Валерия Вербинина - История одного замужества
Доктор кивнул.
– Ваше заключение, Дмитрий Александрович?
– Смерть наступила от огнестрельного ранения, пуля прошла через сердце. Я бы не стал исключать убийство, – добавил Колокольцев, косясь на собеседника.
– Почему?
– Если бы речь шла о самоубийстве, она бы приставила револьвер к груди, так?
– Допустим, и что?
– После выстрела оружие должно упасть на колени, как и рука, которая его сжимала. А тут правая рука свешивается через подлокотник, а револьвер лежит на ковре.
– Но она могла и не приставлять револьвер к груди, а держать его на некотором расстоянии, – задумчиво проговорил Игнатов. – Хотя… – Он оглянулся на напряженную фигуру мужа, на его мученические глаза, и предпочел оборвать фразу.
– Скажите, вы ничего не трогали, когда нашли тело? – обратился следователь к управляющему, который застыл у входа.
– Я закрыл окно, которое было открыто, – ответил Франц Густавович. – И запер обе двери. Больше я ничего не трогал.
– Здесь несколько окон, какое именно из них было открыто?
– Окно посередине, которое больше остальных.
– Когда именно вы обнаружили госпожу Панову?
– Около четверти третьего.
– Она была мертва?
– Да, я совершенно в этом убежден. – Управляющий поколебался, но все же добавил: – Тело было еще теплым, но я не могу поручиться, что она умерла незадолго до моего прихода. В конце концов, сегодня днем было очень жарко…
– Да, – кивнул следователь. – Скажите, а когда последний раз вы видели ее живой?
– За завтраком. Нет, после завтрака, – поправил себя управляющий. – Она разговаривала в коридоре с… – он покосился на Колбасина, но все же закончил фразу: – С господином Ободовским.
– Это актер, – с ненавистью бросил Колбасин. – Он приехал с нами.
Следователь не нуждался в дополнительных разъяснениях – всем в округе и так прекрасно было известно, кто именно снял на лето «Кувшинки» и какие отношения связывают этих людей. Однако следующая фраза режиссера поставила его в тупик.
– И ведь ее убили точно так, как он предсказал. Именно так…
– Что именно вы имеете в виду, Анатолий Петрович?
– Да у Ергольского вчера… Он говорил об убийствах… фантазировал… И рассказал, как убьют мою жену.
Колокольцев оторопел, но Иван Иванович оказался человеком обстоятельным и вскоре слово за слово выведал у режиссера подробности того, что произошло вчера вечером в гостях у Матвея Ильича. Колбасин был настолько расстроен, что не стал опускать ни следователя – «туповатого служаку», ни толков о самоубийстве, которые должны возникнуть сразу же после убийства.
– А она не могла покончить с собой… Понимаете, просто не могла! Получается, что эта змея, которую я взял в свой театр… дал ему роли… ничтожество, полная бездарность, – он убил ее!
– Зачем? – серьезно спросил следователь.
– Что – зачем? – вытаращился на него Колбасин.
– Зачем Иннокентию Ободовскому убивать вашу жену, да еще именно так, как придумал Матвей Ильич? Какой в этом смысл?
– Затем, что… затем… – бормотал Колбасин, нервно сжимая и разжимая пальцы. – Ах, ничего-то вы не понимаете!
Иван Иванович еще раз посмотрел на фигуру в кресле, нахмурился и наклонился, чтобы подобрать револьвер.
– Красивая вещица, – заметил доктор. – Дамская штучка.
– Я заметил, – сдержанно ответил Игнатов. Он повернулся к Колбасину: – Вам знаком этот револьвер? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.
– Мне нечего думать. Я вижу его впервые в жизни.
– У вашей жены было оружие? Любое, не обязательно револьвер?
– Нет. Никогда! И если вы меня спросите, была ли у нее причина, чтобы покончить с собой, я отвечу: никакой!
– У нее были враги?
– В театральном мире – да. Но они все сейчас далеко. Кто в Петербурге, а кто в Москве…
– В последнее время вы не замечали ничего странного в поведении своей жены? Ей никто не угрожал? Может быть, она жаловалась на кого-нибудь?
– Нет. Нет! Нет!
– Когда вы в последний раз сегодня видели ее живой?
– Когда? Погодите-ка… После завтрака. Она всегда встает поздно… то есть вставала…
– Завтрак сегодня был в одиннадцать часов, – пришел ему на помощь управляющий.
– Вот, вот… Словом, мы позавтракали… потом она поднялась к себе… Я зашел к ней. Наверное, это было около половины двенадцатого… Она разбирала вещи в ящике своего туалетного столика. Кажется, я ей помешал…
Его виноватый тон не ускользнул от следователя, но сейчас он решил не заострять на этом внимания.
– Что было потом? – спросил он.
– Потом? Ну… Мы поговорили, и я ушел.
– Можно ли узнать суть вашей беседы? Хотя бы в самых общих чертах.
Колбасин вспыхнул.
– Мы не ссорились, и я не угрожал убить ее, если вы это имеете в виду… За завтраком она упоминала, что хотела бы покататься по озеру на лодке. Я спросил, когда именно она хотела бы туда отправиться, сейчас или позже.
– А ваша жена?
– Она сказала, что передумала и вообще у нее болит голова. Я сказал, что могу принести лекарство, но она ответила, что ей ничего не нужно, и попросила ее оставить. И я… Я ушел.
– Куда вы отправились после разговора с женой?
– Хотел погулять, но было уже слишком жарко. Я походил по саду, вернулся в дом, взял книгу и стал читать. Но на жаре читается плохо, и я сам не заметил, как заснул…
– Когда вы были в саду, вы не заметили поблизости посторонних людей?
– Нет. Единственный, кого я видел, был Серж, который вышел из дома. Я спросил, куда он идет, а он ответил, что обещал Натали какие-то ноты. По-моему, это был просто предлог, чтобы с ней увидеться, потому что никаких нот в руках у него не было.
– Мне придется взять показания у всех, кто был в доме, – сказал следователь, оборачиваясь к Францу Густавовичу. – Но прежде всего я хотел бы побеседовать с вами… с глазу на глаз.
– Мне уйти? – подал голос Колокольцев.
– Нет-нет, оставайтесь, вы мне еще понадобитесь…
– Мы можем поговорить у меня во флигеле, – вмешался управляющий. – Там нас никто не побеспокоит.
Глава 6. Таинственный силуэт
Флигель, в котором проживал со своей семьей Франц Густавович, некоторым образом озадачил Игнатова. Снаружи это было довольно-таки неказистое строение, но внутри все дышало уютом и идеальной чистотой. В маленькой гостиной на стене висела фотография прекрасной черноволосой дамы с алмазными звездами в сложной прическе из кос.
– Это ее величество австрийская императрица, – почтительно молвил Франц Густавович, кашлянув.
– Я узнал, – кивнул Иван Иванович.
Комнаты, в которых жил управляющий со своими домочадцами, показались ему настоящим осколком Австрии, перенесенным в Россию. Но, собственно говоря, почему бы и нет?
– Скажите, – начал следователь, – вам раньше попадался на глаза револьвер, из которого, судя по всему, была выпущена пуля, убившая госпожу Панову?
И он внимательно посмотрел на сухощавого, светловолосого, сероглазого человека, стоящего напротив.
– Боюсь, что нет, – спокойно ответил управляющий. – Может быть, вы все-таки предпочтете сесть?
– Это оружие могло находиться в доме? – настойчиво спросил следователь. – Может быть, это револьвер баронессы Корф?
– У меня трое детей, – на первый взгляд не слишком логично отозвался управляющий. – И они часто заходят в дом. Там наверху есть несколько сабель и охотничьи ружья, но сабли висят высоко на стенах, а ружья всегда разряжены. Больше, насколько мне известно, в доме нет никакого оружия.
– Насколько вам известно… – задумчиво повторил Иван Иванович. – Скажите, а что именно вы думаете о происшедшем?
– Я думаю, что мне придется искать себе новое место, – рассудительно ответил его собеседник. – Вряд ли госпоже баронессе придется по вкусу, что я впустил в дом людей, которые учинили тут убийство.
– Вот как? То есть вы считаете, что госпожу Панову убил кто-то из тех, кто приехал с ней?
Управляющий пожал плечами.
– Если вам угодно знать мое мнение…
– Мне очень хотелось бы знать именно ваше мнение, так как вы лицо непредвзятое и имели возможность наблюдать этих людей в течение достаточно долгого времени. Итак?
– Госпожу Панову вообще не должны были убивать, – объявил Франц Густавович. – Никогда.
И, ошеломив следователя этим поразительным заявлением, он сел, очевидно, сочтя, что с него достаточно стоять на ногах.
– Поясните, – тихо попросил Игнатов.
– Это будет непросто, – вздохнул управляющий, – но я попробую. Есть такая категория женщин, чье предназначение – портить окружающим жизнь. Это не обязательно актрисы и не обязательно красавицы, просто у них такой характер. Что бы ни происходило, они всегда найдут повод для недовольства, для жалоб, для упреков, которые изливаются обычно на самых близких людей. От мелких придирок они обязательно переходят к крупным, а в качестве кульминации непременно устраивают скандал, в который стремятся вовлечь как можно больше людей. Причем внешне у них, как правило, все хорошо, и вроде бы им нет никакой нужды вести себя подобным образом, но тем не менее… – Франц Густавович пожал плечами. – Полагаю, что таким образом они утверждают свою власть над людьми. Кроме того, перед теми, кто их плохо знает, они очень любят выставлять себя страдалицами, которых никто не понимает и которых все тиранят. Вы понимаете, о чем я, не так ли?
