Марина Серова - Круто закручено
Следует, наверно, сначала с руководителем поговорить. Я заглянула в свои записи – с Евгением Константиновичем Черновым… Он ведь с ними непосредственно работает. Вполне может знать то, чего в личном деле нет и быть не может: у кого из его сотрудников больше возможностей получить широкую информацию о новом волокне.
Я выбрала папку, на которой очень красивыми большими буквами было написано имя технического директора «Химсинтеза». Это же надо, какой у людей бывает красивый почерк. А мне вот с почерком крупно не повезло. Пишу быстро, но такие каракули, что самой не всегда удается разобрать, что написала.
Что ж, давайте познакомимся, Евгений Константинович. Я открыла папку и посмотрела на фотографию. Очень приятное лицо. И почему-то очень знакомое. Я попыталась вспомнить, где видела его, но не смогла. Так… Закончил химический факультет, оставлен в аспирантуре. Успешно ее закончил. Кандидат наук. Заведующий лабораторией в научно-исследовательском институте. Где же я его видела… Я опять посмотрела на фотографию. Определенно очень знакомое лицо… Точно встречались с ним. Но где, вспомнить все не удавалось. Но ничего, потом обязательно вспомню.
Так, смотрим дальше… Зачислен техническим директором НПКФ «Химсинтез»… Что еще мы можем узнать о Евгении Константиновиче? Почитаем автобиографию… Понятно, отец и мать тоже химики. Наследственная профессия. Биография весьма простенькая: школа, вуз, аспирантура, НИИ, фирма. Может, в каком-нибудь бразильском сериале видела? Там такие представительные мужчины играют благородных отцов. Нет, вряд ли, я ведь сериалы давно не смотрю. Когда они только появились, поглядывала, а потом надоело.
Почему же лицо Чернова так знакомо? Точно я это лицо видела, и совсем недавно. Я опять уставилась на фотографию. Ему явно за сорок, даже ближе к пятидесяти. Густые темные волосы с проседью, зачесанные назад. Широкие брови, крупный нос, четко очерченные губы…
Ох, кажется, знаю: это он вчера лежал на моей лестничной площадке! Ручаться, конечно, не могу, мертвый человек не всегда похож на свою фотографию. Но… что ж, надо проверить.
Я вышла в коридор и первую же проходившую мимо девушку попросила найти Вересова и сказать, чтобы он срочно вернулся в свой кабинет. А сама опять уселась за стол и уставилась на фотографию Чернова.
Вересов пришел очень быстро.
– Вы меня звали, Татьяна Александровна? Определились с чем-нибудь или как?
– Да нет, так сразу определиться довольно сложно, – не стала я обнадеживать клиента. – Просто у меня появилось несколько вопросов, которые можно решить только с вами.
– К вашим услугам.
– Прежде всего мне хотелось бы встретиться с вашим техническим директором.
– Гм, – Вересов развел руками. – Боюсь, Татьяна Александровна, это сейчас невозможно.
– Его что, нет на работе?
– Да, понимаете ли… То есть вот именно, нет, – Вересов помялся и как-то неохотно произнес: – Сейчас его здесь нет.
– Но надеюсь, он будет сегодня?
– Думаю, что будет.
– Геннадий Валентинович, у меня такое впечатление, будто вы чего-то не договариваете. Давайте откровенно: где ваш технический директор и как я могу с ним встретиться?
Вересову явно не хотелось сейчас говорить о техническом директоре. Он немного пожевал губы, поморщился и в конце концов решился.
– Понимаете, он сегодня не вышел на работу.
Когда человек не выходит на работу, тайны из этого обычно не делают. Если, конечно, за этим не скрывается что-нибудь серьезное.
– Это разве настолько необычно?
– Понимаете, Евгений Константинович человек пунктуальный. Он считает, что человек должен успевать выполнить все, что нужно по работе, в рабочее время. Поэтому Евгений Константинович всегда приходит на работу ровно в девять часов утра, а уходит домой в шесть часов вечера. Всегда. Понимаете, всегда.
– Странно… Рядовые работники, как вы недавно говорили, задерживаются, допоздна работают в лабораториях, а руководитель уходит.
– Это у него принцип такой. И потом: он всегда успевает сделать все, что должен, в рабочее время. Ни разу из-за него не было никакой задержки…
– Может быть, он заболел?
– Нет, не заболел, – Геннадий Валентинович, кажется, решил наконец-то быть откровенным до конца. – Дома его тоже нет. Жена звонила. Понимаете, вчера вечером он ушел из дома и до сих пор не вернулся. Жена очень беспокоится. И я, знаете ли, тоже беспокоюсь. Боюсь, не случилось ли чего плохого…
Так, похоже, я на правильном пути. Но как Чернов мог оказаться на моей лестничной площадке? Вот это совершенно непонятно… И тут меня осенило. Кажется, первый раз за сегодняшний день.
– Геннадий Валентинович, вы с кем-нибудь делились, кому-нибудь рассказывали о своем намерении пойти ко мне?
– Нет, ни с кем не делился.
Раз Чернов оказался под моей дверью, значит, явно шел ко мне. А идти ко мне он мог лишь в одном случае: если знал, что я займусь утечкой информации из фирмы.
– А вы вспомните… Разве Чернову вы об этом не рассказывали?
– Что значит рассказывал? Это наше общее решение. Мы с ним обсудили положение и решили, что я пойду к вам и попрошу вас помочь. А больше никто об этом не знает.
– Слышать этот ваш разговор с Черновым кто-то мог?
– Исключено.
Потом он, очевидно, вспомнил о моем миниатюрном микрофоне и поправился:
– Конечно, при современной технике всякое можно предполагать…
– Ясно. Геннадий Валентинович, мне бы хотелось, с вашего разрешения, посмотреть кабинет вашего технического директора.
– Без него это не совсем удобно, – засомневался он.
– Это необходимо для дела.
– Раз необходимо, то пойдемте.
Мы подошли к кабинету Чернова. Вересов послал какую-то девицу за ключом, и вскоре я имела возможность осмотреть рабочее место второго человека в «Химсинтезе». Кабинет как кабинет. Такая же клетушка, как у главы фирмы. Даже еще меньше. И сейф поменьше. Собственно говоря, даже не сейф, а железный ящик на полу. Коврик возле стола совсем маленький. И стульев не шесть, а всего четыре. И шторы на окне такие же старые и пыльные, но зеленого цвета.
– Вы говорили, Чернов ведет журнал разработок нового волокна. Вероятно, он держит журнал здесь, в этом железном ящике?
– Совершенно верно. Предварительные сведения, так сказать, результаты опытов. Потом мы вместе над этими материалами сидим, думаем, систематизируем, приводим в порядок, оформляем окончательно.
– Ящик открыть можно?
– Конечно, конечно…
Вересов приподнял край коврика и вынул оттуда небольшой ключ.
Уж сколько раз твердили миру: не оставляйте ключи от квартиры под ковриком! Но ведь не слушают. Оставляют, и все… Потом жалуются, что их ограбили. Да о том, что ключ лежит здесь, под ковриком, вся фирма знает, и все знакомые работающих в фирме тоже знают.
– М-да, – сказала я. – Не кажется ли вам, уважаемый Геннадий Валентинович, что ключ этот спрятан несколько ненадежно?
– Что вы, что вы, мы никому не говорили, что ключ лежит здесь, – с высшей степенью наивности ответил на мой ехидный вопрос ученый муж. – Только я и Евгений Константинович знаем. А держать его здесь очень удобно.
Я спорить не стала. В подобных случаях спорить бесполезно. Таких беспечных олухов, каким оказался мой клиент, только сама жизнь может научить.
Вересов открыл железный ящик. В нем лежала аккуратная стопка общих тетрадей. Все в красных обложках, одного размера, как близнецы похожие друг на друга. Более ничего я в этом ящике не увидела.
– Это и есть журналы, в которые Чернов записывает результаты опытов?
– Совершенно верно.
– Посмотрите, пожалуйста, все ли тетради на месте. Даже не так: на месте ли тетрадь с последними записями?
Вересов взял три верхних тетради и стал просматривать их. Полистал, как-то неопределенно хмыкнул и вытащил всю пачку, штук десять или больше. На обложке каждой тетради стояла дата, когда ее начали заполнять и когда закончили, так что он быстро разобрал их и разложил по порядку. Потом опять хмыкнул и проверил, правильно ли разобрал. Вид у него был несколько растерянный.
– Знаете ли, я ничего не понимаю, – признался он. – Нет последней тетради, результатов работы за последний месяц…
Вот так. Этого я и ожидала.
– Очень боюсь… – заговорила я, – что исчезновение вашего технического директора, пропажа тетради с записями результатов опытов и успехи конкурирующей фирмы связаны между собой.
– Вы хотите сказать… – мои слова, по-видимому, были для него настолько дикими и неприемлемыми, что он даже не решился договорить фразу.
– Вот именно, – подтвердила я. – Именно это я и хочу вам сказать.
– Такого не может быть, – не согласился он.
– Но факты, Геннадий Валентинович, факты…
– Все равно не может быть.
Он был настолько убежден в том, что его технический директор не мог передавать информацию конкурирующей фирме, что даже меня на некоторое время поколебал. Но только на короткое время, потому что фактам я привыкла верить. У меня были факты, а у него только эмоции.
