропагандистское обращение лозунг: «Милицию не должны бояться – милицию должны уважать!» До уважения милиция не дожила, а бояться и впрямь нас совсем перестали. А это неправильно. Как там демократически ни крути, а бояться милицию должны. Но я не успел это объяснить бардачному стерегущему, потому что Мила сказала медовым голосом:
– Как жалко! Я слабая женщина, и меня легко обидеть. Вот и вы меня не хотите слушаться и оказываете таким образом сопротивление. Поэтому я сломаю вам руку. Или ногу. Мне все равно…
Охранник молвил:
– Гы-ы…
Он не испугался – это естественно. И не удивился – что глупо. Он просто медленно цеплял информацию. А Милка, двигаясь проворно-легко, крутанула почти незаметное фуэте на левой ноге, без подскока, чистый «уромавашигери» – хлесткий, хрусткий удар в ряжку обратной стороной стопы.
В кино каратист, получив такую пощечину пяткой, обычно сразу же дает нападающему жесткую оборотку. Но это – в кино. А в жизни – ложится. Как миленький. Каратисты не рассказывают, что четко проведенный и достигший цели «йокогери» или «мавашигери» – это легкое сотрясение мозга. Или не очень легкое – зависимо от того, какой мозг и как попал. У нашего сторожевого мозг оказался нежным и хрупким, как у лирического поэта, – он рухнул на блестящий мраморный пол, словно дрова. Я поймал на лету эту волглую мясную тушу и вытащил из его фасонистой полукобуры пистолет.
– Смотри, Милка, это же «вальтер»! Им ведь запрещено иметь боевое…
Она прерывисто вздохнула, лицо было бледное, губа закушена:
– Им много чего запрещено. Но теперь стало можно…
Сзади раздался удивленный возглас Любчика:
– Алё! Что за шум, а драки нет? Чего у вас тут творится?
Мила усмехнулась:
– Ты там что, Любчик, просто прятался, пока Ордынцев защищал честь дамы и мундира?
Я не дал Любчику возбухнуть, сунул ему пистолет охранника и велел вызвать наряд.
– Давай, Любчик, оформи его по всей программе. Они нас не уважают, пусть его научат свободу любить. А потом поднимайся в тысяча сто четвертый…
Любчик снял с застежки на поясе наручники, наклонился к поверженному стражу, защелкнул браслеты и резко похлопал его по мордасам:
– Алё, просыпайтесь, пассажир, следующая станция «Белорусская»… Открой сомкнуты негой взоры…
Тот послушно открыл глаза – глубокая муть плыла в этом взоре.
– Шта-а? – бессмысленно спросил охранник. Он говорил сейчас с дикцией нашего президента – «шта-а?».
Любчик засмеялся:
– Эх ты, витязь – мясная башка! Вставай, ишак…
В лифте Мила, не глядя на меня, сказала:
– Не сердись, Ордынцев… Я нечаянно… Как-то он достал меня сильно…
– Забудь… Мы, сыщики, все – неврастеники…
– Я не об этом… Я подумала, почему это мне на роду написано шастать по шикарным гостиницам – каких-то косооких шлюх ущучивать?
– Перестань, подруга боевая! Это у тебя женские рудименты взыграли, – засмеялся я.
– Может быть! Может быть, я так разозлилась, что этот скот угадал – я бы лучше с тобой сюда приехала жить…
Тренькнул звоночек, вспыхнула на табло цифра «11» – приехали. Я положил ей руку на плечо, неуверенно пробормотал:
– Чего об этом говорить, Мила? Ты же сама вышибла меня. Давным-давно…
– Да. Не будем об этом больше говорить. Идем посмотрим, чем дышит эта розовая спирохета…
На двери с табличкой «1104» был смотровой глазок. Я встал сбоку, достал пистолет, а Мила постучала в дверь.
– Ктой-то там? – донесся высокий звонкий голос.
– Из бюро обслуживания, – проворковала Мила. – Вам конверт…
Она улыбалась перед окуляром дверного глазка, как на цветной открытке «Привет из Крыма!». Внутри раздался щелчок замка, и Мила бесшумно сделала широкий шаг направо – под прикрытие стены, из простреливаемого пространства дверной коробки.
А расширяющуюся щель дверного проема штурмовал я. Наука знает много гитик – говорили в старину. Наверное, и хитрую гитику входить в дверь, из-за которой в тебя могут плеснуть автоматной очередью.
Подсед, пружинисто-пушечный толчок в дверь, и в тот же миг прыжок в открывшееся пространство, и сразу же циркульный круговой разворот со стартовой готовностью стрелять на поражение в любую опасную мишень на просматриваемом поле зрения.
За распахнутой дверью опасных целей было не видно. Только в углу прихожей валялась сбитая с ног молодая голая баба.
– Кто еще есть в номере? – наклонился я к ней, пока меня со спины прикрывала Мила с поднятой на изготовку пушкой.
Баба молча помотала головой. Потрясение дверью, моральное и физическое, контузило ее.
– Тогда, голубка моя нежная, давайте подниматься, чего нам тут лежать, не на пляже, – протянул я ей руку. – А ты, Мила, пока проверь жилплощадь…
Я поднял девицу Улочкину с пола и только тут рассмотрел, что она не голая, а очень даже фасонисто одетая – в модный костюм, купальный. Две симпатичных экономных тряпочки. Одна не прикрывала, а слегка поддерживала наливные цыцуганы, а другая – просто шелковый шнурок, небрежно вдетый между безукоризненными шарами ягодиц. Я такие уже видел, я знаю – эти удивительно искренние трусы называются «джей-стринг».
Мила выглянула из комнаты, махнула мне рукой – чисто!
– Ну, давайте, давайте, Надежда Тимофеевна, как говорят наши зарубежные бывшие братья, а ныне незалежные украинцы – заповядайте в зало! Разговор у нас долгий, а в ногах, даже в таких прекрасно длинных, правды нет…
Чинно, поддерживая ее под руку, я ввел Улочкину в гостиную уютного полулюкса и бережно усадил в кресло. Медленно отходя от ушиба и ужаса, она сказала:
– Чего-то я не въезжаю… Вы – кто?
– Мы из милиции, – мягко сообщил я. – Вот мое удостоверение, моя фамилия – Ордынцев, и возглавляю я спецподразделение по раскрытию особо неважных дел… Ну просто никуда не годящихся дел, из рук вон плохих… Въезжаете, Надежда Тимофеевна?
Она снова помотала головой:
– Ничё себе!.. Я тут при чем?
– При том, что я долго вас разыскивал, хотел поговорить о некоторых обстоятельствах вашей интимной жизни. Которая, сдается мне, является одновременно вашей профессиональной деятельностью…
– Ну уж прям! – фыркнула Тойоточка.
Я чем больше смотрел на нее, тем больше она мне нравилась. Эта девица полностью соответствовала замыслу небесного конструктора, задумавшего на досуге, для собственного развлечения, создать идеальный секс-механизм. Взял он у себя в мастерской с полки ктеис – симпатичную женскую пипку и с добродушной усмешкой стал лепить к ней разные вспомогательные анатомические агрегаты, имеющие одну задачу – не дать мужикам отвлечься мыслью от основного ее органа. Хорошо получилось, удалось.
– Не знаю уж – прям или крив, но ваша женская привлекательность, Надежда Тимофеевна, сделала вас участницей очень серьезных и ужасно скверных дел. Для вас весьма опасных…
Она вскочила, уперла руки в плавно обтекаемые боки.
– Чой-то ты меня пугаешь? – крикнула с вызовом. – Мне бояться нечего! Ничего беззаконного не делаю! А моя женская жизнь – не твоего ума дело! Да не суй ты нос туда, куда нормальные мужики свои причиндалы суют!..
Я пожал плечами:
– А я бы и не совал, кабы ваши нормальные мужики, Надежда Тимофеевна, людей не убивали. А вы бы им не помогали…
