Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь - Алена Бессонова
Но Чудь редко доходил до состояния транса, отлично понимая, что это всего лишь искусственное возбуждение чувств. И хотя в этой игре он зашёл уже слишком далеко, где-то на грани почти всегда мог включить тормоз. В этом помогали ему вещи, висевшие на верхнем обрезе стены.
Чудь поднял тяжёлую горячую голову к потолку. Увидел картины. Всего две. Работы живописца XVII века Григория Островского. Рядом с ними на латунной цепочке висел золотой Мяндаш-парень. В голове червяком шевельнулось желание обладать более ценной вытесанный из карельской берёзы фигуркой Мяндаш-парень. Крепла уверенность, что скоро и она займёт своё место в его кладовой. Чудь прищурил глаза, чтобы разглядеть золотую фигурку, представил, как без суеты работали предки, от человека-оленя веяло легендой. Прохладная, медленная волна плеснулась внутри Чудя. Видение успокаивало. Если есть воспоминания и легенды, значит, жизнь продолжается. И надо существовать в действительности. Хотя бы так как до входа в кладовку. У него есть свои радости и печали, он способен на крайние эмоции. Они его питают здесь, в конуре у Ахмы, где собраны редчайшие вещи – гениальные порывы душ человеческих.
Когда-то давно он любил рассказывать о них покупателям своего антикварного магазина и это тоже было его страстью: видеть, как от поведанного им раскрываются глаза посетителей. Как им тоже хочется иметь, мацать руками и под это их желание Чудь сбывал всякую ерунду, а единственные экземпляры хранил в потайных местах. Но и эту страсть у него пытаются отнять сыскари неожиданно появившиеся в его краях. Сыскари прибывшие из когда-то любимого, а теперь ненавистного ему города.
Чудь присел на корточки около «обменной» кучи – старые пистолеты, мечи, изделия из моржовой кости, гусарская тошка с поблёкшим вензелем, – но не обратил на неё внимания, а с нижней незастеклённой полки взял лоскут медной металлической ткани. С этого лоскутка началась его неуёмная тяга к редкому, единственному. Необычную ткань он выменял ещё в войну на барахолке за несколько пачек нюхательного табака. Потом ему предлагали за неё баснословную сумму. Удержался, не продал. Понял, что он один из немногих, владеющих сокровищами старины. И лоскут медной ткани заразил. Заставил метаться в поисках, ловчить. Не каждый может. Он смог. Через несколько лет изнурительной и тайной страсти он способен был зубами вгрызться в древний курган, если бы только знал, что там захоронено единственное и неповторимое. И если бы знал… что уникум никто и никогда не отнимет. И золото ему нужно не для того, чтобы вкусно есть, а чтобы покупать… отбирать… заставлять других воровать бесценные вещи.
Чудь положил на место кусочек медной ткани, теперь самый дешёвый в его коллекции, и потрогал мизинцем рядом, стоящий предмет, накрытый шелковым китайским платком. Эту новинку он выменял на собственный паспорт у морского бродяги-иностранца совсем недавно. Моряк, наверное, не знал цены своей «игрушке» – Чудь читал в журнале, что за подобную редкость один американский коллекционер отвалил почти миллион долларов.
Чудь прожил несколько минут бурной и сладкой жизни в своей кладовке. Сидя на корточках, раскачивался, как хмельной… Затем встал, пошёл на выход, прикрыл за собой дверь. Послышался горловой, ласковый рокот росомахи.
Ровно через десять минут свет в кладовке погас. Старик подошёл к кожаной куртке, которую много лет и в любое время года носил вместо пиджака, вынул из её кармана монету, потёр пальцами:
– Зачем мне баба? Это монетка успокаивает лучше…
Он держал в руках юбилейный рубль 1977 года, выпуск которого был приурочен к 60-летию Советской власти. Он выкупил её за большие деньги у старого еврея, которому запретили выезд в Израиль в связи с его работой в секретном ведомстве. На аверсе17 монеты на символе науки у атомов имелось ошибочное изображение трёх орбит с электронами вместо четырёх. Орбиты отчётливо напоминали звезду Давида. Символ «мирового сионизма» был обнаружен в пересечении орбит трёх электронов. Но и это ещё не всё: стилизованный могендовид красовался прямо перед носом Ленина и сильно напоминал кукиш, при этом обращённый прямо к Вождю мирового пролетариата. Монеты по приказу КГБ изъяли из обращения, однако совсем малое их количество было припрятано людьми заинтересованной национальности. Каким способом они сумели вынести их с монетного двора неизвестно. Деньга действовала на Чудя магически: она успокаивала и умиротворяла. Постояв так, теребя металлический кругляшок, старик с довольной улыбкой сунул её обратно и проковылял к кровати, сбросил халат, юркнул под одеяло. Заснул мгновенно. Дышал ровно и глубоко…
2010 год. Сартов
Ольга шла по садовой дорожке к дому. У скамейки остановилась, присела. После визита к вдове Бориса Романовского было о чём подумать. Аэлита, так звали жену погибшего на далёком Севере героя-лётчика, наговорила ей много. Воспоминаний было в избытке и это понятно: жизнь супруги прожили длинную, но ничего, кроме маленького ещё военного эпизода, Ольгу не заинтересовало. В своей послевоенной жизни Романовский участвовал почти во всех конфликтах, в которые ввязывалась страна. Домой возвращался с орденами и медалями. Дважды ранен, но легко. Был период, когда Романовский работал в спасательной авиации на Севере. Таскал на вертолётах нефтяные вышки, вывозил людей с обледеневших сейнеров. Он штучный пилот. Тех, кто могли в такую погоду летать немного. Друзья-сослуживцы его уважали.
Только в долгой беседе со вдовой Ольги показалось, что рассказывала о муже Аэлита Ильинична довольно бесстрастна, как будто произносила заученные и много раз повторённые фразы. Вероятно, Борис Максимович брал жену на встречи ветеранов с населением и сейчас в горе Аэлита Ильинична просто механически повторяла всё, что много раз говорила на прошлых людных посиделках. Чтобы сбить вдову с давно наезженной колеи Ольга, чуть улыбнувшись, спросила:
– Откуда у вас такое странное и совсем не наше имя?
Женщина оживилась, сверкнула потускневшими от времени глазами:
– От бати. Он у нас был страстный любитель фантастики. Двух сыновей назвал Марс и Юпитер, а меня Аэлитой. Мальчишки после школы приспособили свои имена: один стал Максимом, другой Петром. Только я осталась Аэлитой. Боря звал меня полным именем, а муж, Литой…
– Муж?! – удивилась Ольга.
– Ой! – спохватилась вдова и приложила ладонь к губам, будто запечатала.
– А Бор…
Но Романовская не дала гостье договорить, отвела ладонь и, взмахнув ею, с отчаянием выкрикнула:
– Мой первый муж! – выкрикнула и затихла.
Ольга поняла: торопить нельзя. Чуть погодя Аэлита Ильинична уже спокойнее произнесла :
– Я ведь замуж впервые вышла в конце войны, а за Борю уже после.
– Ваш первый муж погиб?
Женщина внимательно посмотрела на Ольгу, решая отвечать на вопрос или нет, но всё же с усилием расщепляя мгновенно ссохшиеся губы, вытолкнула:
– Юра совершил военное преступление и, боясь разоблачения, бежал…
– Преступление? – удивилась Ольга.
– Я не хотела в разговоре о Боре трогать эту тему, но думаю вы и сами бы докопались, раз взялись разбираться в его смерти. Уверена, всю его жизнь прошерстили… Так, чего уж скрывать?
– Борис Максимович имел к этому отношение? – больше наугад спросила Ольга.
– К сожалению, имел. Но не к самому преступлению… Кк побегу…
– Расскажите?
Аэлита Ильинична перевела взгляд на стену гостиной, ту на которой висела фотография молодого Бориса Романовского на фоне трофейного «хейнкеля», с красными звёздами поверх замалёванных белой краской немецких крестов. Борис на снимке совсем ещё зелёный, неуклюжий, со взглядом небесно-голубых глаз, устремлённых в небо.
– Эту фотографию Борис сделал для мамы, – Аэлита Ильинична поднялась и подошла к фото, – Романовский выпросил на время у кладовщика Ефима Мессиожника новый комбинезон, кожаный шлем, лётные очки во весь лоб и штурманский планшет на ремне. Я люблю этот снимок… – Аэлита Ильинична, едва касаясь, указательным пальцем провела по запечатлённому на ней корпусу самолёта и тихо, будто только для себя добавила, – на нём летал мой муж Юрий Костюхин. Это всё, что от него мне осталось…
Ольга мысленно ахнула:
– Неужели эта фотография – память о единственном человеке, которого она любила и любит до сих пор?
– Хотя нет! Какая я дура, однако… – вскинулась Романовская, – ещё у меня остался его сын, но он носит фамилию
