Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Фрэнсис Дик

Я кивнул в знак благодарности и понаблюдал, как он поворачивает голову и с готовностью отвечает Беттине на следующий вопрос, как будто его тоже никогда прежде не задавали.

— Нет, исцеление редко происходит моментально. Мне нужно находиться какое-то время рядом с лошадью. Иногда всего несколько дней. Иногда несколько недель. Трудно сказать заранее.

Дисдэйл грелся в лучах знаменитости, успешно пойманной на крючок, и рассказывал всем вокруг, что двое из бывших пациентов Кальдера участвуют в скачках как раз сегодня.

— Верно, Кальдер?

Кудрявая голова кивнула.

— Кретонна, в первом заезде, у нее были разорваны кровеносные сосуды, и Молино, в пятом, он попал ко мне с инфицированными ранами. У меня такое чувство, будто они стали моими друзьями. Будто я сто лет их знаю.

— И мы можем на них поставить, Кальдер? — плутовато спросил Дисдэйл. — Они могут победить?

Целитель снисходительно усмехнулся.

— Если будут скакать достаточно быстро, Дисдэйл.

Все рассмеялись. Гордон вновь наполнил бокалы своих гостей. Лорна Шиптон не слишком кстати заявила, что она время от времени раздумывает, не заняться ли ей Христианской Наукой, а Джудит поинтересовалась, какого цвета платье на королеве. Вечеринка Дисдэйла весело набирала обороты; тут дверь из коридора осторожно приотворилась.

Все мои надежды на то, что шестое место Гордона было предназначено кому-нибудь вроде Беттины специально для того, чтобы скрасить мой досуг, немедленно рухнули. Вошедшая леди, с которой Джудит обменялась нежным поцелуем в щечку, была ближе к сорока, чем к двадцати пяти, и вовсе не стройна, скорее даже грузновата. На ней был коричневато-розовый льняной костюм и маленькая белая соломенная шляпка, отделанная коричневато-розовой тесьмой.

Костюм определенно ношеный; шляпка новая из уважения к случаю.

Теперь пришла очередь Джудит представляй новоприбывшую: Пенелопа Уорнер — Пен — близкая подруга ее и Гордона. Пен Уорнер села, куда ее усадили — рядом с Гордоном, — и затеяла приватный разговор с Генри и Лорной. Я вполуха слушал и отмечал кое-какие разрозненные детали, как-то; отсутствие колец на пальцах, лака на ногтях, седины в коротких каштановых волосах, искусственности в голосе. Достойная дама, подумал я. Доброжелательна, слегка скучновата. Возможно, посещает церковь.

Появилась официантка, а с ней великолепный ленч, в течение которого я время от времени прислушивался к Кальдеру, на все лады превозносящему достоинства кресс-салата за содержание в нем железа и чеснока — за помощь при лечении лихорадки и поноса.

— И, конечно, в разумных дозах, — говорил он, — чеснок буквально спасает жизнь при коклюше. Вы готовите припарку и каждую ночь прикладываете ее к пяткам ребенка, закрепляете бинтом, надеваете носок и утром слышите, что дыхание вашего ребенка отдает чесноком и кашель утих. Чеснок фактически все лечит. Поистине, волшебное, жизненно необходимое растение.

Я увидел, что Пен Уорнер подняла голову, прислушиваясь, и подумал, что ошибаются насчет церкви. Я не разглядел в ее глазах долгого житейского опыта, печального понимания бренности людской. Мировой судья, может быть?

Да, может быть. Джудит перегнулась через стол и поддразнила:

— Тим, вы даже на скачках не можете забыть, что вы банкир?

— Что? — переспросил я.

— Вы смотрите на всех так, будто решаете, сколько и кому можете ссудить без риска.

— Я ссужу вам свою душу.

— Чтоб я выплатила проценты своей?

— Платите любовью и поцелуями.

Безобидный вздор, легкомысленный, как ее шляпка. Генри, сидевший рядом с ней, сказал в том же духе:

— Вы второй в очереди, Тим. У меня преимущественное право, так ведь, Джудит? Дорогая моя, рассчитывайте на последнюю каплю моей крови.

Она нежно погладила его руку и слегка просияла от глубокой истины, содержавшейся в наших праздных заверениях. Тут снова врезался голос Кальдера Джексона:

— Трава под названием «окопник» с поразительной быстротой излечивает ткани, хронические язвы затягивает в течение суток, а переломы с его помощью срастаются за половину обычного срока. Окопник — поистине волшебное растение.

Разговор сменил тему, и за столом заговорили про коня по имени Сэнд-Кастл: шесть недель назад он выиграл приз в 2000 гиней и теперь считался фаворитом на Приз Эдуарда VII, скачки для трехлеток, главного события сегодняшнего дня.

Дисдэйл как раз видел в Ньюмаркете ту скачку «2000 гиней» и был радостно возбужден.

— Так и летит над землей, ног не видать! Положительно пожирает пространство, — говорил он во всеуслышание. — Высокий поджарый жеребец, полон огня.

— Однако Дерби он проиграл, — рассудительно отозвался Генри.

— Ну да, — признал Дисдэйл. — Но вспомните, он пришел четвертым.

Это ведь не полное бесчестье, не так ли?

— Как двухлетка он был хорош, — кивнул Генри.

— Да просто великолепен! — пылко воскликнул Дисдэйл. — И только вспомните его родословную. От Кастла и Амперсэнд. Трудно подобрать лучшую пару.

Не всем были знакомы эти имена, однако все почтительно закивали.

— Он мой банкир, — сказал Дисдэйл, распростер руки и хохотнул. О'кей, у нас тут полон дом банкиров. Но я нынче доверяю свои деньги Сэнд-Кастлу. Ставлю на него и удваиваю капитал на каждых скачках. Утраиваю.

Умножаю. Верьте слову доброго дядюшки Дисдэйла. Сэнд-Кастл — самый надежный банкир в Аскоте! — Его голос положительно потрясал евангельской верой.

— Он просто не может проиграть.

— Вам нельзя ставить, Тим, — сурово прошептала мне на ухо Лорна Шиптон.

— Я не моя мать, — кротко ответил я.

— Наследственность, — мрачно сказала Лорна. — А ваш отец пил.

Я подавил смешок и в отличном настроении принялся за свою землянику.

Что бы я ни унаследовал от своих родителей, только не склонность к их дорогостоящим удовольствиям; скорее твердое намерение никогда больше не допускать судебных исполнителей к нажитому имуществу. Эти флегматичные господа забрали даже лошадку-качалку, на которой шести лет от роду я в своих фантазиях выигрывал Национальный Кубок. Мать со слезами хватала их за руки, объясняла, что это мои вещи, а не ее и господа должны их оставить, а господа, как глухие, направились к выходу, унося с собой все пожитки. Из-за собственных пропавших сокровищ мать тоже страдала, но здесь ее страдание и горе безнадежно смешивались с виной.

В двадцать четыре года я уже достаточно повзрослел, так что смог отделаться пожатием плеч от наших подлинных потерь и более или менее возместить их (кроме лошадки-качалки), но ярость того дня впечаталась в мою жизнь намертво. Я молчал, когда это происходило; я был бледен и нем от бешенства.

Лорна Шиптон ненадолго отвлеклась от меня и перенесла свое неодобрение на Генри. Она велела ему не брать к землянике ни сливок, ни сахара: ей не понравится, если он наберет вес, заработает сердечный приступ или покроется сыпью. Генри безропотно взглянул на запретные лакомства, к которым он и не собирался прикасаться. Боже сохрани меня, подумал я, от женитьбы на Лорне Шиптон.

Мирное времяпрепровождение за кофе, бренди и сигарами было нарушено.

Народ ринулся к кассам, возлагая надежды на первый заезд, а я, игрок не настолько азартный, что бы там ни думала миссис Шиптон, неторопливо вышел на балкон и полюбовался Королевской процессией: лоснящиеся лошади, открытые экипажи, золото, блеск, плюмажи колышутся, и точно волшебная сказка легкой рысью движется по зеленой дорожке.

— Ну, разве не чудо? — сказал голос Джудит за моим плечом, и я взглянул на ее выразительное лицо и встретил прямой взгляд смеющихся глаз.

Проклятье, подумал я, мне хотелось бы жить с женой Гордона.

— Гордон пошел делать ставки, — сказала она, — так что, наверное, у меня есть возможность... То, что случилось, его ужасно потрясло... знайте, мы в самом деле очень благодарны вам за все, что вы сделали в тот кошмарный день.

Я покачал головой.

— Я ничего не сделал, поверьте.

— Ну, это еще полдела! Вы ничего не сказали. В банке, я имею в виду.