Лев Шейнин - Три провокатора
Старшим судовым кондуктором крейсера был Кирилл Лавриненко. Этот невысокий молчаливый человек был известен как черносотенец, наушник и подхалим. Матросы, знавшие его давно, относились к нему с презрением и называли его "шкурой".
Но на крейсере около трехсот матросов служили недавно. Это были молодые крестьянские парни, только в прошлом году призванные во флот. Они еще робели перед начальством, многие из них были неграмотны, и все, что случилось в эту тревожную ночь, казалось им непонятным. Непонятны были речи, которые произносились на митингах. Непонятен новый красный флаг, который взвился над крейсером. Непонятен был восторг команды, с которым она встретила этот флаг. И уж совсем непонятно было будущее, которое ждет и крейсер, и его команду, и эту боевую дружину, которая теперь командовала крейсером.
Лавриненко был наблюдательным человеком, и он заметил растерянность молодых матросов. На крейсере кроме Лавриненко были и другие кондукторы, большинство которых тоже со страхом ожидало будущего. И Лавриненко решил "подавить бунт" и таким образом отличиться.
Исподволь и очень осторожно начал он готовить матросов. Он вздыхал, говоря о том, что "неминуемо" с ними сделают за "этих бунтовщиков". Он говорил о военном суде и о каторге, о безнадежности бунта, о господе боге, который покарает мятежников и воздаст должное тем, кто остался верен "царю-батюшке и присяге".
Между тем крейсер подошел к "Риге". Вся команда высыпала на палубу, с трепетом ожидая, как встретит "Рига" предложение присоединиться к восстанию. Сигнальщики передали "Риге" братский призыв. Все с волнением ждали, что скажет "Рига". Как ответит "Рига"...
Но "Рига" никак не ответила. Корабль внезапно снялся с якоря и на всех парах пошел на Либаву. Это взволновало всех и озадачило многих.
Лавриненко торжествовал. Он уже смелее заговорил с молодыми матросами.
- Ну, что я вам говорил, ребята? - спрашивал он. - Ни одно судно изо всей эскадры на бунт не пойдет... Одни мы, дураки, обвести себя дали невесть кому, невесть зачем... Беритесь, дурни, за ум, пока не поздно!.. А то всем нам головы не снести!.. Одно спасение - связать бунтовщиков и освободить офицеров... Тогда и нам будет снисхождение от начальства...
В конце концов Лавриненко и ставшие на его сторону кондукторы убедили молодых матросов. Сразу после ужина, ровно в шесть часов, на батарейной палубе Лавриненко крикнул:
- С подъемом столов!..
Это был сигнал к нападению. Новобранцы с винтовками набросились на остальных матросов, для которых это явилось полной неожиданностью. Началась паника. Нападающие оттеснили матросов к фок-мачте. С мостика Лавриненко навел на них пулемет, со всех сторон их окружили вооруженные новобранцы.
- Сдавайся, пока не поздно! - кричал Лавриненко. Матросы сдались. Лобадин, увидев, что все, проиграно, тут же, на глазах всей команды, схватил детонатор и ударил по капсюлю. Ему разорвало живот. Часть матросов бросилась за борт, в море.
- Выловить всех до единого! - закричал Лавриненко.
И группа кондукторов спустила на воду моторный бот и пустилась в погоню за матросами. Кое-кого задержали. Остальные, не желая отдаваться в руки Лавриненко и властей, утопились.
Лавриненко торжественно освободил офицеров. С мачты сорвали красный флаг, и Лавриненко, пританцовывая, топтал его ногами и кричал:
- Вот так всех смутьянов затопчем!..
Правительство создало по этому делу особую следственную комиссию. Более девяноста человек были преданы военному суду. Суд тоже был особый, специально назначенный личным указом царя.
Восемнадцать человек были осуждены к смертной казни и расстреляны. В том числе и Минос-Ковтюх. Остальные были осуждены на каторгу.
А Лавриненко уже 7 августа получил "высочайшую" награду.
В императорском приказе по морскому министерству было опубликовано:
"Государь император в воздаяние честно исполненного долга и присяги при подавлении мятежа на крейсере 1-го ранга "Память Азова" всемилостивейше соизволил пожаловать серебряную медаль с надписью "За храбрость" артиллерийскому кондуктору Кириллу Лавриненко".
Помимо этого, Лавриненко был произведен в подпоручики по адмиралтейству.
А через несколько лет он уже был штабс-капитаном флота на судне "Петр Великий".
Лавриненко был достаточно умен, чтобы отрицать все эти факты, установленные документами и показаниями оставшихся в живых многочисленных свидетелей. Он и не отрицал их.
- Сделал я это, гражданин следователь, по своей темноте и религиозности, - говорил он на следствии. - Я так полагал, что сие долг мой человеческий... Однако то прошу принять во внимание, что я сам не из дворян и помещиков и потому действовал бессознательно и как слепой... Фактов не отрицаю, действительно виноват...
- Однако, Лавриненко, следствие располагает данными, что вы в дальнейшем продолжали свою контрреволюционную, провокаторскую деятельность... Не так ли?
- Что-то не пойму, гражданин следователь, - играя в простачка, ответил Лавриненко. - Я службу нес на флоте... Об этом, что ль, разговор идет?
- Нет, не об этом. Разговор идет о другом. О вашей работе в охранке.
- Да, мне пришлось видеться с его превосходительством Трусевичем, вот в этом самом здании... Было такое дело... Но это по долгу службы, а не то чтобы так...
Я предъявляю ему документы охранки, из которых видно, что в 1912 году, когда на флоте вновь начались волнения, Лавриненко принял на себя обязанности резидента охранки и начал насаждать на судах Балтийского флота секретную агентуру.
- Я и слова такого - "резидент" - не понимаю, - заявил Лавриненко. - А что касаемо до секретной службы, так кое-что мне по должности делать приходилось, однако я этого не любил... Да что поделаешь, служба...
Тогда я предъявил ему написанное им лично "завещание", которое было обнаружено после революции в его каюте на судне "Петр Великий".
Увидев этот документ, он сразу изменился в лице. Видимо, Лавриненко надеялся, что это "завещание" не попадет в руки следственных органов.
Вот что он в нем писал:
"Я, нижеподписавшийся, вполне и в полном рассудке и памяти пишу сии строки и обращаюсь с просьбой к правительству, а первое - к своему прямому начальству. В этих очень коротких строках прошу Ваше Превосходительство в случае моей смерти:
1. Не забыть моего престарелого родителя, которому я ежемесячно уделял из своего жалованья 5 рублей, на которые он и существовал.
2. Мою больную жену Анну Ивановну Кочневу, от каковой я имею двух кровных дочерей Клавдию и Серафиму, усыновленных Лавриненко, а также сына Евгения Александровича Кочнева, которого я вынянчил на руках. Все мое имущество находится в Астраханской губернии, Царевского уезда, Слободской волости, состоящее из части дома и части земли, переходит моему отцу. Все оставшиеся после моей смерти вещи, состоящие из квартирной обстановки и одежды, переходят в полное распоряжение Анны Ивановны Кочневой (моя гражданская жена, с которой я жил 14 лет).
Мне лейтенант Мякишев Виктор Васильевич в 9 с четвертью вечера 28 апреля сообщил, что на мою долю выпала задача организовать на учебных судах тайную полицию; хотя меня это страшно поразило, но вместе с тем я охотно принимаю на себя эту трудную в это время задачу и надеюсь выполнить ее перед царем и родиной, хотя бы это стоило мне жизни.
Ваше превосходительство, не оставьте от меня происшедшее племя. Надеюсь, что они послужат царю и отечеству на пользу, как и их отец.
Мне в 1906 году с 19 на 20 июля выпала на "Памяти Азова" тоже нелегкая задача, которую я с помощью близких мне товарищей кондукторов: ныне подпоручика, убитого на "Памяти Азова" Ивана Давыдова и поручика Огурцова, при участии артиллерийских унтер-офицеров - инструкторов школы комендоров пришлось выполнить и подавить мятеж.
Пусть послужит печатью сей моей просьбы выкатившаяся слеза из глаз моих во время сей моей просьбы.
Может, теперь уже поздно, но скажу, что вина вспыхнувшего бунта лежит на нас, офицерах, недостаточно смотревших за тем, чему обещали, то есть воспитанием команды.
Подпись: поручик по адмиралтейству Кирилл Федорович Лавриненко, 28 апр. 1912 г., в 1 ч. ночи".
- Как видите, Лавриненко, это написано вашей собственной рукой?
- Да, моя рука.
- Значит, вы "охотно приняли", как сами писали, задачу организовать агентуру охранки на военных судах?
- Виноват, гражданин следователь.
- Меня интересует другой вопрос. Почему вы решили написать это завещание сразу после того, как приняли предложение Мякишева? Можете это объяснить? Почему вы сразу решили, что это может "стоить вам жизни", как вы сами сформулировали?
Лавриненко опускает голову и долго думает. Ему неприятен этот вопрос. Он соображает, как лучше ответить.
- Я вижу, вам трудно ответить на этот вопрос. Почему?
- Сам не знаю, почему, гражданин следователь, - лепечет он. - Пришло мне тогда в голову, я и написал... Мало ли что иногда напишешь...
