Анатолий Безуглов - Трудный поединок
Следователь волновался. Руки сами по себе, машинально, перекладывали на столе бумаги. Гольст поймал себя на мысли, что прислушивается к каждому звуку в коридоре. Он еще и еще раз перебирал в голове, какие факты и улики он может предъявить Дунайскому, которые могли бы прозвучать твердо и убедительно.
Помимо того, что было уже известно до разговора с соседями Валериана Ипатьевича и обсуждено с Сапожниковым, два обстоятельства окончательно убедили Гольста в правоте его догадки: история с платьем и поведение Дунайского 13 июля, то есть на следующий день после исчезновения жены.
Георгий Робертович никак не мог представить, что Нина, собираясь уехать от мужа куда-то, не забрала бы из ателье уже готовое платье. С ее-то и без того скудным гардеробом. Напрашивался всего один вывод: никуда она ехать не намеревалась и не уезжала.
Второе. Из всего услышанного следователем о характере и натуре Дунайского вытекало, что это волевой, умеющий сдерживать свои чувства человек. И вдруг он сам изливается перед Брендючковым о побеге жены. Да еще в таких подробностях, которые уважающий себя мужчина опустил бы.
Что это – истерика? Допустим. Но ведь прошел день! Конечно, Нина могла уйти. Однако здравомыслящий, сдержанный человек, скорее всего, постарался бы убедить себя, что жена может еще одуматься, раскаяться в своем поступке и вернуться!
Значит, это была, по всей вероятности, хорошо задуманная инсценировка. Варил себе спокойно сосиски, а тут появляется сосед. И Дунайский, видимо, заранее проигравший в голове сцену неутешного горя брошенного мужа, «выворачивает» ему душу. Со слезами и трагическими нотками в голосе.
Георгий Робертович вынул из ящика стола ордер на арест Дунайского, хотел вложить в папку с делом об убийстве Амировой, но потом раздумал и положил на место.
«И все же понадобится он или нет? еще и еще раз спрашивал себя следователь.– Что, если допрашиваемый приведет такие доводы, которые опровергнут мои убеждения? Может быть, действительно убийца не он? Тогда не поздоровится ни мне, ни прокурору города».
В дверь постучали. И Зенкевич, оставив Дунайского в кабинете наедине с Гольстом, вышел.
– Здравствуйте, Валериан Ипатьевич,– вежливо поздоровался Гольст и предложил ему сесть.
– Добрый день,– с улыбкой (как показалось Гольсту, деланной) ответил Дунайский.– Какие на этот раз будут вопросы?
– В отношении вашей жены,-спокойно сказал Гольст.
Дунайский сидел, положив ногу на ногу, в добротном кителе, которые носили теперь многие из служащих, в галифе и сапогах. Китель был шевиотовый, сапоги – хромовые. Из-за этой полувоенной формы он совсем не походил на врача.
– Да?– чуть помедлив, сказал Валериан Ипатьевич.
Гольст отметил, что Дунайский хорошо выбрит, подтянут. Но в этой подтянутости не ускользнула от следователя едва уловимая нервная напряженность.
– Вы знаете, что возбуждено уголовное дело в связи с ее исчезновением?– продолжал Георгий Робертович.
– Не знаю, но догадываюсь… И чем я могу быть полезен?
– Требуются ваши показания об обстоятельствах исчезновения Нины Арефьевны Амировой.
– Я об этом рассказывал. И неоднократно,– вскинул брови Дунайский.
– А теперь сделайте это официально, для протокола. И прошу, подробнее.
– Что именно вас интересует? – спросил Дунайский.– Право, не знаю, с чего начать…
– Как познакомились, как у вас складывались семейные отношения… В общем, все, вплоть до того, как она пропала.
– Ну что же… Пожалуйста.– Он тронул пальцем чернильный прибор на столе.– Встретились мы случайно. Можно сказать, в совсем неподходящей для этого обстановке… Меня пригласили прочесть лекцию на автозаводе. Знакомый инженер…
И Дунайский рассказал то, что уже было известно Гольсту: автозавод, вечер отдыха, лекция, танцы…
– Нина мне понравилась сразу. Получилось как у молодого – любовь с первого взгляда,– продолжал Валериан Ипатьевич.– Признаюсь, Георгий Робертович, вначале мне казалось, что судьба меня осчастливила. Чистое, неиспорченное существо. Притом красива, стройна, молода. И хозяйка хорошая. Женился я немолодым, когда уже выбираешь… Думал, выбрал по сердцу и душе. Думал,– Дунайский горько усмехнулся.– Хорошо сварить щи, быть смазливой – как это мало для счастья… Нет, в принципе я против Нины не имел ничего. Она вполне могла устроить человека, для которого духовные запросы имеют самое последнее место в жизни. Я знаю многих, которых интересует лишь быт. Увы, я не таков…
Короче, постепенно ослепление прошло, и я увидел – обыкновенная мещанка. Может, виновато отсутствие образования, не знаю, но, сколько я ни бился, не мог сделать из нее человека возвышенного.– Он махнул рукой.– Да что там возвышенного, просто культурного… Признаюсь, мне было иногда не по себе с ней в обществе. Ее интересы – деньги, тряпки. Что, кстати, подогревалось ее сестрой Тамарой. Вообще, скажу вам, ее сестрица с мужем Федором сильно портили мне жизнь. Вернее, пытались. Федор – пьянчужка и вор, как выпьет, лезет учить меня жить. Нина бегала к ним чуть ли не каждую неделю. И как вернется от своих – прямо другой человек! Вот, мол, у Тамары туфли новые, платье не платье… Но откуда я возьму деньги на разные фильдеперсы да панбархаты? Зарплата обыкновенного совслужащего, взяток не беру. Да и с кого? С покойников?
Дунайский замолчал, печально посмотрел на следователя, словно хотел, чтобы тот посочувствовал. Но Георгий Робертович молчал.
– Видя тлетворное влияние сестриной семейки, я порвал с ними всякие отношения. А вернее, однажды скандал закатил Тамарин муженек. Я не выдержал и хлопнул дверью. Ну уж как тут утерпеть, когда тебя оскорбляет какой-то вахлак!…
Гольст видел, что Дунайский передергивает. Точнее – врет. Федор Кулагин по отзывам на заводе считался одним из лучших рабочих в цеху, одним из первых получил звание стахановца. И морально был устойчив, не пил. Зачем же Валериану Ипатьевичу было врать? Значит, была какая-то цель.
– Ладно, бог им судья,– вздохнул Дунайский.– Вернусь к Нине… Зная все ее недостатки, я продолжал любить ее. Привык, что ли. Но… Тяжело признаваться, но у следователя надо быть как на духу… От бездуховности, от ничтожества интересов – шаг до нечистоплотности. Поймите меня, Георгий Робертович, я вам первому признаюсь… Я страдал. Сначала молча. Поверьте, видеть, как жена заводит шашни с твоими же друзьями. Как это низко и пошло! Кричать об этом на всю ивановскую – бесчестить себя. Молча наблюдать? Ну, и начались у нас ссоры на этой почве. Я даже как-то не удержался и ударил ее.– Дунайский провел рукой по лбу, словно стараясь стереть эти воспоминания.– Я понимаю, что это некрасиво, недостойно интеллигентного человека. А что поделаешь? Когда тут кипит!– ударил он себя в грудь.– И я не нашел иного выхода, перестал приглашать к себе домой друзей. Но видимо, мера эта была глупой. Разве же этим переделаешь человека?
Дунайский замолчал. Воспользовавшись паузой, Гольст задал вопрос:
– Вы можете назвать, кого из друзей вы имеете в виду?
– Как ни прискорбно, да… Хрумин. Инженер Хрумин, мой старинный друг… И вот в чем анекдот: именно он и пригласил меня прочитать лекцию на заводе, где мы и познакомились с моей будущей супругой… Верно говорят, когда речь идет о женщине, о деньгах или власти, ни в ком нельзя быть уверенным…
Это была еще одна ложь: Хрумин не бывал у Дунайского четыре года.
– Еще кто? – спросил Гольст.
– Борин. Хирург. Тот вообще неравнодушен к прекрасному полу. Ни одной юбки не пропустит…
– Еще?
– Еще?… Позвонил какой-то мужчина, сказал, что Нина уехала с секретарем французского посольства,– криво усмехнулся Дунайский.
– Еще кто?
– Да имеет ли это значение? После всего я могу подозревать каждого. И потому не хочу возводить на кого-нибудь напраслину… Так вот. Я, значит, с Ниной и по-хорошему, и по-плохому – результата никакого. Да еще, главное, угрожает: если меня не устраивает, так она может и уйти, примут ее с распростертыми объятиями. А я-то, наивный глупец, думал, что она только стращает.– Дунайский передохнул. Гольст ждал.– Перехожу к тому дню, когда была перечеркнута вся наша жизнь. Моя любовь, мое терпение… Это было двенадцатое июля 1936 года. У меня было срочное вскрытие. Я позвонил Нине, что задержусь, но приехал раньше. И застаю такую картину. Посреди комнаты – собранный чемодан. На Нине – ее лучшее платье, туфли, в руках сумочка. Я опешил. Куда, спрашиваю. Заявляет: на курорт. Что, мол, я хуже других? За пять лет, говорит, не смог свозить меня на море… Знаете, когда на тебя такое сваливается, не сразу найдешься, что ответить и что сделать… Я спрашиваю: если на курорт, зачем все вещи? А она в ответ: может быть, сюда, то есть ко мне, и не вернется… Не успел я опомниться, она подхватила чемодан и к дверям. Меня – словно обухом по голове. Я остолбенел. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Очнулся, когда хлопнула дверь. Я было хотел броситься за ней, потом подумал: ну, догоню, а дальше? Что скажу? Просить, умолять? Мерзко и унизительно… Я – к окну. Смотрю, она выбежала из подъезда и прямиком к такси на противоположной стороне улицы. Села в авто и уехала. Я только успел заметить, что на заднем сиденье был какой-то мужчина. В шляпе…
