Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят
Тетушка Фелисити отстоит с двух часов дня до шести часов сорока восьми минут вечера; отец – с шести сорока восьми до одиннадцати тридцати шести минут; Фели с одиннадцати тридцати шести до четырех часов двадцати четырех минут; Даффи с четырех часов двадцати четырех минут до девяти двенадцати; а я с этого времени до двух часов дня – времени похорон.
Решение, типичное для де Люсов: бесспорно логичное и одновременно безумное, словно мартовский заяц.
Только одна проблема: чтобы выполнить работу, которую я намеревалась сделать, мне надо нести вахту с ночи до раннего утра.
Короче говоря, мне надо обменяться дежурствами с Фели.
Фели, однако, купалась в сочувствии обеих мисс Паддок, и я не хотела лишать ее этого удовольствия. Поговорю с ней позже.
Тем временем мне нужно подготовиться к тому, что может оказаться величайшим химическим экспериментом в моей жизни. Нельзя терять ни секунды.
Наверху в лаборатории я пролистала свою записную книжку. Помню, что куда-то записывала подробности.
И да, вот оно: «Хильда Сильфверлинг, рассказ-фэнтези» Лидии Марии Чайльд. Однажды Даффи развлекала нас, читая его за завтраком: историю о бедной несчастной женщине в Швеции, которой чуть не отрубили голову, несправедливо обвинив в убийстве ребенка.
Я навсегда запомнила ученого химика из Стокгольма из того рассказа, «чьи мысли были все о газе и чьи часы были отмечены только комбинациями и взрывами».
Честно говоря, это была единственная заинтересовавшая меня часть рассказа. Этот ученый, имя которого так и не назвали, так что я не смогла поискать его в «Ученых жизнях», открыл процесс создания искусственного холода, благодаря которому он мог приостанавливать жизнь в живых существах. Что еще более важно, он открыл способ вернуть объект, в данном случае Хильду Сильфверлинг, к жизни.
– Разве это возможно? – спросила я тогда.
– Это вымысел, – ответила Даффи.
– Я знаю. Но разве он не мог основываться на правде?
– Все писатели хотят, чтобы ты поверила, будто их истории основаны на правде, но слово «вымысел» происходит от слова «вымышлять», что значит изобретать. Тебе в особенности нужно об этом помнить.
Я прикусила язык в надежде на продолжение, и она говорила дальше:
– Например, Джек Лондон, – сказала она. Моя сестрица любит выпендриваться.
– А что с ним?
– Ну, он писал примерно на ту же тему. «Тысяча смертей», так назывался его рассказ. О человеке, отец которого, сумасшедший ученый, все время убивал его самыми разыми способами, которые только можно вообразить, а потом оживлял.
– Все равно что доктор Франкенштейн! – воскликнула я.
– Точно. Только этот дурак позволил, чтобы его отравили, убили электрическим током, утопили и задушили. Помимо прочих способов.
Вот это чтение мне по вкусу!
– Где я могу найти экземплярчик?
– О, где-то в библиотеке, – фыркнула Даффи, нетерпеливо отмахиваясь от меня.
Мне потребовалось некоторое время, но в конце концов я почти случайно нашла его в потрепанном дешевом сборнике.
Какое разочарование! Вместо того чтобы подробно описать многочисленные смерти и воскрешения главного героя, автор заставил его туманно разглагольствовать о магнитных полях, поляризованном свете, несветящихся полях, электролизе, молекулярном притяжении и гипотетической силе, именуемой аспергией и, по его утверждению, обратной гравитации.
Что за нагромождение чепухи!
Я бы могла выступить с лучшей теорией воскрешения из мертвых, даже если б мне связали руки за спиной и бросили в озеро в мешке из-под картошки.
На самом деле я так и сделала, хотя не могу приписать весь успех исключительно себе.
Я проводила время с Доггером в оранжерее, пытаясь изобрести способ расспросить его о том, как они с отцом сидели в японском лагере для военнопленных, но сделать это как бы между прочим.
– Доггер, – спросила я, когда меня внезапно обуял приступ вдохновения, – ты что-нибудь знаешь о джиу-джитсу?
Он извлек растение из горшка и бережно чистил его корни садовым совком.
– Может быть, – наконец ответил он, – немного.
Я попыталась дышать через уши, чтобы не нарушить его хрупкий мыслительный процесс.
– Давным-давно, перед тем как я…
– Да?
– Будучи студентом, – продолжил Доггер, перебирая корни пальцами так, будто распутывает гордиев узел, – будучи студентом, я имел возможность познакомиться с школой джиу-джитсу Кано. В те дни она была популярна.
– Да? – Я не знала, что еще сказать.
– Меня очень интересовало искусство куатсу – та часть предмета, которая связана со смертельными ударами и, что намного более важно, с излечением и возвращением к жизни тех, кто пострадал от таких ударов.
Должно быть, мои глаза расширились.
– Возвращение к жизни?
– Именно, – подтвердил Доггер.
– Ты водишь меня за нос!
– Вовсе нет, – ответил Доггер, осторожно встряхивая растение, чтобы избавиться от остатков старой почвы. – Методы преподавателя Кано в те времена, насколько я помню, в некоторых случаях использовались службой скорой помощи – при утоплении.
– Утонувших людей оживляли? Мертвых?
– Полагаю, да, – сказал Доггер. – Конечно, я сам никогда с этим не сталкивался, но меня научили резкому удару, который возвращает человека к жизни.
– Покажи мне! – попросила я.
Доггер встал и повернулся ко мне спиной.
– Ткните меня пальцем в позвоночник.
Я одарила его неуверенным тычком.
– Выше, – сказал он. – Еще чуть-чуть выше. Вот здесь. Второй поясничный позвонок.
– Можно я попробую? – с жадностью попросила я. – Готовься!
– Нет, – возразил Доггер, поворачиваясь ко мне лицом. – Во-первых, я не мертвый, а во-вторых, смертельные удары наносят только в случаях чрезвычайной необходимости. На практике достаточно заявить о них.
– Бум! – сказала я, нанося сильный удар костяшками пальцев, но в самый последний-распоследний момент останавливаясь. – Считай, что он нанесен.
– Благодарю, – произнес Доггер. – Очень мило с вашей стороны.
– Фью! – воскликнула я. – Только представь: воскрешение мертвых ударом в спину. В Библии об этом ни слова, но, возможно, Иисус был не в курсе.
– Возможно, – улыбнулся Доггер.
– Это кажется безумием, не так ли? Совершеннейшим безумием, когда начинаешь об этом думать.
– Возможно, – повторил Доггер, – а может, и нет. Довольно широко известно, что в примитивных обществах, а может, в не меньшей степени и в нашем, целители часто являются невротиками или больными психозом.
– То есть?
– Они страдают от различных нервных расстройств и могут даже сойти с ума.
– Ты в это веришь?
В оранжерее было так тихо, что мне казалось, я слышу, как растут растения.
– Иногда мне приходится, мисс Флавия, – наконец произнес Доггер. – У меня нет выбора.
Эти два случая вдохновили меня на мысль попытаться оживить Харриет. Хотя сама эта мысль для кого-то может показаться отталкивающей, меня она все равно волновала. Даже приводила в приподнятое настроение!
Во-первых, я не боюсь трупов – вообще никаких. За прошлый год мне довелось увидеть с полдюжины мертвых людей, и надо признать, что все они показались мне, так или иначе, куда более занятными, чем их живые двойники.
Потом отец. Он будет безумно счастлив, если его любимая вернется к нему! За всю свою жизнь я не могу припомнить, чтобы отец улыбался – имею в виду, по-настоящему улыбался, демонстрируя зубы.
Если Харриет вернется домой живая, мы все будем счастливы, отец станет совершенно другим человеком. Он будет смеяться, шутить, обнимать нас, ерошить наши волосы, играть с нами и да, может, даже целовать нас.
Это будет все равно что земной рай: Шлараффенланд, как его изображает на своих картинах любимый Фели Питер Брейгель; страна молока и меда, где нет ограничений, унылых холодных комнат и упадка.
Букшоу опять будет как новенький, и все мы будем жить счастливо до конца дней своих.
Все, что мне нужно, – это проработать кое-какие химические детали.
10
Повернув ключ и войдя в лабораторию, я обнаружила, что Эсмеральда с презрительным видом восседает на ближайшей стойке для мензурок, а Ундина варит яйцо на бунзеновской горелке.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила я. – Как ты посмела? Как ты сюда попала?
Эта комната становится такой же людной, как вокзал Паддингтон.
– По крышам, – жизнерадостно ответила она, – а потом внизу по маленькой лестнице. – Она показала, что имела в виду.
– Гадство! – Боюсь, я сказала это вслух. И взяла на заметку установить засов.
– Мне нужно с тобой поговорить, – заявила она, не успела я сказать что-нибудь похуже.
– Поговорить со мной? С чего бы вдруг?
– Ибу сказала, что я не должна ложиться спать, если я на кого-то зла.
– И что, какая разница? К тому же еще рано ложиться спать.
– Рано, – согласилась Ундина. – Но Ибу отправила меня вздремнуть, и это все равно что лечь спать, не так ли?
