Михаил Литов - Московский гость
Волхв не ответил, не кивнул, не моргнул и глазом. Он сидел спиной к закату, и там, в медленном кружении огненных колец, вдруг исчез какой-то луч. Лишь одно мгновение он, стекая в землю, скользил по губам, которые вочеловечившийся Никто плотно, скорбно и безнадежно сжимал, тонкой улыбкой или просто покривил их в последней судороге. И лицо Волхва как будто погасло после некой сильно разрядившейся молнии, а при новой вспышке, наверное уже случайной, показало исказившиеся черты, дрогнувшие и перепутавшиеся, наскочившие одна на другую, быстро сплетающиеся в хрупкую паутину.
- Вы где? - спросил Григорий в упавшей тьме, и слова не поднялись, как обычно, легким облачком над его губами. Они словно ударившиеся о неожиданно возникшую на их пути стену птицы испуганно зачирикали и дружно повернули вспять, туда, откуда прилетели. Уменьшаясь на лету для удобства возвращения, птички перебирали в воздухе лапками, на которых повисли вязкие обрывки ночи, как и на хвостах, и на мелко трепещущих крылышках.
24. ЭПИЛОГ
Путешественник, не ощутив перехода от сна к бодрствованию, обнаружил, что смотрит в мрак бесполезно напрягающимися и растущими глазами. Далекая, слабо промелькнувшая между тучами луна выковала в них маленькие мечи и копья, защитно окружив ими зрачки, чтобы в надлежащий момент ударить по врагу, но все напрасно, потому что в небе ни звездочки, вокруг ни шороха и застигнутый врасплох, беспомощный путешественник ведать не ведает, чего ждать и где он находится. Деревья тонко и плоско чернели, горделиво возвышаясь над ним, и бесшумно выстреливали из крон все новые и новые порции тьмы.
Присвистнув от изумления, человек перевел взгляд вниз и увидел, что его ноги погружены в холодно мерцающее зеркало воды. Он инстинктивно пошевелил пальцами, проверяя их жизнеспособность, как они там, в глубине воды, где-то на мягком дне, в ужасно разбухших туфлях, и они с готовностью, может быть, даже с благодарностью ответили податливым движением, и это окончательно привело путешественника в чувство. Он вскочил на мокрые, отвратительно хлюпающие ноги и торопливо побежал от лужи на безопасное расстояние, как если бы она зарычала ему вдогонку, зафыркала, собираясь броситься в погоню.
Везде было тихо, но только не в душе путешественника. Он продолжал бежать, уже не мог остановиться, и из его сердца выкатилось большое яйцо, в котором, под скорлупой, изуродованной сетью трещин, не перестающей запутанно разрастаться, изо всех сил билась буря негодования. Можно не знать, как ты очутился в ночном лесу и почему словно в каком-то беспамятстве лежал, наполовину погруженный в лужу. В жизни всякое бывает, и далеко не все поддается объяснению. Но мог ли он, рассудительный и благонамеренный, не понимать, что это случилось более чем некстати, это нехорошо, не исключено, что и безнравственно! И может быть, он совершил что-то скверное, за что и поплатился этим неурочным холодным купанием, и еще должен благодарить небо, что отделался в сущности пустяком. Хотя, возможно, ничего плохого он не делал, а постыдность и безнравственность заключаются именно в том, что он, всегда живший и поступавший в соответствии с логикой, вдруг без всяких видимых причин, словно в горячке, забрел в эту неизвестную местность и, как последний бродяга, устроил себе ночлег где пришлось.
Как бы то ни было, случай, произошедший с ним, не из тех, о которых стоит распространяться; путешественник ударил себя в грудь кулаком и прошептал: клянусь, я сохраню все в тайне! - он обращался к тому, кем был сам в минуту, когда с непостижимой, давно, вполне вероятно, что очень давно, утратившейся целью шел сюда, приминая траву и ломая ветки, чтобы в конце концов распластаться в луже. Так, обращаясь к несуществующему, он думал восстановить память, а вместе с ней и весь свой образ, который у него были основания считать не то чтобы разрушенным, но все же несколько ущербным. Ведь возникли пробелы, которые ему нечем было заполнить.
Путешественник негодовал не на бездушную природу, хотя у него все-таки затаилась мыслишка, что это она сыграла с ним злую шутку. Вот этот промельк бледной луны, выстреливающие тьмой деревья и непроглядность с неведомо куда ведущими дорогами, - неужто они совсем не причастны к колдовству сна, завлекшего его в ловушку? И если он не выберется, если погибнет, если окажется, что смерть уже схватила его ледяными пальцами и, собственно, давно успела придушить, как цыпленка, кто будет в этом повинен, кто ответит?
Но сердился, однако, он на самого себя, на какую-то ошибку, которую не забыл совершить, а теперь, очнувшись, почему-то забыл как таковую, и, казня свою забывчивость, а вместе с ней и предположительную греховность своего промаха, путешественник очищался твердым обещанием, что ничего подобного с ним впредь никогда не случится. Зачем это? зачем подобное? зачем этот ужас и бег по лесу? И как это могло произойти с ним? Почему он здесь, а не дома, не в Москве, где у него хорошая работа и добрая, понимающая его жена?
Он стремительно, насколько это было возможно, побежал в зарослях, ибо надо было поскорее выбираться из этой странной, противоестественной потерянности. И одновременно с тем, как он начал движение, издалека донесся шум поезда. Слава Богу! Звезды исчезли из виду, а луна лишилась света, хотя бы и отраженного, не на краю мироздания, не в других мирах, где нет ничего человеческого, и это не сон. Путешественник плевком удалил накопившуюся во рту горечь, вдохнул полной грудью чистый воздух, и жажда безупречно, без досадных срывов, разумной, размеренной, деятельной жизни горячо полыхнула в нем, почти высушив промокшие в луже брюки, носки и туфли.
Лес расступился, и в серенькой кашице рассвета человек увидел ровную бетонную ленту платформы, отыскал лестницу, взбежал, и с помощью указателя ему сразу удалось определить, что именно на этой стороне останавливается поезд, направляющийся к Москве. А тот уже приближался, вдали из синей тьмы вынырнул луч света и заколебался на весу, подминая под себя отливающие тусклым блеском рельсы и какие-то белые столбики.
От желания согреться, а равно и от нетерпения - ибо ему хотелось как можно скорее очутиться в поезде, осмыслить случившееся с ним, привести в порядок одежду и осознать, с какой упоительной радостью он вернется домой, - путешественник затопал ногами в бетон. Вдруг к нему неверной походкой, как бы валясь с ног от усталости, подошел человек примерно одного с ним роста и, если это и впрямь можно было хотя бы приблизительно разглядеть в утренней мгле, возраста. Путешественник прекратил свой нелепый танец и настороженно замер, вглядываясь в подошедшего, а тот судорожно шевелился в своей неразличимости и размахивал руками, но так, словно разминался, а не жестикулировал.
- Знаете, - сказал он дрожащим не то от холода, не то от возбуждения голосом, - я что-то совсем заплутал, просто-напросто потерялся... А тут еще ночь! И хорошо, хорошо, что я вас встретил. Как мне попасть в Беловодск?
Чтобы беседовать с незнакомцем и смотреть на него, вернее говоря, присматривать за ним, ведь мало ли что, путешественнику пришлось повернуться спиной к приближающемуся поезду. И это ему не нравилось. Конечно, пропустить поезд он не пропустит, но уютнее становилось на душе оттого, что он наблюдал за его медленным, как будто торжественным прибытием. А незнакомец отвлекал от этого удовольствия и возвращал к холоду, одиночеству в ночи, к мертвому личику луны, выплывающему из-за туч, и ужасному блеску воды, в которую почему-то оказалась погруженной половина его, путешественника, тела.
Путешественник с сомнением и, кажется, немного свысока смотрел на спрашивающего. Не задаваясь вопросом, почему это так (а задайся он им, пришлось бы тут же доискиваться и до причин, по которым он оказался здесь и в луже), он чувствовал за плечами огромный опыт жизни и особое знание, должным образом упакованное и надежно покоящееся в душе. Правда, этот опыт, при всей его ясности и великом размахе, был не таков, чтобы называться определенным, и не вполне понятно было, как его применять, и знание было не тем, которое отвечает на все вопросы и твердо держит в раз и навсегда установленной колее. Путешественник видел в себе, что ему, владеющему этим большим знанием, легче сказать, чего он не знает, чем даровать окружающим, тем более посторонним, вроде этого малого, который обратился к нему за помощью на неведомой платформе, что-либо смахивающее на указание, совет или наставление. Например, он совершенно точно не знал ничего о Беловодске и был готов, поскольку поезд грохотал уже совсем рядом, за спиной, и следовало как-то вежливо отделаться от незнакомца, с неподкупной честностью расписаться в своем незнании.
- Никогда и не слышал даже ни о каком Беловодске, - просто ответил путешественник и для убедительности пожал плечами.
- Ну как же... - огорчился незнакомец. - Беловодск... город... большой старинный город... неужели не слышали? Мне туда позарез нужно!
