Последнее испытание - Туроу Скотт
– Я просто измотал ее. Это заняло несколько месяцев, – рассказал Кирил Стерну. В тот день, когда Донателла приняла от него старинное кольцо с тигровым глазом, он понял, что скоро сможет заключить ее в свои объятия.
По словам Кирила, он быстро понял, что женщина такого ума и способностей, как Донателла, сможет при желании избежать брака с каким-нибудь отпрыском одной из знатных семей Буэнос-Айреса, имеющих фамильные склепы на столичном кладбище Реколета (хотя ее родители наверняка сочли бы заключение такого брака весьма мудрым шагом). Вместо этого Кирил предложил Донателле жизнь в Америке, причем на переднем краю науки. Они вместе сбежали из Аргентины. Кирил женился на Донателле в округе Киндл в присутствии судьи – за несколько лет до того, как ее фактический муж в конце концов дал согласие на развод.
Стерн уже давно пришел к выводу, что человеческие представления о любовных отношениях других людей очень часто иллюзорны. Между тем счастливые браки – а у самого Стерна был по крайней мере один такой – начинаются с понимания пределов того, чего один человек может требовать от другого. Донателла заключила с Кирилом сделку, которую испокон веков заключают все женщины, понимающие, что у них самих мало шансов стать великими. Кирил как раз и обеспечил ей возможность достичь этой цели. Она стала женой лауреата Нобелевской премии, и этот статус она получила фактически навсегда. Ее муж был великим, потому что она помогла ему стать таким.
– Когда Кирил звонит, он всякий раз спрашивает меня, поговорила ли я с вами, – сообщает Донателла. – Если вы сами захотите с ним побеседовать, у меня есть его номер. Он понимает, что своим отъездом поставил Марту и вас в неловкое положение.
Стерн пожимает плечами:
– Он не первый клиент, злоупотребивший доверием своего адвоката. Донателла, Марта с самого начала говорила мне, что Кирил выбрал в качестве своих защитников именно нас по той причине, что он знал – даже если он станет нам лгать, я не буду подвергать его слова сомнению.
– Понимаете, Сэнди, вы старый, давний друг. И в то же время замечательный юрист. Если хотите знать, это я предложила нанять вас, и я по-прежнему убеждена в том, что дала Кирилу прекрасный совет.
– Потому что я не стал бы добиваться от него правды?
– О какой правде вы говорите, Сэнди?
– Разумеется, по поводу Лепа.
Донателла, чьи манеры изящны и безукоризненны, изо всех сил пытается не подать виду, что удар попал в цель. Однако при упоминании имени ее сына она все же на мгновение отводит глаза. Она вытягивает вперед руку с тяжелой серебряной ложкой и, держа ее над блюдом из лиможского фарфора, на котором разложен десерт, говорит:
– У меня есть просьба, Сэнди. Личная просьба.
Стерн понимает, что сейчас ему станет ясна цель, с которой его пригласили на ужин. Он кивает, имея в виду лишь то, что готов выслушать собеседницу.
– Пожалуйста, оставьте милого Лепа в покое, – говорит Донателла. – Он замечательный сын, блестящий ученый и прекрасный отец. Он пережил ужасное время. Теперь ему понадобятся годы, чтобы оправиться.
Если над Иннис разверзнутся небеса и прокуроры вырвут у нее правду, думает Стерн, Лепа ждет кое-что похуже того ужасного времени, которое он пережил. Но у него отличные юристы, и, если они когда-нибудь услышат историю Иннис о роли Лепа в деле его отца, они сразу же поймут, что доказать ее нечем и что того, кто ее рассказал, легко обвинить в лжесвидетельстве. Мозес – человек слишком ответственный и щепетильный, чтобы пытаться выстроить обвинение – во всяком случае, если Леп будет сохранять хладнокровие и не станет противоречить самому себе. С учетом всего этого Стерн прекрасно понимает, почему команда юристов, работающая на Лепа, посоветовала ему держаться от него подальше.
Пока Стерн размышляет, Донателла пристально наблюдает за выражением его лица.
– Я должен обсудить с Лепом один вопрос, – говорит наконец старый адвокат. – Это необходимо лично для меня. Я не собираюсь обсуждать с ним улики против Кирила – базу данных и прочее. Ничего подобного. Но мне нужно, чтобы мы с ним поговорили лично и наедине. Я требую этого – при всем уважении. Мне бы очень не хотелось отправлять к нему домой представителей полиции округа Гринвуд. Он поймет, что я имею в виду.
Стерн делает небольшую паузу и, видя, как в темных глазах Донателлы появляется настороженность, а затем и явная тревога, опережает ее фразой:
– Пожалуйста, не спрашивайте ничего.
– Сэнди, но вы обещаете, что это не навредит Лепу?
Ответить на этот вопрос Стерну нелегко.
– Мне очень жаль, Донателла, но, боюсь, я могу пообещать лишь одно: если он со мной не встретится, то проблем у него станет во много раз больше. Разумеется, если мы с ним поговорим, я приму во внимание, что он сын моего близкого друга, отношения с которым я очень ценю. – С этими словами Стерн протягивает руку и накрывает ею ладонь Донателлы жестом, который можно, пожалуй, назвать ободряющим. – Но если Леп будет меня избегать или попытается скрыть от меня правду, я сделаю то, чего он боится.
Донателла едва заметно кивает и переводит взгляд на стоящий в центре стола тяжелый серебряный подсвечник с зажженными свечами.
– А теперь я хочу задать вопрос вам, Донателла, – продолжает Стерн. – Я понимаю, что вы рекомендовали Кирилу нанять меня, поскольку думали, что я вряд ли стану советовать ему подставить его сына – ведь я знал Лепа еще ребенком. Но это не вполне объясняет готовность Кирила рисковать своей свободой – тем более что ему в том числе было предъявлено и обвинение в убийстве, и он знал, что по этому пункту он точно ни в чем не виноват. Меня это удивляет еще и потому, что раньше он не демонстрировал готовности сдерживать себя ради Лепа.
– Ах вот вы о чем, Сэнди. Ну тут все просто, – говорит Донателла.
Стерн, однако, ждет объяснений. Его собеседница снова берет в руку ложку и внимательно ее разглядывает, вертя ее в пальцах с узловатыми подагрическими суставами. На ее губах появляется улыбка – похоже, это один из тех редких моментов, когда она по-настоящему довольна собой. Температура воздуха в доме поднимается. Из-за шелеста отопительной системы Стерну становится трудно слышать слова Донателлы, которая теперь говорит почти шепотом. Адвокату приходится наклониться к ней поближе.
– Я сказала Кирилу, что если он попробует взвалить часть вины на Лепа, то я буду на стороне сына – даже если это будет означать, что мне придется свидетельствовать против мужа. Закон? Ну я в этом ничего не понимаю. Но Леп, скажу честно, Сэнди, заслужил возможность отомстить отцу.
Разумеется, это была месть и за мать тоже, которую Кирил планировал бросить в одиночестве на старости лет. Стерн раньше не понимал эту часть мотивации Лепа – в отличие от Донателлы, которая в свое время уловила ее мгновенно.
– Что бы Леп ни сказал, что бы ни «повесил» на отца, чтобы избежать ответственности, я бы под присягой подтвердила, что он говорит правду, и заявила бы, что Кирил сам признался мне во всем. Возможно, какой-нибудь блестящий юрист смог бы найти нестыковки в позиции обвинения и умудрился добиться того, чтобы Кирил остался на свободе. Но я не могла допустить, чтобы он выбрался из этой истории за счет Лепа.
Все на самом деле просто, как и сказала Донателла, – правда, это еще больше приоткрывает мрачную правду о ее браке с Кирилом.
Уже стоя у дверей, Стерн обнимает хозяйку. Вполне естественно, что он в его возрасте, прощаясь с близкими друзьями и знакомыми, задумывается о том, увидится ли он с ними когда-нибудь еще. Но в данном случае он точно знает: слишком уж многим невзгодам и неприятностям в жизни Донателлы он был свидетелем, чтобы она когда-нибудь еще захотела с ним встретиться. Когда дверь открывается, он подносит ее руку к губам, после чего решительно говорит:
– Прощайте, дорогая Донателла.
38. Другой доктор Пафко
Вечером следующего дня Стерн и Пинки, вернувшиеся из офиса, собираются усесться за стол и отужинать супом, когда звонит дверной звонок. Пинки идет открывать. Стерн слышит голос Лепа Пафко и встает как раз в тот момент, когда Пинки распахивает вторую, застекленную дверь и впускает сына Кирила в дом. На голове у него капюшон парки, края которого отделаны синтетическим мехом. Пинки, не произнося ни слова, ударяет одним указательным пальцем по другому, словно чиркает спичкой о коробок. Жест выглядит смешно, но Леп останавливается как вкопанный, наткнувшись на свирепый взгляд, которым буквально сверлит его Пинки. Стерн движением головы дает внучке понять, что ей лучше уйти, и Пинки исчезает, так ничего и не сказав.
