Алексей Тарабрин - Паханы
В феврале он направляет в посольство США письмо с просьбой о визе на въезд в эту страну. Скрыв судимости, изменив дату рождения, домашний адрес, место работы и так далее, он получает разрешение. Все: прощай, Россия! Здравствуй, Америка!
О заграничных гастролях Япончика писали много и подробно. Гром грянул в 1995 году, когда в Нью-Йорке его арестовали агенты ФБР, предъявив обвинение в вымогательстве трех с половиной миллиона долларов с безобидных коммерсантов. В итоге он получает по приговору американского суда почти десять лет тюрьмы.
— Хотя, знаешь, есть мнение, что Япончику повезло. Этот арест спас ему жизнь.
— На середину 90-х как раз, — пояснил Петрович, — приходится пик отстрела воров в законе и уголовных авторитетов. Окажись он здесь, еще не известно, как бы все повернулось…
ПО КЛИЧКЕ «ГОРБАТЫЙ»
— Этот человек был уникален во всех отношениях, — начал Петрович рассказ о раскоронованном воре в законе Горбатом, в миру — знаменитом питерском коллекционере Юрии Алексееве.
Одно время, в начале 90-х, Алексееву уделялось достаточно большое внимание в центральной прессе, и особенно в санкт-петербургской. Он сам с готовностью давал журналистам интервью. Говорят, стремился очистить совесть перед смертью. Тогда он содержался в тюремной больнице с тяжелейшей формой рака. Никто не знал, сколько он протянет: неделю, месяц, год…
В газетах писали, что Алексеев-Горбатый умирал долго и тяжело. Внутренний огонь безостановочно пожирал клетки, поражая орган за органом. Собственно, врачи давно поставили ему смертельный диагноз. Тогда же он собирался пройти курс лечения еще только начинавшейся болезни в одной из престижных клиник Германии. Только все откладывал эту поездку: стоимость лечения была просто астрономической. Правда, он мог позволить себе и большие расходы, но всю свою жизнь он занимался добыванием денег, а не их тратой.
Но болезнь заставила все же раскошелиться на супердорогое импортное лекарство. По оценке врачей, последние три года он держался только за счет этого препарата.
— Почему Горбатый так цеплялся за жизнь и рвался на свободу?
Петрович пожал плечами.
— Да просто не успел распорядиться своим огромным состоянием.
Действительно, оно большей частью находилось за границей России. Когда Алексеев умер, то наследники (у него осталось два сына) и самозванцы (этих было несколько десятков) все ноги посбивали в поисках несметных сокровищ. Но тщетно.
Богатства либо навсегда исчезли в потайных схронах, либо растворились на многочисленных европейских аукционах или в антикварных магазинах Германии, Англии, Польши. Именно в эти страны у Горбатого были отлажены наиболее надежные каналы сбыта того товара, который он добывал в обеих столицах России, в Прибалтике. Да фактически со всего бывшего Союза ему везли краденый антиквариат для продажи, для оценки, для хранения.
— Одни знали этого человека как непревзойденного эксперта по антиквариату. — Петрович произносил каждое слово, как монеты чеканил. — Для других он был арбитром при решении самых сложных споров и конфликтов. Третьи лелеяли его как благодетеля, протянувшего в трудный час им руку помощи. И лишь отдельные опера уголовного розыска и комитетчики знали его как матерого рецидивиста, вора в законе.
— Конечно, в число этих «отдельных оперов» входил и ты? — съехидничал я.
— Я не только его знал, но и охранял…
Знакомство Петровича и Горбатого состоялось на Колыме.
Здесь во внутренних войсках девятнадцатилетнему пареньку с Поволжья предстояло выполнять свой воинский долг и три долгих года тянуть лямку срочной службы.
Второму, уроженцу Ленинграда, выпало, несмотря на молодость, отбывать на Колыме уже второй срок за разбой с применением боевого оружия. Суд отмерил ему наказание по самой верхней планке. Было суровое послевоенное время со всеми вытекающими последствиями. Потому он прибыл сюда арестантским этапом.
В ту пору на Колыме признанным авторитетом среди блатных был вор в законе, некий Иван Львов. Его долго не держали на одном месте, боялись, что поставит зону на воровской ход. Блатные слушались его беспрекословно.
Заключенный Алексеев отличился тем, что организовал для зоны грев (доставку на режимную территорию спиртного, других запрещенных продуктов и предметов). Проделал этот трюк через вольнонаемного из обслуживающего персонала. Начинающий рецидивист помог вольнонаемному хапуге вынести за пределы колючки около десяти килограммов золотых самородков и песка. Тот в благодарность доставил с воли ящик спиртного и коробку чая.
— Обстряпана эта сделка была тихо, — рассказывал Петрович, попыхивая своей любимой «Примой». — Шум начался после внепланового набега кума: ему настучали, что в третьем бараке урки гуляют. Тогда все ШИЗО (штрафной изолятор) и ПКТ (помещение камерного типа или одиночка) под завязку заполнили. Кто под кайфом — туда…
Кто организовал грев, установить не удалось. Конечно, определенная информация была, но доказать ничего не доказали, вещдоков не нашли: спирт и чай выпили, а золото исчезло, как и не было его вовсе.
Всех активных, хотя официально не установленных, организаторов ЧП перевели в другие колонии. Вольнонаемный же отправился в колонию на реке Талой копать лечебную грязь, но не в качестве свободного рабочего, а на перевоспитание трудом. Алексееву тоже выписали путевку дальше на Север. Всего же таких переселенцев набралось около двух десятков. Под усиленной охраной их загрузили в американский военный грузовик повышенной проходимости. Эта техника появилась на Колыме после ленд-лизовских поставок.
Петровича, в то время еще зеленого вертухая (охранник на зоне, в тюрьме), назначили в конвой этапа. Он вместе с напарником последним взгромоздился в кузов машины. Устроился у правого борта. Напарник уже сидел у левого, широко расставив ноги в кирзачах. На коленях, стволом внутрь лежал автомат ППШ. Копируя его позу, Петрович уселся так же. Таким образом они перекрыли выход из кузова, который с остальных трех сторон был наглухо закрыт плотным, темным брезентом на каркасе.
Оценивая обстановку, Петрович осмотрелся. На скамьях вдоль бортов сидели хмурые зеки, скованные наручниками попарно. Рядом плечо в плечо — тот самый щуплый паренек, рецидивист. Петрович удивился. Он уже кое-что знал о порядках и нравах братвы: место ближе к выходу котировалось как престижное. Ведь чем дальше в глубину кузова, тем меньше обзор. А томящемуся в неволе всегда хочется побольше солнца, света и простора. Петрович поправил свой ППШ, мол, знай наших: чуть что — пуля.
— Колымский тракт… — сделав паузу, мой рассказчик откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, словно заново пытался пережить события тех дней. — Это тебе не Подмосковье, где только закончится один населенный пункт, как начинается другой. Это не лента шоссе…
Конвойная дорога августа 53-го. С самого начала она начинает петлять по сопкам. Иногда вместо второго кювета — обрыв. Когда впереди ровный участок, «студебекер» идет на предельной скорости. Водитель ведет машину, прижимаясь плотнее к скалистой стене. О таких участках и подобном стиле вождения говорят: «идем по прижиму». И правда, «прижим» такой, что порой дух захватывает. О том, что дорожные аварии здесь реальность, говорят скромные обелиски, часто встречающиеся у обочин. Но чаще «студебекер» ползет черепахой, подпрыгивая на рытвинах так, что пассажиры упираются головами в брезент и потолочные переборки каркаса. Какой к черту тракт!
К концу дня прошли Яблоневый перевал, что примерно в двухстах километрах от Магадана. Яблоневый перевал — это водораздел. Все реки и речушки, которые попадались до него, несут свои воды в Тихий океан, после него — в Северный Ледовитый. И его далекое холодное дыхание сразу донеслось несколькими зарядами снежной крупы, обильно выпавшей из низких темных туч.
Первая остановка, где предстояло сдать несколько зеков, — колония на Талой. До нее почти триста верст. Чтобы как-то убить время, Петрович разговаривал со своим соседом. По инструкции, конвойному делать это не положено, но некоторые инструкции словно специально пишутся для того, чтобы их нарушали. А у Петровича, видимо, просыпались качества, необходимые для его будущей кумовской работы, например умение разговорить собеседника, вызвать на откровенность.
Впрочем, сидевший рядом Алексеев не запирался. В молодом конвойном он видел своего сверстника и говорил охотно. Так, он рассказал, что родом из Ленинграда, отец выходец из семьи потомственных инженеров и работал главным механиком оборонного завода, мать — из дворянской фамилии, свободно разговаривала на французском, английском и немецком языках. Семья была обеспечена. Мать не работала и занималась сыном. Уже в начальных классах у маленького Юры были домашние учителя. К третьему классу он сносно изъяснялся на английском и немецком, рисовал акварелью и чертил тушью.
