Безумие толпы - Луиза Пенни
– Ну же, либо я, либо твоя дочь! – завизжала Эбигейл, выставляя ружье перед собой.
Слезы текли по лицу Жана Ги, и он застонал, как смертельно раненное животное.
– Стреляй, трус ты гребаный!
Он опустил пистолет и отрицательно покачал головой. Изабель бросилась вперед, ухватилась за ствол ружья и направила его в потолок.
– Ну же… – взмолилась Эбби, но ружье уже было вырвано из ее рук, а сама она свалилась на пол. – Пожалуйста.
– Эбигейл Робинсон, – начал Жан Ги, – вы задержаны по…
Продолжить он не смог. Его колени начали подгибаться.
Арман подхватил его, удержал от падения. Прижал к себе рыдающего Жана Ги.
Глава сорок седьмая
– Патрон был в патроннике, – сказала Изабель. – Она собиралась убить тебя.
– Нет, – покачал головой Жан Ги. – Она хотела, чтобы я ее убил.
Он сидел на заднем сиденье машины, абсолютно обессиленный, и все еще дрожал. Не от холода, а от нервного напряжения.
– Самоубийство руками копа, – сказал Гамаш.
Это был один из его кошмаров. Лишь немногие полицейские, выходя в отставку, могли похвастать, что их ни разу не вынудили сделать это.
Но Жан Ги Бовуар отнюдь не был среднестатистическим копом.
Они отвезли Эбигейл Робинсон в отделение Sûreté. Ее задержали за то, что она завладела опасным для жизни оружием и угрожала применить его против офицера полиции.
Ей не было предъявлено обвинение в убийстве Дебби Шнайдер или Марии. Команда Гамаша не знала, достаточно ли у них свидетельств, чтобы их принял суд. На это могло потребоваться еще немало времени. Если не целая вечность. Хотя полицейские все еще рассчитывали на ее признание.
К тому времени, когда все формальности были выполнены, написаны заявления, завершена бумажная работа, день уже клонился к вечеру.
Колетт Роберж отвезли домой к Жан-Полю, а Винсент Жильбер и Хания Дауд вернулись в оберж.
Винсент тут же пригласил Ханию прогуляться до бистро и выпить.
– Мне нужен глоток свежего воздуха.
– Мы пойдем пешком?
– Да тут совсем рядом, нужно только спуститься с холма, – сказал он. – Вон оно, бистро, его отсюда видно.
– Горизонт тоже видно. Но это не значит, что я хочу до него дойти.
Два святых идиота пререкались всю дорогу, пока шагали вниз по склону к бистро, где Габри усадил их за столик подальше от приличного общества и принялся выуживать из них информацию.
Он ушел с заказом на двойной виски и горячий шоколад, но без всякой информации.
* * *
Изабель отвезла шефа и Бовуара назад в Три Сосны.
Жан Ги, сжавшись на заднем сиденье, провел по лицу трясущейся рукой. Думал, понимают ли его коллеги, что он подошел к самой грани. Наверное, понимают, подсказывал ему опыт.
Чего он не знал, так это причины, по которой не стал стрелять. Интересно, настанет ли в его жизни день, когда он пожалеет, что не сделал этого выстрела?
* * *
– Так, значит, вы пригласили Эбигейл к себе не для того, чтобы убить? – спросила Хания.
– Я? Кого-то убить? Ни в коем разе, уж я насмотрелся жестокостей, пока работал у Камерона. Нет. Я пригласил профессора Робинсон в свой дом, чтобы никто не помешал мне попросить у нее прощения за то, что случилось с ее матерью, ведь так или иначе я допустил эту трагедию. Но возможность извиниться мне не представилась.
Он посмотрел на свои руки с выступающими венами – его сплетенные вместе пальцы лежали на столе. Виски стоял перед ним нетронутый. Хания взяла чашку с горячим шоколадом, украшенным башенками взбитых сливок. Она ощущала потребность в чем-то успокаивающем. Хания никогда не пробовала горячего шоколада, но видела, с каким удовольствием его пьют другие, а потому решила, что, может, именно это ей сейчас и нужно.
Она не могла понять, что ее так огорчило. В конечном счете она видела кое-что похуже. Не говоря уже о том, что делала. Но никогда не сталкивалась с последствиями. Она считала нелюдями тех, кого убила. И в тот момент знала: выбора нет – если она не поднимет руку на врага, то умрет сама.
Но теперь Хания начала догадываться, что истина глубже. У этих мужчин и мальчиков были семьи. Стремления, пусть ущербные. Собственные раны. Они явно не родились с желанием насиловать, мучить, пытать и убивать.
И теперь, сидя в этом тихом бистро в тихой деревеньке, Хания Дауд соглашалась с тем, что хотя принявшие смерть от ее руки были ужасны, чудовищны, но при этом все же принадлежали к роду человеческому.
И может быть, может быть, осознав эту истину, она сумеет наконец обрести хоть какой-то покой. Что, если это и есть ее настоящий приз?
– А вы хотели бы?.. – спросила Хания. – Я говорю, извиниться хотели бы? Может быть, потренируетесь сейчас?
Жильбер собрался было отказаться, но, глядя на нее, передумал.
– Простите меня за то, что случилось с вашей матерью. За мое позорное участие в бесчеловечных экспериментах. Примите мои извинения за то, что я ничего не сделал, чтобы это остановить. Раскаиваюсь в своем бездействии. Глубоко сожалею о ее смерти и о том, что впоследствии произошло в вашей семье и в семьях других жертв Камерона. Простите за всю ту боль, что я принес.
Старый святой идиот, вглядываясь в лицо молодой святой идиотки, вдруг заметил, что шрамы исчезли. Вернее, они перестали бросаться в глаза, как прежде.
– Я прощаю тебя, – тихо сказала она. – И тоже прошу у тебя прощения. Тебе нанесли ущерб, и ты лишился разума из-за браун-брауна, а потому и делал то, что противно человеческой природе. Мне жаль, что твоя жизнь имела такой конец.
Пока Винсент Жильбер пытался сообразить, о чем она говорит и что такое браун-браун, Хания дрожащей рукой подняла чашку и сделала первый в своей жизни глоток горячего шоколада. И тут же поняла способность этого напитка утешать, если не исцелять. Еще ей стало ясно, за что канадцы любят зиму, – ведь этот замечательный согревающий напиток подают к столу, когда земля покрывается снегом и льдом.
Хания опустила чашку и улыбнулась Винсенту.
Он подумал, не сказать ли ей, что у нее появились усы из взбитых сливок, но решил промолчать. Потому что это каким-то образом подняло ему настроение.
Как-то раз святой идиот…
* * *
– Прежде чем вы уедете, я бы хотела показать вам кое-что, – сказала Клара на следующее утро.
Она пригласила Ханию к себе в дом – попрощаться.
