Анна Данилова - Шестой грех. Меня зовут Джейн (сборник)
— Думаю, ты права, и он даст мне денег на все это. И знаешь что еще? Ты тоже сможешь приходить ко мне поплавать.
— Вообще-то у нас есть бассейн, правда, мы так ни разу и не наполняли его водой…
— Так это в саду! А я-то хочу закрытый, то есть нам придется сделать пристройку к дому.
— Сейчас ведь зима. Разве зимой строят?
— Вот! Я и к этому вопросу тоже подготовилась, все разузнала. Оказывается, и почву под фундамент можно прогревать, и бетонную смесь! Когда есть деньги — можно все!
— Как это — подогревать? Что-то сомневаюсь я насчет этого…
— Поверь мне! Я даже связалась по Интернету с одной строительной фирмой, и мне прислали ответ. Вот, смотри.
И Людмила, блестя счастливыми глазами, достала из кармана сложенную пополам страницу с распечатанным текстом, где черным по белому было написано обо всех прелестях и тонкостях зимней стройки: подогрев бетона, электродный прогрев, бетонирование в термоактивной (греющей) опалубке, метод «термоса» (использование утепленной опалубки с устройством поверх нее защитного слоя, подготовка раствора бетона с использованием морозостойких добавок, прогрев инфракрасными источниками тепла (ТЭНами, керамическими стержневыми излучателями, кварцевыми трубчатыми излучателями) и прочим.
— Что ж, я вижу, ты действительно хорошо подготовилась. Тогда тем более тебе нечего так переживать по поводу этого разговора с Гошей.
Немного успокоившись, Людмила допила чай и решила, что теперь самое время поговорить о моих проблемах.
— Ну, что там с твоей Аннетой?
И тут вдруг я поняла, что не очень-то желаю посвящать ее в свои планы.
— Да ничего особенного. Просто я пыталась выяснить, когда и при каких обстоятельствах они познакомились с Нестором, но так ничего толком и не узнала. Кажется, он был знаком с ее мужем или что-то вроде этого. Когда я начала расспрашивать его, он уже почти спал. А когда Нестор спит — это святое, его нельзя будить.
— Все равно, будь поосторожнее с ней… — как-то отстраненно произнесла, словно не слыша меня и продолжая думать о чем-то своем, Людмила. — Мало ли… Ну, ладно, я пойду. У меня, как ты понимаешь, полно дел. Да, вот о чем я еще хотела тебя спросить. Как ты думаешь, а если мне приехать к нему на работу и там, в спокойной обстановке, в его кабинете, поговорить с ним, как если бы это было… просто деловое предложение с моей стороны? Понимаешь, он же постоянно решает подобные вопросы, а тут я… Не знаю, как тебе сказать… Мне кажется, что дома, за столом, поедая котлеты, он воспримет мою просьбу не всерьез, а как блажь… А если я приду к нему и он увидит меня, такую красивую, нарядную, похудевшую, может, у него и отношение к этой теме окажется иным, нежели дома?
— Да, думаю, ты права.
Вот тут и я, к своему великому стыду, поняла, что мне стала неинтересна Людмила с ее болезненным желанием нравиться всем и вся. Конечно, она имела право поделиться со мной своими планами, но разве мы обе не понимаем, что мы — совершенно чужие друг другу люди и что мои проблемы никак не могут касаться ее, и наоборот. Что мы словно бы из вежливости открыли друг другу свои мысли, чтобы сразу же разбежаться в разные стороны и на какое-то время забыть друг о друге. Мы не были с нею подругами и никогда ими не станем!
Когда Людмила ушла, я поднялась в свою комнату, включила музыку — фортепианный концерт Гайдна в исполнении Евгения Кисина — и снова принялась искать в Интернете крупицы хоть какой-то информации об Аллене Рее. Но вместо этого наткнулась на необычную статью об одном из величайших пианистов Франции, Франсуа Рене Дюшабле, решившем закончить свою карьеру весьма экстравагантным образом: «уничтожением двух роялей и своего концертного костюма — в знак протеста против буржуазной элитарности классической музыки». Оглядываясь на свою жизнь, полную тяжелого физического труда и унижений, я удивилась тому, как резко изменилась она после замужества. Я, оказывается, попала в теплую компанию буржуа — и даже не заметила этого! И кто привил мне эту тягу к элитарному искусству — Аннета? Или же все куда проще и буржуазия здесь ни при чем? Просто я устроена таким образом, что мне, чтобы окончательно очистить душу и стать другой Таей, женщиной высокого полета, исполненной новых чувств и желаний, необходима эта классическая музыка? Почему бы и нет?
Еще один вопрос я задала себе, вслушиваясь в чудесную, светлую и в то же самое время довольно-таки строгую музыку Гайдна: а не стать ли мне самой музыкантом? Пианисткой? Но, представив себе строгий ряд черно-белых клавиш, я отчаянно замотала головой: нет, нет, я не смогу, это просто невозможно! Это не для меня. Я никогда не постигну той тайны разнообразнейших магических звуков, извлекаемых виртуозами-исполнителями из этих совершенно одинаковых клавиш. Мой удел — лишь слушать эту волшебную музыку, сочиненную и исполняемую другими людьми, настоящими музыкантами, композиторами и пианистами.
Мой взгляд все еще продолжал скользить по строчкам статьи о Франсуа Рене: «… Дюшабль, которого французская пресса называет «прославленным Франсуа Рене», заявил, что он сыт по горло классической музыкой. «Я принес большой кусок своей жизни в жертву одному проценту населения… Рояль является символом буржуазии и индустриального общества, которое должно быть разрушено. Рояль, который используется так, как это делает общество, — это самодовольный инструмент, не подпускающий близко тех, кто не разбирается в музыке…»
Ничего подобного я в жизни своей еще не слышала. И надо же, чтобы эта статья, датированная две тысячи третьим годом, попалась мне на глаза как раз в тот момент моей жизни, когда я так полюбила фортепьянную музыку!
«Итак, великий пианист уходит. На прощание он даст три концерта. Первый, в конце июля, завершится сбрасыванием рояля в озеро Меркантур, второй — сожжением концертного костюма. После третьего концерта рояль будет взорван в знак того, что «концерт мертв. Да здравствует музыка!!»
Это как же ему, должно быть, надоело играть на этом прекрасном инструменте, что он решил его взорвать!
Однако имеет ли кто-либо право судить его за столь экстравагантный и одновременно отчаянный поступок? Не это ли его протест, корни которого следует искать в самой сути исполнительства? И не произойдет ли нечто подобное с Алленом Реем? И что мы, простые слушатели, знаем о судьбе исполнителей? Об их нелегкой и полной постоянного, непрекращающегося напряжения жизни? Ведь они должны каждый день быть в форме. Выйти на сцену, в каком бы состоянии души ты ни находился, сесть за рояль и — играть, исполнять наизусть многочисленные концерты, сонаты, пьесы…
Размышляя над этим, я вдруг осознала, что, даже слушая игру Евгения Кисина, представляю себе за роялем именно Аллена Рея. Моего обожаемого Аллена.
В доме было тихо, впрочем, как всегда. Я не сразу обратила внимание на то, что мое самочувствие резко ухудшилось, что мне стало трудно дышать. Возможно, я так разволновалась, слушая музыку, или, наоборот, случайно наткнувшись в Сети на информацию, что музыкантам без имени и денег всегда сложно найти работу и заслужить известность. Что такие талантливые (как Аллен!) исполнители обивают пороги агентств, пытаясь найти хоть какую-нибудь работу…
И тут вдруг я наткнулась в Интернете на одно имя, показавшееся мне знакомым: Айзек Либерман. Мне показалось, что я видела это имя, написанное красными буквами на белой афише, приглашающей публику на один из концертов Аллена… Кто этот человек? Музыкальный продюсер… Возможно, это именно он привез Аллена в Москву, устроил ему эти короткие гастроли. Ну и что дальше? И зачем я вообще ищу информацию об Аллене? Может, я хочу узнать что-то о его частной жизни? Женат ли он, к примеру?
Я оторвалась от компьютера и поняла, что мне совсем худо. Но что такое со мной творилось, я не могла понять. Тревога, страх, даже какой-то иррациональный, леденящий душу ужас охватил меня, когда я осмотрелась и вдруг поняла, что я дома совершенно одна. Одна! Может, это не так уж и плохо, что Аннета зачастила ко мне? Во всяком случае, никаких особых страхов до сих пор у меня не наблюдалось. Я жила вполне спокойно и никаких признаков депрессии у себя припомнить не могла. Так в чем же дело? Что меня так разволновало?
Впору было звонить Аннете и просить ее приехать. Или… Или позвонить Нестору и сказать, что мне плохо? Что, кажется, у меня прихватило сердце? Конечно, он сразу же отреагирует: ко мне привезут доктора, возможно, даже положат в клинику на обследование.
Раздался звонок. Обычный телефонный звонок домашнего стационарного аппарата. Но пока я до него доползла, звонки прекратились и замурлыкал мой. Я не удивилась, увидев на дисплее — «Аннета».
— Аннета! Как же здорово, что ты позвонила!
— Тая? — Я услышала тихий, почти замогильный голос Аннеты. — Ты дома?
