Анна Малышева - Дом у последнего фонаря
— Как скажешь. — Буханков, казалось, почти не слушал. Вид у него был больной, на высоком, слегка полысевшем лбу проступила испарина. — Все равно отвезу.
Она смотрела, как Олег одевается, ищет на столе телефон, сигареты — не глядя, уставившись в пустое пространство, как сомнамбула. На сердце у художницы было тяжело. Александра понимала, какой страшный удар ненароком нанесла, понимала, что должен переживать коллекционер, над чьим открытием надругались так грубо, варварски. Но она и сама сегодня получила ощутимую рану. Ее вера в Лыгина («А во что я верила, совсем его не зная?!») была так же безжалостно искромсана, как молитвенник леди Джейн Грей.
«Он казался мне неприятным, заносчивым, загадочным… Но я его безотчетно уважала. Хотя бы за умение составить уникальную коллекцию. За вкус, за эрудицию, за внутреннюю силу, которую всегда ощущала в нем. Те редкие беседы, которыми он меня удостаивал, я ценила больше, чем показывала, больше, чем сама себе в этом признавалась. Даже спросила себя как-то раз — всего один раз! — смогла бы я полюбить такого человека и каково это, любить его? Но теперь… Неужели он и правда сумасшедший?!»
Олег наконец собрался. Александра, поколебавшись, положила в сумку злополучный молитвенник и виновато пояснила:
— Я бы оставила тебе книгу, но… Придется потом отвечать перед Лыгиным.
— Зачем такие жертвы, — отмахнулся Буханков. — Что кончено, то кончено. Ты все на часы смотришь, опаздываешь? Кто-то ждет?
— Только кошка, — призналась Александра. — А на часы смотрю потому, что вчера, как раз в это время, я плутала по дачному поселку, где у Лыгина дом. В полной тьме, одна, под дождем… Признаться, было страшно. И ровно в тридцать две минуты первого, то есть как раз сутки назад, на его участке зажегся фонарь.
— Так ты с ним все же виделась вчера?
— Нет. Дом был пуст. Открыт, но пуст. Во дворе горел фонарь, наверху, в мансарде, включена лампа, но меня никто не ждал. Пустая опочивальня черного ворона…
Александра сама не знала, почему процитировала это название. Ей вдруг пришло на ум, что Лыгин очень похож на ворона. «И его спальня была пуста, когда я приехала. Пуста, и дом открыт… А утром, когда приехала его дочь, дом оказался заперт… И это невозможно понять, как нельзя понять, почему Олег смотрит на меня сейчас такими безумными глазами!»
А он смотрел так странно, что женщина встревожилась:
— Что случилось?
— Почему ты так сказала? — глухо спросил он. Казалось, мужчина разом протрезвел. Его взгляд сделался колючим, цепким.
— Но ты же сам говорил о трактате, на который поменялся…
— И ты поэтому так сказала? — Олег не сводил с нее глаз, и Александра окончательно расхотела, чтобы он ее провожал.
«Этот тоже не вполне нормальный. Боже мой, господа коллекционеры все, как на подбор, кандидаты в дурдом! Успею я на метро? Еще смогу, если бегом. Или придется отдать последние гроши за такси. Дураки обречены платить, а я сваляла дурака, сорвавшись вечером из дома!»
— Ты оставайся, я и одна доберусь, — твердо сказала она, застегивая куртку и направляясь к двери. — Ничего страшного. Я не ребенок.
Но Олег слышать ничего не хотел. Он так и вцепился в локоть женщине, словно боясь, как бы та не сбежала. Оказавшись на улице, он все же разжал руку, чтобы поймать такси. Александра хмуро стояла рядом. Ей не хотелось, чтобы Олег узнал, где она живет. «Но что делать? Удрать, назвать неверный адрес, что-нибудь соврать? Все глупо. Какой у него был тяжелый взгляд! Тяжелый и подозрительный. Будто он искал в моих словах смысл, которого в них нет. В институте он казался мне слегка сдвинутым. И почему я вдруг решила, что с ним все в порядке? Поторопилась!»
А Олег, поймав машину и усадив спутницу на заднее сиденье, устроился с нею рядом, не переставая рассуждать:
— Ты теперь не теряйся, и я буду иметь тебя в виду. Договорились? Старые друзья не должны друг друга сторониться.
«Нашел друга! — безмолвно комментировала женщина, почти не слушая рассуждений Буханкова и посылая ему вымученную улыбку. — И зачем я сказала про кошку?! Он же мог воспринять это как аванс, дескать, я свободна и готова к близким отношениям… Нет, надо немедленно все прояснить!» Но «прояснить все немедленно» мешал таксист.
— Я найду тебе новых клиентов, — бормотал Олег. Его язык заметно заплетался. — У меня куча знакомств. Почему мы с тобой раньше не встречались в Москве?
— В самом деле, почему? — тоскливо бросила Александра, отворачиваясь и глядя в окно.
— Злишься, что ли? — Подвыпивший мужчина заметил наконец ее раздражение. — В чем дело? У меня нынче траур, а у тебя — что за беда?
— Я думаю о том, что совсем не разбираюсь в людях, — мрачно ответила она. — Неприятно ошибиться в ком-то, да еще так сильно…
— Неприятно! — воскликнул Олег. — Замечательное словечко — «неприятно»! А уж как мне неприятно, если бы ты знала!
— Я способна понять твои чувства. Я тоже не макаронами торгую, — огрызнулась Александра.
— Если у тебя плохое настроение, попробуй немного помолчать!
— Ради Бога… Я не просила меня провожать! Остановите, пожалуйста! — Последние слова она адресовала уже водителю. — А ты, Олег, езжай домой. Я отсюда пешком за минуту доберусь.
Машина остановилась на Солянке, и Александра, не дав спутнику опомниться, выскочила на тротуар и хлопнула дверцей. Она шла быстро, почти бежала, не оглядываясь. На углу Подколокольного переулка все же замедлила шаг, обернулась. Никто ее не преследовал. Редкие в эту пору машины сейчас отсутствовали вовсе.
Александра перевела дух. Незапланированное свидание, начавшееся так неожиданно, закончилось еще более странно. «В будущем, если Олег в моем присутствии начнет выпивать, лучше сразу исчезать. В институте он, помнится, не пил совсем. Чуть ли не единственный на всех курсах!»
Женщина часто возвращалась домой пешком после закрытия метро. Она привыкла к этим кривым, горбатым переулкам, как привыкают к любимой одежде, к комнате, в которой прожито много лет. Она знала каждую трещину в асфальте, каждое окно, имевшее обыкновение светиться заполночь.
Александра ничего и никого здесь не боялась и теперь шла не торопясь, жадно вдыхая холодный воздух, освеженный недавним дождем. С неба изредка капало, в апельсиновом свете фонарей дымился поднимающийся туман. Спрятав озябшие пальцы в рукава куртки, она опустила голову и следила за собственной черной тенью, влачившейся рядом по узкому тротуару.
Вот и ветхий особняк, занятый под мастерские. Дверь подъезда, как всегда, распахнута. Света на лестнице нет. Лампочки не имеет смысла вворачивать, они перегорают в первый же час из-за скачков напряжения в изношенных сетях и неисправных патронов. Александра вошла в подъезд, привычно нащупывая в темноте носком сапога первую выщербленную ступеньку. Она могла бы подняться к себе в мансарду, на пятый этаж, с закрытыми глазами. Темноту женщина воспринимала как должное. «Жить в этой трущобе и чего-то бояться — слишком большая роскошь. Я бы давно отсюда сбежала, если бы не закалилась физически и морально!»
На площадке второго этажа ей почудилось движение в углу. Женщина остановилась, прислушиваясь. Впрочем, тут же успокоилась. Знакомый едкий запах мебельного клея и лака немедленно сообщил, кто находится в шаге от нее.
— Сергей Петрович? — окликнула Александра темную массу, копошащуюся под окном, забитым фанерой. — Что же вы на лестнице сидите?
— Мм…
— Выпили? — Вздохнув, она наклонилась и попыталась поставить мужчину на ноги. — Вам же нельзя. Вас же доктор еще весной предупреждал, что почки совсем откажут. Вы как ребенок.
Старый реставратор мебели, занимавший квартиру на третьем этаже, только неразборчиво мычал, повисая на ее плече. Александра едва дотащила его до нужной двери, сама отперла замок и довела спотыкающегося соседа до кровати.
— Ну вот. — Тяжело дыша, художница свалила свою ношу на матрац, застланный обрывком простыни. — Всего-то сделать пару шагов… Нельзя опускаться, спать в подъезде. А где ваши таблетки? Забываете принимать? Как не стыдно, вы же себя убиваете!
— Ладно тебе, Саша, — слабым голосом ответил реставратор. — Принеси-ка водички. На окне банка стоит.
Она напоила старика, оставила ему свои сигареты и спички. Спившийся, опустившийся, жалкий, он был ей памятен по прежним временам как один из самых успешных и популярных московских мастеров. Александра смотрела на беспомощную развалину, стонущую на кровати, и вспоминала покойного мужа. «Немногие из русских художников начала восьмидесятых годов могли бы похвалиться таким ярким началом и таким бесславным концом, как Иван Корзухин», — припомнилась ей фраза из обзорной статьи, напечатанной в каталоге выставки сразу после его смерти. Тогда она почувствовала себя оскорбленной. «Бесславный конец» — это было как плевок на могилу. Но сейчас, глядя на корчащееся перед ней тело, Александра подумала, что критик выразился еще очень мягко. «Бесславный конец… Это не беда и не обида. О славе судят не современники, а потомки. Хуже, когда человек сам себя переживает. Плоть еще ворочается, дышит, страдает… А дух уже погиб!»
