Дмитрий Стрешнев - Булкинъ и сынъ
- Взял...
- Спишите петуха и три, итого - восемь...
- Михаил Ксантиевич, вы уж на колу повисли? Подвздернем-с!
- Да никак нет-с, еще не повис...
Наконец Хряпов вымолвил:
- И как это он... то бишь, Булкин, вам видится, Петр Владимирович?... Если, конечно, не секрет?
- Отчего же, - сказал было я, но заколебался. - Однако, господа, может, это ни к чему? Не стоит, так сказать, поминать лукавого к ночи?
- Нет-нет, - с напором повторил Хряпов. - Расскажите, Петр Владимирович. Всенепременно.
В его голосе было какое-то болезненное любопытство, неведомая сила которого заставила меня покориться.
- Что ж... Слушайте, коли не боитесь...
Я рассказал всё в подробностях: о Булкине, о сыне, об ужасном ножике. Эффект был полный! Я понял это по тому, что Хряпов слушал молча, не перебивая обыкновенным своим прибаутством ("Вуаля!", "Свежо предание, гм-гм..." и тому подобное), а грек сидел совсем неподвижно и глядел напуганной совой.
- Что с вами, господа? - спросил я в конце рассказа, удивленный постными лицами собеседников.
Хряпов хмыкнул и заворочался на стуле.
- Видите ли, Петр Владимирович, дело в том, что я в последнее время вижу во сне нечто похожее...
- То есть?
- То есть, пресловутого Булкина с его чадом.
- И я... вижу... -промямлил грек.
В первую минуту я удивился, но потом подумал, что это естественно. Вам разве не снилось после театра, что вы - Ромео или Фауст? А уж нам-то, живым участникам всей этой истории!..
- В каком же виде они вам являются, Савватий Елисеевич?
- В весьма чудном. Как и вам - вроде приказчиков... Стрижка этак, знаете, с прямым пробором. Затем, сапоги, рубахи... Главное - рожи. Уж больно тупые и злобные, людоеды какие-то, ушкуйники...
Небось, в холодном поту просыпаешься, усмехнулся я про себя, с внимательным лицом кивая Хряпову.
- А у меня - один с усиками и с фиксой, - вставил Фундуклиди.
Выяснилось, что ночами на всех нас наваливается один и тот же кошмар. Это было тревожным знаком. Семейство Булкиных, слава Богу, пока еще не выглядывало из-за шкафов, не грозило из-под кровати, но уже захватило важный плацдарм ночных миражей.
- У меня дома травки есть, - сказал Фундуклиди. - От них спать очень спокойно, будто ангелу. Если б эти травки пить...
- Если тут же начать травки глотать, то чем же мы изволим к концу спасаться? - сердито спросил Хряпов.
Грек захлопал глазами и не отвечал.
- М-да, - сказал я.
- Э... - мычал Фундуклиди.
- Хм! - сердито крякнул Хряпов.
Вдруг меня разобрало любопытство.
- Савватий Елисеевич, а вы сами помните этого Булкина?
Вопрос был законный. Он давно висел над нами, как созревшее яблоко. Удивительно, что он еще ни разу не прозвучал.
Забытые карты, разумеется, уже лежали на столе картинками вверх.
- Что ж, могу рассказать, - протянул Хряпов, сделав губы трубочкой; он помолчал, пососал воздух и продолжил:
- Никаких точных сведений, как я вам уже говорил, у меня нет... Вы сами, полагаю, догадываетесь: если б я знал что-нибудь определенное, не пришлось бы нам сидеть взаперти, как девицам на выданье. А уж господин Булкин имел бы дело с судебным приставом. За угрозу, за нарушение порядка взяли бы его на цугундер и оч-чень крепко взяли бы. Для таких быстрых молодцов есть подходящие места в империи.
- Дикие-с! - обрадовался Фундуклиди знакомой теме.
- Не знаю, не бывал, - суховато сказал Хряпов. - Но вся беда как раз в том - да-с, вся беда - что нам ни-че-го не известно. Михаил Ксантиевич уже сообщал на первом совещании, что именно удалось установить (грек приосанился). Был такой человек - Федор Булкин, жил... не помню где, неважно. А потом исчез. Съехал после банкротства и нигде не объявился.
- Он к вам, судя по письму, заходил? - спросил я. - Помните?
- Не помню, - тут же ответил Хряпов. - не удивляйтесь, что так быстро ответил: уже силился, вспоминал. Не могу.
- Он еще, вроде бы, писал насчет больной жены... - сказал я так, для самого себя, вспоминая.
- Вы разве что допрос мне решили учинить? - недовольно сморщился Хряпов. - Причем тут жена? Я, если хотите, ничего не желаю знать о чужих женах! Или вы считаете - я виноват в том, что этот Булкин полез не в свое дело и прогорел? Не умеешь вести дела - не берись, милый мой!..
- Собственно... - пробормотал я.
Однако Хряпов решил, по-видимому, расставить все точки над своей порядочностью.
- Если, скажем, вы, Петр Владимирович, проснувшись раз утром, вдруг решите пойти на биржу да накупите бросовых бумаг - кто будет виноват, что денежки - тю-тю?
- Собственно, - снова сказал я, - я и не думал вас винить, Савватий Елисеевич. Упаси бог! - решив всё обратить в шутку, я добавил: - И на биржу не пойду: все равно надуют.
Хряпов успокоился, милостиво улыбнулся и наклонил голову.
- Карты-то, господа? Забыли! Еще талию?
Талия вышла какая-то пресная. Каждый думал о своем, Фундуклиди перепутал валета с королем. Под конец, когда все стали тайком глотать зевки, бес снова ткнул меня когтем под ребро:
- Савватий Елисеевич, а сколько вы всё-таки получили на булкинском деле?
Вопрос был против шерсти, но уж сильно томило меня любопытство.
К удивлению, Хряпов на этот раз не рассердился.
- Ну... - сказал он мрачно, - тыщ эдак... триста... нет, вру, все четыреста.
400 тысяч, почти полмиллиона! Я скривил губы и покачал головой. Фундуклиди перестал разглядывать ногти и приоткрыл рот, оглушенный цифрой.
- Простите, Савватий Елисеевич, - сказал я. - Может быть, я вмешиваюсь в область сугубо тайную, но - неужели столько стоили дом и имущество, что пошло с торгов?
- А почему бы нет? - сказал Хряпов. - Булкин собрал блестящую коллекцию картин. Правда, не очень старых, недорогих. Маковский, Рябушкин... Я храню их в банке. У него была и коллекция саксонского фарфора, которую я, правда, продал. Не люблю идиллических амуров, пастушек и стариков с раскрашенными щеками. Вы видели у меня в кабинете над столом "Закат над морем"? Это тоже его - Булкина... Я оставил ее, потому что она мне очень понравилась... А кроме того, не забывайте, что две булкинские мануфактуры тоже отошли мне. Так что, назвать точную цифру я затрудняюсь.
- М-да... - сказал я, подавленный. Мне даже не хотелось вспоминать свои мечты о пузыре с плохим шампанским и о лубочных вечерах в подтяжках на диване. Это были грезы сопливого мальчишки о засиженном мухами леденце. Такие вот, как Хряпов, сами дирижируют своей жизнью и желаниями. Захотел спас Булкина, захотел - затоптал его и десяток других. Захотел - и плюющийся паром локомотив потащит тебя сквозь швейцарские туннели в Ниццу. Захотел - и в шкафу завелся фрак с кавалерией через плечо. Назваться министром, губернатором... А у других в оркестре лишь пиликает скрипка нищеты, и свирелям надежд никак ее не одолеть...
Когда мы расходились почивать, Хряпов задержал меня за руку и показал на картину довольно неприметно висевшую в углу над буфетом.
- Тоже его, Булкина.
Это было полотно небольших размеров, написанное в темных тонах. Две парусные лодки с убранными парусами. Волны вокруг... Сюжет, в общем, обычный. Но в этом отсутствии затейливости, в неуклюжести лодок, в непривычной некрасивости моря скрывалась настоящая сила. Эта немая сила резко входила в память и оставляла там и море, и лодки, и их старые обветренные мачты.
- Ну как? - спросил Хряпов весело. - Ничего, а? Хе-хе...
Я покачал головой.
- Да. Очень здорово. А чья это?
- Булкинская, я же говорил...
- Я имею в виду художника.
- А-а... - Хряпов вперил глаза в картину. - Не помню. Какой-то француз... или итальянец.
- Ну да, - сказал я. - Ясно...
Ясно, зачем ему знать художника, если он держит картины в банке, подумал я. Это ведь - ка-пи-тал! Может, Булкина он из-за картин и угробил... Хотя, наверное, всё-таки из-за мануфактур...
Я снова посмотрел на картину и на миг пожалел Булкина. А впрочем, все они - Хряповы, Булкины - одного поля... Интересно, прежний хозяин тоже хранил картины в сейфе?... "Какого-то француза..." М-да...
- О чем это вы задумались, Петр Владимирович? - спросил Хряпов.
- Так... - сказал я. - Ни о чем. Хорошо нарисовано. С талантом.
- Потому и держим-с! - отозвался Хряпов.
15.
Иногда мне казалось, что произошла ошибка, что человек с фамилией Булкин не может быть злодеем.
Слово "булка" связывалось у меня с толстым розовым мальчиком с рекламного листка московского царя кондитеров Филиппова. Злодеями могли быть Мацедонский, то есть я, Фундуклиди, Буз; совсем ужасно звучало: Хряпов.
Я повторял вслух: Булкин, Булкин... - и слово было теплым, мягким, добрым. И тогда мне представлялся небрежный пухлый господин, способный на единственное преступление: уничтожение тортов и паштетов. Воображение меняло виды: господин Булкин с салфеткой; господин Булкин, отдувающийся после пяти шагов по скверу; господин Булкин, подремывающий в кресле. Горничные хихикали за дверью над моим Булкиным, конопатый сын крал у него гривенники из карманов, последний замусоленный приказчик из щелястой лавки обзывал его за глаза "балбесом" и обидным народным словом "тютя"...
