Лин Гамильтон - Воин мочика
— Меня больше всего тревожит не то, ЧТО он говорит, а то, КАК он это говорит. Считает Алекса в чем-то виновным, но прямо ничего не высказывает.
Сэм немного подумал и подался вперед — точь-в-точь, как я описывала Льюиса.
— Нажимистый тип, да?
— Какие именно рискованные штучки? — в тон ему отозвалась я.
— Конкретно, сколько кокаина? — прорычал Сэм.
Я улыбнулась.
— Спасибо, Сэм, ты всегда умеешь меня развеселить, хотя тема и не из веселых. Спасибо за помощь.
Он очень серьезно посмотрел на меня.
— Полагаю, ты не захочешь рассказывать, с чего вдруг спрашиваешь о Смиттсоне?
— Сама точно не знаю. Просто ему изначально предназначалась одна вещица, которая попала ко мне в магазин, а теперь вот исчезла. Наверняка это просто совпадение, но мне все равно стало любопытно. Эту вещь не востребовали с таможни — возможно, потому, что к тому времени он был уже мертв. Ее послали, насколько я поняла, чуть больше двух лет назад.
— Он умер как раз примерно в это время, — протянул Сэм. — Там что-нибудь очень древнее и редкое? Я всегда думал, что он мог из-под полы приторговывать древностями.
Я описала ему вазу.
— Но это была реплика.
— Ты уверена?
— Думаю, да. На донышке выцарапано «Hecho en Peru», а в ящичке лежала карточка, где было черным по белому написано, что это копия.
— Пожалуй, сомнений и впрямь быть не может. — Сэм бросил взгляд на часы. — О боги, пора бежать. У меня назначена встреча с клиентом. Ты представляешь? С самым настоящим живым клиентом.
Он засмеялся, потряс мне руку, и мы разошлись в разные стороны. Однако Сэм дал мне немало пищи для размышлений.
На обратном пути я заехала в больницу проведать Алекса. На сей раз мне удалось убедить сиделку, что я его троюродная племянница и меня непременно надо к нему впустить. Мне сказали, что состояние у него уже стабильное и он чувствует себя лучше, хотя и страдает частичной потерей памяти. Миновав полицейского у двери, я на цыпочках вошла в палату.
Сперва мне почудилось, что Алекс спит, и я несколько минут простояла молча, глядя на него. Он выглядел таким бледным, таким хрупким и маленьким. Алекс никогда не отличался богатырским сложением, но мне всегда казался просто столпом мира. Он уже не молод — вышел в отставку несколько лет назад, но жизнь из него просто бьет через край. Он такой энергичный, интересуется буквально всем на свете. В первые дни после моего развода, когда я только-только переехала в эти края, он взял меня под крылышко. По-моему, он вообще специализируется на потерянных душах, а в то время я, безусловно, принадлежала к их числу. Было просто невыносимо видеть его таким слабым и постаревшим!
Он слабо пошевелился.
— Лара! Как хорошо, что ты пришла! Как мило с твоей стороны!
— Я бы давно уже пришла, — пояснила я. — Меня просто не пускали. Кстати, я сказала им, что прихожусь тебе троюродной племянницей.
Он усмехнулся. Как же приятно было видеть эту широкую улыбку!
— Всегда чувствовал, что мы друг другу не чужие.
— Алекс, — спросила я. — Что произошло?
— У меня какие-то нелады с памятью, — медленно произнес он. — Приходила полиция. Задали мне кучу вопросов. Я помню, как в восемь запер переднюю дверь, а потом пошел в кабинет все там прибрать.
Он ненадолго умолк, и я уж испугалась, что он вновь задремал.
— Твои ключи, — наконец сказал. — Помню, я увидел на столе твои ключи и понял, что ты их забыла. Потом… что же я сделал потом? — пробормотал он тихо, почти про себя. — Я позвонил. Позвонил в салон Мойры спросить, не знают ли они, где ты, но они уже закрылись. Я подумал, что ты скоро хватишься ключей, так что открыл заднюю дверь и припер стулом, чтобы ты могла войти. Боялся, что не услышу тебя из кабинета.
— Зря, наверное, я оставил ее открытой, — продолжал он. — Смутно припоминаю, как вроде бы мне послышался какой-то шорох из выставочной комнаты. Я пошел туда посмотреть, в чем дело. Боюсь, — еще тише закончил он, — что после этого, как ни пытаюсь, совсем уж ничего не помню.
— Не волнуйся, Алекс. Все хорошо. Зато теперь понятно, как этот кто-то пробрался внутрь.
— Много унесли?
— Почти ничего.
— Тогда зачем?
— Хороший вопрос, Алекс, — сказала я. — Наверное, что-то напугало вора — или воров — прежде, чем они успели что-то украсть.
Интересно, ему уже сказали про найденное тело? Я твердо решила, что во всяком случае от меня он пока ничего не узнает. Слишком он еще слаб. Алекс снова задремал. В дверях появилась сиделка и подала мне знак уходить.
Когда я повернулась, Алекс пошевелился вновь.
— Боюсь, я крупно тебя подвел, Лара. Ты оставила магазин на моем попечении, а я тебя так подвел.
Руки у него дрожали.
— Алекс! — вскричала я. — Даже не думай! Никогда, ни за что! Ты ни в чем не виноват! Вот увидишь, мы в два счета вернемся в дело. Мы ведь с тобой не нытики, нас трудностями не испугаешь. Так что ты лучше поскорее выздоравливай и выбирайся отсюда. У нас куча дел.
Он слабо улыбнулся.
— Да, мы не нытики. Я быстро поправлюсь, обещаю.
Я подумала, не рассказать ли ему о Ящере, не спросить ли, вдруг он умолчал еще о чем-то, что мне надо бы знать. И был ли он в Перу? Но в конце концов я решила, что всегда лучше доверять своим друзьям и своим инстинктам. У меня в голове не укладывалось, что Алекс может оказаться хоть каким-то боком причастен ко всем последним событиям.
— Тебе что-нибудь нужно? Что-нибудь принести? — только и сказала я, но он уже спал. Прихрамывая, я как можно тише вышла из палаты.
В тот вечер мне было о чем подумать. Итак, что же происходит? При самых что ни на есть глупейших обстоятельствах я становлюсь владелицей коробки со всякими безделицами, отосланными кем-то по имени Эдмунд Эдвардс из Нью-Йорка некоему А. Дж. Смиттсону, в Торонто. Смиттсон не получает посылки — потому что к тому времени, как она прибыла, он уже мертв. Убит, возможно, в результате образа жизни, а возможно, и в результате своих махинаций на черном рынке древних редкостей.
Коробка отправилась к «Молсворту и Коксу», а потом пошла с молотка. Двое участников аукциона хотели во что бы то ни стало заполучить ее: Ящер и Клайв. Однако досталась она мне. Ящер, если я правильно поняла вопросы Льюиса, был родом из Перу. Возможно даже, таможенным агентом, поскольку сержант и на этот счет что-то упоминал. А значит, охота шла не за ароматической бутылочкой, как я думала, а за репликой доколумбовой вазы и, вполне возможно, еще и за ушной подвеской. Ваза пропала, подвеска же сейчас хранилась у меня дома.
Но Ящер погиб. Убит. Оставался Клайв. Я знала, что он хочет заполучить бутылочку — но разве он не увеличил сумму, если в придачу я уступлю ему остальное содержимое коробки? И, опять-таки, разве серебряный орешек не пропал именно тогда, когда Клайв заходил ко мне в магазин? Да, я не была готова плохо подумать об Алексе — но на Клайва мое доверие отнюдь не распространялось.
Я некоторое время сидела, размышляя обо всем этом. Все дело в том, что в те редкие минуты, когда я бываю абсолютно честна с собой, что случается со мной нечасто, я понимаю — Клайв вовсе не то чудовище, каким я пытаюсь его выставить. Но гораздо проще злиться на него, чем задуматься: а почему, собственно, распался наш брак? Ведь на самом деле причины того, что Клайв так быстро после свадьбы утратил интерес к магазину, что он так свирепо сражался со мной во время развода, что он заставил меня продать магазин и отдать половину денег ему, а быть может, и того, что он открыл свое дело прямо напротив меня, были очень просты: Клайву всегда казалось, что магазин я люблю гораздо больше, чем его. И, возможно, так оно и было.
Клайв запросто мог увести у меня старого клиента — но он не стал бы никого убивать ради полюбившейся вещицы. Никогда. И то, что он интересовался этой коробкой — вещь десятая. Неважно. На убийство Клайв не способен. Точка.
И, возвращаясь к более земным вопросам, — дела плохи. Даже если сбросить со счетов Алекса и Клайва, даже если и их, и меня ни в чем подозревать не станут, пока полицейское расследование не закончится, страховки мне не видать, как своих ушей. А если страховая компания не заплатит — нас очень скоро ждет полное банкротство.
Но банкротства допускать нельзя! По многим причинам. Не то дорогой мой Алекс никогда себя не простит, как бы я его ни утешала.
Я достала из сумки бирюзово-золотую подвеску, осторожно развернула и положила на ладонь, Поворачивая то так, то этак. Единственная путеводная нить, единственная оставшаяся у меня улика — эта подвеска, да еще письмо из нью-йоркской галереи, написанное человеку, который уже давно мертв.
Ну что ж, я ведь сказала Алексу, что я не нытик, — так оно и есть. Не стану сидеть сложа руки и ждать, пока произойдет самое худшее. Я потянулась к телефону и позвонила Робу. Отозвался автоответчик. Я рассказала все, что могла рассказать на данный момент: про Смиттсона, про мою глупую покупку на аукционе, неугасшие еще чувства к Клайву, тревогу за Алекса и магазин, и как я боюсь, что своими необдуманными словами навела подозрения на своего верного помощника, и про вазу, и про орешек — все, что могла. И когда в трубке уже запищали гудки, возвещающие конец отведенного мне времени, я добавила, что мне очень жаль, что я поставила Роба в такое трудное положение. Я не знала, успеет ли он расслышать еще и это, прежде чем автоответчик выключится окончательно, но надеялась, что успеет.
