Наталья Александрова - Перстень Екатерины Великой
– Этот жестокий человек, мой муж, довел меня до слез, – призналась Фике. – Впрочем, не будем о нем. Скажи лучше, мой друг, благополучен ли ты сам? Мне передавали, что ты сильно проигрался…
– Ох, правда ваша! – Орлов развел руками. – Знаете, как говорят – не везет в карты, значит, повезет в любви! Так что намедни я и правда много проиграл, не знаю, что и делать!
– Не беспокойся, мой друг! – Фике улыбнулась. – В этом горе я тебе помогу. Сколько, говоришь, ты проиграл?
– Много… восемь тысяч.
– Не беда, – Фике открыла бюро. – И вот еще, мой друг. Передай от меня денег тем бравым офицерам, о которых ты давеча говорил, да скажи – мол, Екатерина Алексеевна велела за нее молиться.
– Непременно исполню, Ваше Высочество! – Орлов снова потянулся к ее руке.
– Обожди, – Фике покосилась на дверь, понизила голос. – Тут больно много шпионов. Так и норовят подслушать, подглядеть да передать государыне. Ты лучше, мой друг, приходи нынче ночью, после полуночи. Авдотья тебя проведет…
Ночью в покои Екатерины Алексеевны вбежала Авдотья Нелидова, простоволосая, в накидке, наброшенной поверх ночной сорочки, со свечой в руке. Остановившись посреди спальни, приоткрыла рот, но не решалась заговорить. Фике приподнялась на кровати, прикрыла одеялом лежащего рядом мужчину, раздраженно прошипела:
– Что пришла? Что смотришь? Коли вошла, так говори, чего надо, не стой столбом!
– Ваше Высочество, неладно во дворце! – отвечала Нелидова свистящим испуганным шепотом. – Шум, люди ходят, огни горят… как бы чего не вышло!
– Вот как? – Фике повернулась к Орлову. – Правда, дружок, лучше тебе уйти от греха. Ежели что случилось, так тебе нужно быть при своем полку.
Григорий Орлов выбрался из кровати, натянул исподние, собрал ворох одежды. Прежде чем покинуть спальню, склонился поцеловать, но Фике отмахнулась:
– Иди, дружок, иди, после увидимся!
Он кивнул и вслед за Нелидовой прошел в примыкающую к спальне гардеробную. Там он оделся, и Авдотья потайным ходом вывела его из дворца.
Теперь Фике и сама слышала шум, доносящийся из покоев государыни.
Вскоре поблизости раздались шаги многих людей, дверь покоя отворилась, на пороге стоял придворный из свиты наследника – тот, которого она давеча встретила в покоях мужа.
– Что такое? – воскликнула Фике, сев в постели и делая заспанное лицо. – Как ты смеешь входить ко мне в такой час?
– Ваше Высочество… государь просит вас сей же час непременно пожаловать!
– Что ты несешь? – насупилась Фике. – Какой государь? Говори толком – что стряслось?
– Государыня Елизавета Петровна почила в бозе. Государь Петр Федорович просит вас сей же час пожаловать.
– Вот оно что! – Фике нахмурилась. – Так выйди прочь и вели прислать ко мне камеристок – одеваться!
Перед покоями Петра Федоровича толпились придворные – кто еще не ложился, кто был разбужен и явился небрежно одетый, в разобранном парике. Все шептались или вполголоса переговаривались, нет-нет и оборачиваясь к покоям нового государя. При появлении Фике общий гомон усилился, на нее глядели с любопытством, некоторые низко кланялись, некоторые демонстративно отворачивались. Вдруг двери отворились, в залу вышел незнакомый гвардейский офицер, нашел взглядом Екатерину Алексеевну и проговорил без должного почтения:
– Ваше Высочество, государь просит вас пожаловать.
Фике подчинилась, подумав про себя: коли я – высочество, так он – пока что не государь; а коли он государь, так и меня следует величать соответственно.
Петр Федорович стоял посреди комнаты, одетый в парадный мундир, и поправлял манжету. Чуть в стороне находились несколько приближенных, среди которых Фике узнала графа Апраксина. Совсем рядом с Петром стояла фрейлина Елизавета Воронцова, нескладная и плотная, в бирюзовом платье, шитом серебром, чересчур нарядном для такого позднего часа. На широком лице ее была растерянность, сменяющаяся то тщетно скрываемой радостью, то смущением. При виде Фике она побледнела и отступила в сторону.
– Не пугайся, душа моя, – остановил ее Петр, – не принимай в расчет мою запасную мадам; тебе до нее нет никакого дела.
После этих слов он повернулся к жене и проговорил сухо, таким тоном, каким обыкновенно отчитывают прислугу:
– Долго же вы шли к своему мужу, сударыня. Должно быть, крепко спали.
Екатерина промолчала, и он продолжил:
– Должно быть, вы уж слышали. Государыня императрица нынче ночью скончалась. С этого дня я – самодержец всероссийский. Но вас, сударыня, это не должно беспокоить. Вы будете жить, как жили, в своем крыле дворца.
– А вы, стало быть, поселите здесь эту особу? – холодно осведомилась Екатерина.
– Я поступлю, как сочту нужным! – отрезал Петр. – И впредь, сударыня, извольте относиться к Елизавете Романовне со всем возможным уважением. Эта особа, как вы изволили выразиться, по всем понятиям куда достойнее вас…
– Не нужно, государь! – вполголоса проговорила Воронцова.
– Не беспокойтесь, душа моя! – Петр ласково коснулся ее руки. – Моя запасная мадам должна понимать, что к вам надлежит относиться почтительно!
– Вот как! – Екатерина повернулась к двери, чтобы выйти.
– Вот так! И извольте стоять и слушать, когда с вами разговаривает государь! И хочу предупредить вас, что вам должно вести себя самым безупречным образом, чтобы не навлечь на себя мой гнев, а также во всех необходимых случаях являться и сопровождать меня, когда того требуют приличия.
– А до вас оные приличия не относятся? – резко промолвила Екатерина.
– Я – государь! – отрезал Петр. – Все, сударыня, больше я вас не задерживаю!
Катя узнала о том, что произошло со свекровью, от секретарши Аллы. Та позвонила вечером в поисках Петра, потому что мобильный у него был отключен.
– Его нет, – сказала ошеломленная Катя, – наверно, он в больнице.
Алла как-то странно хмыкнула и повесила трубку, попросив передать Петру Федоровичу, что завтра в десять утра совещание придется проводить ему.
Муж явился только после двенадцати, когда у Кати уже рука устала тыкать в кнопки мобильника.
– Где ты был? – Она подошла ближе, пахло от него спиртным и еще чем-то чужим, незнакомым.
– Мать в больнице, – бросил он вместо ответа.
– Я знаю, мне звонили. Как она?
Муж раздраженно отмахнулся и сбросил пальто на руки вбежавшей Валентине.
– Ванну! – сказал он. – И коньяка туда принеси!
– Сию минуту!
Катя бросила на домработницу испытующий взгляд и успела заметить какое-то странное выражение. Не то злорадство, не то удовлетворение. Валентина поскорее опустила глаза, в которых было написано: «Знаю, да не скажу!»
Ее отвлек телефонный звонок. Чужой равнодушный голос сообщил, что Елизавета Петровна Коваленко скончалась час назад в палате реанимации, не приходя в сознание.
Катя аккуратно положила трубку и сделала шаг в сторону ванной, где плескался муж. Но неожиданно задержалась, потому что ее пронзила мысль: если бы муж был в больнице, то он бы знал о смерти матери, если же он был не в больнице, то где же он тогда пропадал весь вечер?
И этот незнакомый запах, и взгляд Валентины – а я знаю! Что она такого знает, чего не знает Катя? Неужели у мужа кто-то есть? Катя ничего не замечала. Хотя, не было же ее две недели, вот он и успел. А все свекровь, не пустила его с ними отдыхать!
Тут Катя осознала, что свекровь только что умерла, и устыдилась. Так вот отчего вчера в глазах ее была нечеловеческая усталость и тоска! Смертельная тоска…
Как ни искала Катя, она не могла найти в своей душе никакого горя. Но все же Пете она мама… И не время сейчас выяснять отношения, нужно его утешить.
Катя сделала скорбное лицо и постучала в ванную.
Последующие несколько дней Кате не представилась возможность поговорить с мужем. Он почти не бывал дома, все время пропадал на работе. Катя тоже была занята. Нашла новую няню для Павлика, записала его в развивающий центр, куда нужно было возить ребенка три раза в неделю. Звонили какие-то люди домой, передавали соболезнования, Катя отвечала по телефону сама.
Наконец настал день похорон. Катя подъехала к зданию канала одна на своей машине, муж давно уже был там.
Возле главного входа стояли похоронные автобусы, около них курили водители. Перед дверью Катю встретила секретарша покойной Алла – с красными глазами, в черной старушечьей косынке. Испуганно взглянув на Катю, проговорила:
