Гелий Рябов - Мертвые мухи зла
Через четыре часа работы рядом со Званцевым появилась небольшая горка самых разнообразных предметов. Здесь были пуговицы, пряжки, пружины от дамских корсетов и даже скрученная в жгут оправа от иконки. "Богатые находки... - смотрел, словно сквозь стекло витрины в музее. - А вот хорошо бы все это в Брюссель, в храм-памятник государя..."
- Успешно работается? - послышался за спиной знакомый голос. - А я все жду, жду - когда же вы обратите внимание на любимую женщину?
Она. Вера Сергеевна. Поискал глазами - где же сопровождающие, она ведь не могла выследить его сама, рискнуть без прикрытия?
- Вы не любимая женщина, - сказал хмуро. - У вас это называется "неразборчивая связь", я это знаю. А где друзья-товарищи?
Она изобразила обиду:
- А еще офицер, дворянин, мужчина, наконец... Фи!
- Ладно, лирику в сторону. Какого черта вам надобно? Вы ведь не обниматься пришли...
- Кто знает... - протянула кокетливо. - Это зависит от вас.
Обозлился.
- От меня ничего не зависит. Говорите, зачем пришли, и приступим.
- К... любви?
- Да подите вы к черту! - закричал, уже не сдерживаясь. Ну? Где вы, комиссары ЧК или как вас там? Самое мерзкое - это ожидание. Ленин бы вас всех взял...
Она успокоительно махнула ладошкой и заговорила. Из рассказа неторопливого, уверенного, спокойного, следовало, что выследила его сама, никто не помогал, связь с госбезопасностью - да, имеется; оная кровно заинтересована в результате и оттого, надеясь, что лаской все же лучше, чем таской, предлагает: "сеть" - сдать. Место погребения Романовых - открыть. В награду - хорошие деньги и билет в Париж.
- Объясните... там, в Вечном городе, остаткам РОВсоюза, объясните, что тела и в самом деле сожжены без остатка, что вам удалось найти кострище, я вам его покажу, ну и в связи со всеми этими обстоятельствами РОВсоюзу и прочим незачем будировать тему российского престола. Прямых наследников не осталось, боковые линии по закону о престолонаследии прав не имеют ни на что!
Она говорила горячо, заинтересованно, это и насторожило. Может быть, она вещала так бурно именно оттого, что они... живы? И НКВД желало толкнуть эмиграцию на ложный, бесплодный путь?
Но она вдруг сказала, что на самом деле это задание она приняла с единственной целью: уговорить его показать место захоронения только ей, одной, и больше никому! Ведь чекисты утверждали, что в могиле лежит некоторая часть бриллиантов императрицы. Что волосы у Александры Федоровны и дочерей не осмотрели, а именно там и находились самые крупные бриллианты! Господи, какая мертвая чушь... Возражать не хотелось, но сказал: волосы? У девиц? Да они все только что перенесли тиф! И волосы у них отрасти не успели! Она крикнула яростно: "К черту дочерей! Значит - у Демидовой они были!"
- Ерунда... - сказал непререкаемо. - Вам бы, мадам, к могильщикам обратиться...
- Заткнись и слушай, - проговорила мертвым голосом. - Ты идиот! Я и в самом деле одна. Я убедила чекистов, что любовь вернее берет за горло, нежели иголки под ногти. Но: я знаю, с кем имею дело. Если я не вернусь в Ленинград через три дня - в Большой дом перешлют письмо. Веретенников, Лена - они погибнут. Решай...
Блеф? Званцев заколебался. Но ее глаза горели нечеловеческим огнем. Собачьим зеленым пламенем. Ее жадность была патологической, ради воображаемых "камушков" она могла продать, перепродать, загубить, спалить в безумном огне кого угодно...
- Ладно, - сказал, уже не скрывая омерзения. Подавись, чертова баба и исчезни. - Ты хочешь бриллиантов? Их есть у меня. Но кто будет копать? Это ведь не так просто, как может показаться..."
Таня сидела за столом, Серафима стояла у окна, спиной к нам.
- Званцев допустил ошибку... - Серафима горько вздохнула и перекрестилась. - Господи Ты Боже мой... Он не поверил, что она заготовила такое письмо. А она - заготовила, и человек отправил. И они все погибли...
Разрешилась загадка. Как страшно, как подло...
- Кто... этот... человек? - сейчас она назовет имя. Она его знает, я чувствовал это. И тогда я стану орудием в руках Господа...
- Ты удивишься. Федорчук. Вероятно, их соединила госбезопасность. Знаешь, я могла предупредить Федорчука. Я догадывалась: он стал мешать, с ним расправятся. Но пепел Лены и ее отца. Рвет мое сердце. И я сказала себе: пусть мертвые погребают своих мертвецов.
Что я мог ответить? Промысел Божий решает лучше нас.
- Что же теперь?
- Сделаем то, что не успел Званцев, - сказала Таня. - Найдем...
Мы распрощались, договорившись о новой встрече, у меня. Мама не помешает. Три дня назад она аккуратно собрала свои вещи и переехала к начальнику сапожной мастерской НКВД.
...А на столе еще с утра лежало письмо из Свердловска. Я хотел распечатать и прочитать, но не смог, не хватило духа. Теперь, когда Серафима и Таня ушли, собрался с силами. Что ж, говорил я себе, маме это письмо вряд ли понадобится.
Оно было коротким: "Милые мои, дорогие - Нина и Сережа! Радостная новость: я получил наконец квартиру. Две уютные комнаты на проспекте Ленина, недалеко от службы. Тихо, воздух свежий, по утрам слышно, как поют птицы. Теперь вы можете приехать, и мы заживем замечательно. В конце концов, ведь не город важен, а искренние чувства. И я говорю вам, родные мои: я скучаю без вас, я жду вас. Ваш Иван Полюгаев".
Он все же был очень славным, мой отчим. Я не ошибся в нем. Ведь это так редко бывает, чтобы два совсем разных, во всем, человека сошлись, понравились друг другу; мама, мама, ты совершила большую ошибку...
В школе я взял справку о пройденных в четвертой четверти предметах, об отметках. "Отлично", "хорошо", ни одного "удовлетворительно". Я все же способный - вопреки всему и несмотря ни на что мне удается учиться. Я стараюсь делать это как можно лучше. Я не знаю, зачем большевикам "все богатства, которые выработало человечество", но мне эти богатства крайне нужны. Я хочу понять мир и людей, я хочу найти свое место в странной, ложной, политой кровью жизни. Кто даст ей определение, кто поймет, почему этот болотный пар так совпадает - будто калька - с насквозь лживыми, но такими подчас увлекательными советскими фильмами... Мы все живем не на самом деле, и наше удивительное кино будто продлевает иллюзию бытия...
Директор долго уговаривал меня: "Это глупость, ты сможешь поступить в любой вуз!" - "Они и в Свердловським есть", - ответствовал я, не дрогнув; бедный директор смотрел на меня во все глаза, он, верно, думал, что я сошел с ума.
Встретились с Таней, поехали в Центральные кассы за билетами. Деньги дала Серафима. Поезд через неделю, прощай, нелепый, страшный город. Зачем лицемерить? Здесь остается только прошлое, которого больше нет. Впереди будущее - его еще нет. Но все равно: оно притягательно и загадочно.
Таня сказала:
- Надвигается война, теперь не до нас. Но мне тревожно. Я давеча сказала тебе, что Званцев... убрал Веру... Я ничего не знаю о нем. Уже год.
Я промолчал. В отличие от Тани, я был убежден, что госбезопасность не оставит нас. Но я надеялся, что смогу в какой-то момент получить хотя бы скудную информацию. Иван Трифонович не сможет мне отказать.
Я думал так, но понимал отчетливо, что обращаться к отчиму не следует. Не потому, что можно нарваться на отказ. А потому, что не следует "подставлять" хорошего человека. "Самому надобно, Сергей Алексеевич, самому..." - бормотал я себе под нос, но легче не становилось. Затея наша сильно припахивала мальчишеским авантюризмом. Все могло плохо кончиться.
Я позвонил маме, сказал, что уезжаю. Она вскрикнула отчаянно, жалобно, и решимость моя дала широкую трещину. Оставить маму невозможно. Нельзя. Надолго ли этот сапожник... А кто будет потом? Она ведь пропадет, вот и все.
Мы встретились в Летнем, она сидела на скамейке у домика Петра и встала, увидев меня, и побежала навстречу, словно девочка... Мы обнялись, она заплакала, я тоже не сдерживал слез. Мы оба вдруг поняли, что видимся последний раз в жизни...
- Поезжай, - говорила мама, торопливо глотая слезы, - поезжай и не беспокойся ни о чем. Каждому свое, мальчик. Я ничего не могу с собою поделать... - заглянула мне в глаза, вымученно улыбнулась. - Да и не хочу, если по совести. У каждого свой путь. Мне всю жизнь не хватало любви, ласки, внимания. Знаешь, я ведь совсем обыкновенная женщина. Приготовить обед, постирать, подать завтрак и сходить в кино. И конечно, обновы. Туфли, платья... А у моих мужей всегда была своя суетная, скорбная жизнь. В этой жизни никогда не было места для моих мелких страстей... Я устала, Сережа. Разве трудно понять? Ну, приеду я к Ивану в Свердловск и что переменится? Ни-че-го... Тогда зачем ехать, зачем?
- Он любит тебя! - Я не сдержался, крикнул и... пожалел о своей несдержанности. Лицо мамы посерело, сморщилось, как мятый листок.
- Ты не знаешь, что такое любовь... Не знаешь. Любимой женщине, мальчик, жертвуют всем, ей жизнь отдают, не дрогнув. А у вас у всех партия на первом месте! Борьба с врагами. С империализмом. Зачем вам любовь...
