Иван Лазутин - Матросская тишина. Бомба Геринга
Фред поверил в искренность слов Стивенсона, и ему стало легче.
— Что же требуется доказать, мой учитель?
Стивенсон выключил телевизор.
— Требуется доказать, что мы с тобой, черт возьми, все-таки не Сизифы. Да-да, не Сизифы, которыми мы были до сегодняшнего дня!.. Ты готов пить за это?
— Готов… И только за это… — мрачно ответил Фред. На минуту он закрыл глаза и стал припоминать детали позавчерашнего дня. Вдруг перед глазами его встал русский капитан с окровавленной рукой. Вот он идет к машине… Вот он… О, этот взгляд, брошенный капитаном в оконницу-бойницу старинного особняка, где с биноклем стоял Фред! И улыбка капитана… Какая она тяжелая и страшная!..
Глава восьмая
В это утро маршал встал раньше обыкновенного. Чтобы не разбудить домочадцев, он тихо оделся и, неслышно закрыв за собой дверь, вышел в сад. Со стороны водохранилища тянул свежий ветерок. Заложив руки за спину, маршал неторопливо свернул на узкую боковую дорожку сада.
Есть свой особенный, неповторимый драматизм в глубокой осени средней полосы России. Сбросив с себя увядший златотканый наряд, в котором она щеголяла сентябрь и октябрь, природа, не стыдясь своей наготы, уже заказывает мудрому портному жизни новый зелено-листый царственный наряд. И этот наряд она будет терпеливо и безмолвно ждать всю зиму, стоя по колени в холодных немых сугробах. И она дождется… У нее, у природы, прочные, как корни дуба, нервы. Она мудрая. Она не уподобится нетерпеливой столичной моднице, которая, не дождавшись условленного срока, почти каждый день звонками тревожит портниху и напоминает ей, что праздник на носу, а еще не было первой примерки…
Эти ассоциации и сравнения пришли в голову маршалу, когда он шагал по погруженному в прозрачную тишину, заметеленному багрово-желтой листвой саду.
Вспоминалась вчерашняя встреча с московскими писателями. Их было немного, всего человек двадцать — двадцать пять. Текла сердечная мужская беседа. Маршал рассказывал, что такое готовность к обороне граждан страны, если случится большая беда… Он тихо и неторопливо, словно разговаривая с добрым другом, говорил, стоя за маленькой трибуной, и сердцем чувствовал, как слова его в горячем воображении сидящих в зале вставали зримыми явлениями огромных людских трагедий, страшными картинами стертых с лица земли городов, леденящими душу эпизодами человеческих страданий и потрясений… «На то они и писатели, чтобы мертвое слово воскрешать в зримый живой образ, — думал маршал, — и этим живым, горячим словом стучать в душу человека, будить эту душу и звать ее на бой… На бой за жизнь, за свет… И ведь удивительно: можно всего лишь одной-двумя строками ударить по тем струнам сердца, которые уже давно не звучали…»
Высокий и прямой, маршал размеренно вышагивал по черной асфальтированной дорожке и думая… Он думал над тем, как бы эту могучую силу писательского воздействия на народ подключить к решению тех огромных государственных задач, которые поставили перед ним Центральный Комитет партии и правительство.
«Нужно людей убедить… Убедить, что никакая война, будь она атомной или термоядерной, не способна до конца убить жизнь на земле. От всех бед есть защита. Из всякого положения есть выход. Против всякого удара существует контрудар. Нужно только научить…»
По лицу маршала проплыла мягкая улыбка. Научить… Легко сказать — научить!.. Можно показать одиночному бойцу, как нужно правильно окопаться и, заняв в цепи оборону, стоять до конца. Можно этому нехитрому, но обязательному искусству войны научить отделение, взвод… Все это у маршала уже было. Было в восемнадцатом году. Было и после… Командовал взводом, отвечал за судьбу роты, водил за собой батальон. В девятнадцать лет командовал полком. И неплохо, говорят, командовал. Сам Тухачевский двадцатого июля тысяча девятьсот девятнадцатого года написал донесение в Москву, в котором говорилось: «Попытка белогвардейцев оказать сопротивление южнее и юго-восточнее Екатеринбурга также потерпела неудачу. В районе селения Капсекуль колчаковцы собрали большие силы и 19 июля задержали продвижение 5-й дивизии. Тогда в бой вступил лучший в дивизии 43-й полк. Командир полка В. И. Чуйков, сковав противника с фронта, с конными разведчиками обошел белогвардейцев с юга и нанес им удар с тыла. Противник в панике бежал, 43-й полк захватил 1100 пленных и 12 пулеметов. 43-й полк представляется к награждению Почетным революционным знаменем».
Или другое боевое донесение тех лет, когда юношеских усов командира полка еще не касалась бритва.
«У деревни Бугрово 43-й полк весь день вел жаркий бой с двумя частями противника, поддержанными сильным артиллерийским огнем. Колчаковцам удалось окружить и обезоружить один из батальонов соседнего 237-го полка и создать угрозу обхода 43-го полка. Тогда командир полка В. И. Чуйков применил искусный маневр. Он выдвинул один батальон для прикрытия фланга, а остальными частями начал сам быстро обходить противника и вскоре окружил его. Для спасения пленного батальона он во главе конной разведки в количестве 14 человек смело бросился на казаков, разоруживших советский батальон, застрелил несколько неприятельских солдат и произвел панику в рядах белогвардейцев. Своей храбростью он увлек в наступление весь полк. В результате батальон был освобожден, а противник бежал, оставив 300 пленных и много оружия. За умелое руководство 43-м полком и личную храбрость В. И. Чуйков представлен к ордену Красного Знамени».
Глядя на холодную стынь водохранилища, которое синело меж золотисто-дымчатых стволов сосен, маршал почему-то вспомнил жаркий июльский полдень девятнадцатого года, когда он со своим полком ворвался в село Муслимово и неожиданной дерзкой атакой выбил из него колчаковцев. Тяжелый был бой. Оставив село, ошеломленный противник, имея превосходство в людях и в артиллерии, занял выгодные позиции и открыл по селу губительный огонь. Следовала контратака за контратакой. Село горит, гибнут на глазах солдаты, гибнут беззащитные мирные жители, мечется по селу перепуганный скот…
Нужно было во что бы то ни стало спасать полк и спасать жителей села. И молодой командир полка нашел выход из положения. Под покровом темноты он отвел полк восточнее Муслимова и расположил его между двумя озерами — Тугуник и Уркеты. Эти озера сослужили добрую службу полку — они стали как бы фланговыми крепостями.
…Бой длился два дня и две ночи. Тяжелый, кровопролитный бой. На карту было поставлено все: молодость, дерзость, отвага и природная смекалка… Уже тогда уготовила судьба красному командиру маршальский жезл и вдохнула в него ту мудрость, которая позже сделает из простого питерского рабочего парня прославленного полководца.
Колчаковцы были разбиты и взяты в плен. 43-й полк Василия Чуйкова сорвал вражеские планы разгрома 5-й армии и взятия Челябинска.
…А годы шли… Годы летели журавлиным клином. И вот наступил он, черный сорок первый год. За ним в крови и пепле, в слезах и пожарах наступил сорок второй… И вот жребий войны бросает молодого генерала на правый берег Волги. Под его началом не отделение, не взвод, не рота, не полк, а целая армия. Армия особой судьбы. И этой армией нужно было командовать, ее нужно было научить пророческому смыслу двух спасительных и святых для России слов: «Стоять насмерть!» И они, волжские чудо-богатыри, стояли насмерть. Умирая, они навечно уходили в легенду. Оставаясь жить, они для своих гордых потомков служили олицетворением презрения к смерти.
…А годы летят… Летят уже не журавлиным клином, а с удивительной, космической быстротой. Теперь уже не армия и не Волга, а все население страны… Двести с лишним миллионов!
Маршал посмотрел на часы. Минут через десять его позовут к завтраку. Он вышел на асфальтированную дорожку, заметенную багряной листвой яблонь. Шагалось легко и бодро. Радовало и вчерашнее сообщение из Ленинграда об успешном обезвреживании опасной немецкой авиабомбы, залегшей почти под стенами типографии «Правды». Выслушав сообщение, маршал тут же, немедленно принял решение выехать в Ленинград и перед всем полком вручить орден капитану Горелову. Пусть помнят об этом сам Горелов и солдаты полка. Не так уж часто в гости к солдатам наезжают маршалы.
Эпилог
Владимир вынес из подъезда детскую коляску и поставил ее на расчищенный от снега тротуар. Следом за ним с ребенком на руках, закутанным в теплое одеяло, вышла из подъезда Лариса. Она осторожно, чтобы не поскользнуться, подошла к коляске и уложила в нее сына.
Владимир окинул взглядом военный городок. Обпиленные с осени рогатины тополей, покрытые морозным инеем, напоминали причудливые ветки морских кораллов, а белесые ледяные иголки, затянувшие сплошной сединой кирпичные стены солдатских казарм, делали их похожими на ледяные карнавальные домики с темными, словно нарисованными, проемами окон. Уставившись большими, как у матери, глазами в морозное январское небо, полугодовалый малыш усердно пытался высвободить из-под одеяла ручонки.
