Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
Я почувствовал, что лицо у меня запылало.
— Думаю, сообразил бы, когда пора сматывать удочки. Как Люсинда.
Острие вонзилось глубоко, но рана оказалась тонкой и затянулась через секунду-другую.
— Ну, допустим. Но не у всех такое чутье, как у нее. Кроме того, у меня появился шанс вернуться на сцену, которую я был вынужден столь бесславно покинуть. Как я мог устоять перед таким искушением? Разумеется, и на студии УФА произошли перемены. Эрих Поммер уехал в Англию, множество других отправились еще дальше — в солнечную Калифорнию. Но множество верноподданных немецких сердец продолжали биться в мире кино. И мне они об этом напоминать, во всяком случае, не забывали. — Он ухмыльнулся. — Эмиль Яннингс даже сказал однажды, что время, проведенное мною в психиатрической лечебнице, обогатило меня как кинематографиста бесценным опытом.
К столику подошел официант. «Не угодно ли господам заказать чего-нибудь еще?» Официант с тоской окинул взглядом пустые столики, полупогашенное освещение, едва тлеющие цифры на настенных часах, висящих над стойкой бара. Но Гривена было не выгнать отсюда, даже приставив ему пистолет к затылку. «Прошу прошенья, господа». — Официант попятился в сторону винного погреба, убивая нас подобострастным, но в то же время проникнутым ненавистью взором, на что французы великие мастера.
— Выпейте еще, Алан. — Гривен сделал глоток-другой, хотя по большей части он не пил, а просто вертел бокал в руке, словно тот придавал ему уверенности. — Я всегда чувствую себя здесь, в Эльзасе, особенно хорошо. Эта часть мира вполне меня устраивает. Герр доктор послал меня сюда осенью сорокового. «Разузнайте, какие фильмы больше всего нравятся жителям наших новых провинций». — Какой изыск! Я поехал в войсковом эшелоне, толком не задумываясь над конкретным маршрутом, пока передо мною вновь не предстала гора Одиль. Ну, вы ведь знаете, Алан, как ведут себя военные. Никто не имел ничего против, чтобы я на денек заехал в Молсхейм. Подумайте только! Понадобился блицкриг, чтобы меня встретили на заводе как почетного гостя.
К приходу вермахта там, разумеется, осталось мало чем поживиться. Бугатти перевел и перевез все, что смог, на юг, в Бордо. Завод уже переориентировали на выпуск торпед. Нынешний комендант совершенно не интересовался автомобилями. Но известно ли дорогому гостю о мадам и ее восхитительном заведении всего в нескольких милях отсюда? Если мне угодно, он может отрекомендовать меня бандерше наилучшим образом.
Ха-ха-ха. Гривен выстреливал смешки, словно управлял ручным пулеметом, заранее подавляя видимые лишь ему одному укрепленные пункты противника.
— Я отклонил это приглашение и остановился в гостинице у мадам Хейм, что тоже оказалось ошибкой, хотя и в несколько ином роде. Мадам Хейм, должно быть, отправила телеграмму о моем приезде, потому что на следующее утро ее сын вручил мне записку. Не могу ли я приехать в Лион и оказаться сегодня же в десять вечера за внутренним боковым столиком в кафе «Рона». Нам предстоит обсудить нечто чрезвычайно важное, написал мне Элио.
И так уж получилось, что я смог оказаться в Лионе в урочный час и в надлежащем месте. Моя миссия, отчасти, заключалась и в том, чтобы передать последние рекомендации Геббельса представителям вишистской администрации. Министерство зарезервировало мне апартаменты в гостинице у тамошних горячих ключей, но я вместо этого отправился прямо в кафе. Крайне глупо с моей стороны.
Старик вновь впал в состояние глубокого раздумья.
— Честно говоря, я не помню, подметил ли я в Элио какие-нибудь перемены. Потому что главным образом мне запомнилось, как пытливо он всматривался в меня. — Он вытер лоб салфеткой. — Элио перебрался в Женеву, но тут рискнул совершить поездку на территорию, контролируемую вишистским правительством, с тем, чтобы заключить со мной сепаратный мир и, главное, успокоить меня относительно Люсинды. Из достоверных источников ему стало известно, — нет, он ни в коем случае не назовет свой источник, — что она вовремя ускользнула от нацистского безумия и обрела полную безопасность в Америке. Нет, упорствовал Элио, больше он ничего не скажет. Что-то пробормотал насчет давным-давно перевернутой страницы. Кроме того, ему надо было обсудить со мной еще кое-что.
Через нейтральные швейцарские каналы с Элио вступил в контакт человек по имени Анри Шаброль. Перед немецкой оккупацией он был куратором Лувра и сейчас, в изгнании, продолжал, по сути, заниматься тем же самым, пряча от геринговских молодчиков полотна старых мастеров и многое другое… Что-нибудь не так, Алан?
— Нет. Все в полном порядке.
Гривена это возражение не больно-то убедило, но ему в конце концов было, на что отвлечься: пережитое буквально рвалось из него на свет божий.
— Этот Шаброль превратился в своего рода специалиста по демонтажу машин с целью сохранить их до лучших времен. Они с Элио вместе разработали какой-то проект, и тут Шаброль написал ему о «Бугатти» Сорок первой модели, якобы заказанном румынским королем Каролем, а на деле бесследно растворившемся где-то в Париже.
— Биндеровский королевский лимузин, — непроизвольно вырвалось у меня. — Он сейчас в музее у Харры.
— Именно так. — Гривен радостно улыбнулся. — Я все время упускаю из вида, Алан, как глубоко вы проникли в высокую науку о «Бугатти». Но, разумеется, у нас с вами был общий учитель, не правда ли?
Я промолчал, он откашлялся, отхаркивая мокроту.
— У Элио, знаете ли, была одна забавная теория, мало-помалу переросшая в манию. К тому времени было изготовлено шесть королевских лимузинов, и история каждого являлась и является общеизвестной. Но что насчет седьмого? До Элио доходили кое-какие слухи. — Гривен состроил гримасу, которая подошла бы обвиняемому в момент произнесения им последнего слова. — Рассказы о том, что Гитлер продал машину через посредника и тот каким-то образом доставил ее обратно в Молсхейм. И что Этторе выкинул к чертям собачьим всю оболочку и вновь употребил в дело начинку.
И у Элио имелись определенные причины для подозрений такого рода. Начиная с первой модели, Этторе постоянно экспериментировал со своими автомобилями, разбирая их и собирая заново, помещая один и тот же корпус на разные шасси или наоборот. И серийные номера его автомобилей никогда не соответствовали порядку, в котором они уходили с завода. Всего за пару лет до того биндеровский лимузин имел совершенно другой корпус с открытым верхом. Вот почему Элио попросил меня на обратном пути заехать в Париж. Анри Шаброль позволит мне осмотреть тот самый королевский лимузин. В оккупированный город сам Элио ехать все же не осмеливался. И я оказался единственным, кому он мог бы довериться и кто, в то же самое время, способен определить, действительно ли эта машина является лимузином, подаренным Гели, только в новом обличье.
— Гитлеровская надпись, — заметил я, представив себе при этом нечто вроде сердца, вырезанного на дереве, только в данном случае — по металлу.
— Замечательно! — И вы должны понять, Алан, как трудно отказать в просьбе Элио, глядя ему в глаза. Он дал мне номер телефона, по которому можно было выйти на связь в экстренном случае, даже если мне просто захотелось бы поболтать. «Тебе предоставляется шанс, Карл, — сказал он. — Думаю, даже нашему дядюшке Ади иногда случается совершить доброе дело».
И тут произошло нечто поразительное. Гривен скорчился, худые плечи поникли. Возможно, в этом и была какая-то доля актерства, но тем невыносимей оказалось наблюдать его во всей неприкрытой наготе. Не зная, чем тут помочь, я протянул ему свой носовой платок. Он кивнул в знак благодарности, но даже не посмотрел на меня, да и ни на кого глаза не поднял.
— Я взял такси и поехал к себе в гостиницу. В холле ко мне подошли двое. Отрекомендовались полицейскими, на миг показали какие-то бляхи. Тайная полиция вишистского правительства. Машина уже ждала. Я все время спрашивал у них, что это должно значить. Куда вы меня везете? В штаб-квартиру. Что само по себе было совсем не удивительно. И все же я никак не мог предположить, что меня бросят в камеру и поведут на допрос и что допрашивать меня будет эсэсовский полковник.
Гривен, рассказывая, складывал носовой платок пополам и еще раз пополам и так далее.
— Я забыл, как звали этого полковника. А может, его мать забыла окрестить его. Допрос состоял главным образом из ругани и из пинков сапогами в кресло, в котором я сидел. Полковник, как он утверждал, проводил служебное расследование в связи с утечкой информации из министерства. Под подозрение подпадали все, а в особенности человек, в истории болезни которого записано «умственная дегенерация».
Им было известно обо всех моих передвижениях. Они видели человека, сидевшего со мной за угловым столиком. И в кармане моего пальто они нашли клочок бумаги, на котором что-то было написано почерком Элио. «Ты грязный шпион, — орал на меня полковник, — а это телефонный номер твоего связного. Нет? Так скажи, чей это номер, или останешься в тюрьме, пока не сдохнешь!»
