Тень императора - Константин Мстиславович Гурьев
На этом тема сложных отношений была закрыта, и, когда они встречались еще несколько раз, тоже случайно, разговор об этом не заходил. Зато Корсаков узнал, что Глеб действительно историк, но своеобразный, любящий копаться в мелочах, которые рядовому потребителю Интернета не интересны. Именно ему он и позвонил, разыскав его номер через знакомых, предложил встретиться. Шорохов, к удивлению, на встречу согласился, внимательно выслушал, потом немного помолчал и спросил:
— Ты чего хочешь-то?
Корсаков в ответ тоже помолчал, потом признался:
— Сам толком не знаю.
— Вот я и вижу, — согласился Шорохов. — Но ты не переживай, тема эта такая многоугольная, что единого мнения никогда не будет…
— Никогда? — то ли обрадовался, то ли огорчился Корсаков.
— Ну, ты сам посуди, — предложил Шорохов. — Вот сейчас бубнят все, кому не лень: дескать, какой-нибудь там генерал Деникин присягу нарушил! Но ведь генералы, да и все остальные, присягу-то давали царю-батюшке, и если он сам написал заявление по собственному желанию, то, стало быть, и присягу отменил, понимаешь?
Видимо, взгляд Корсакова выражал непонимание, и Шорохов пояснил:
— Ну, отрекаясь от управления Россией, он ведь всем, кто ему служил, будто сказал: дальше без меня! А с кем? Он ведь толком-то никого не назвал! Так, метался! То одного, то другого, и никакой конкретики!
— И что дальше? — надоело молчать Корсакову.
— Дальше? Ты же спросил, могла ли в России быть восстановлена монархия, а я уточняю и говорю: а кто мог тогда стать монархом? — Корсаков хотел задать вопрос, но Шорохов продолжил: — Повторяю, сейчас на эту тему столько написано, что сам черт ногу сломит, поэтому, как говорится, я тебя услышал, а теперь мне надо просто привести в порядок твои вопросы и прикинуть мои ответы… — Он помолчал, потом добавил: — Не ответы, конечно, а так… предположения…
Шорохов уже совсем собрался уходить, но задержался, посмотрел на Корсакова, и теперь во взгляде его был какой-то интерес.
— То есть ты хочешь разобраться в том, что же там произошло? Трудно тебе будет это сделать… Да и смысла не вижу… Но помогу, если уж обещал… — помолчал, потом спросил уже вполне серьезно: — Ты сам-то об этом много знаешь?
— Ну, так…
— Ладно, давай я попробую тебе рассказать историю того, как все это становилось известным, а потом уж ты будешь спрашивать, ладно?
Корсаков согласился, и Шорохов продолжил:
— Ритуальной датой считается семнадцатое июля восемнадцатого года, но никаких сведений о том, что об этом кто-то сказал восемнадцатого июля, то есть на следующий день, не существует. Не отмечено! Не зафиксировано! И вообще все начинается только после того, как в Екатеринбург вошли чехи, развязавшие мятеж по всей железной дороге, от Казани до Владивостока. С ними вместе пришли и какие-то отряды белых, которые стали требовать отыскания и наказания негодяев, которые убили семью государя императора. А им отвечают: откуда к вам, господа хорошие, такие ужасы пришли? Кто свидетели, где все это произошло? А господа офицеры им в ответ: мол, сами ищите! В общем, препирались, препирались, да ведь у господ офицеров на боку шашка болтается, а в кобуре револьвер находится! Много-то с ними не поспоришь! Вот и пришлось…
— Ты зачем мне все это рассказываешь? — перебил Корсаков.
— А затем, друг мой Игорь, чтобы ты осознал важность двух обстоятельств: времени и давления! Давление вооруженных людей привело к тому, что следствие было открыто, а значит, нельзя исключать, что и продолжалось оно под их диктовку, а время… Ну, смотри… Требование об отыскании преступников появляется больше чем через неделю после того, как событие якобы имело место! А теперь поспрашивай обыкновенных криминалистов: хватит ли этого времени, чтобы уничтожить все следы преступления, или, наоборот, сформировать из ничего идеальное место преступления? Проблему понял?
— То есть ты не исключаешь, что все это могли…
— Да! Могли! И нет никаких доказательств, что не успели фальсифицировать все это! — Шорохов оживленно усмехнулся: — Анекдот вспомнил! Не в смысле «вернулся царь из командировки», а смешной случай, который тогда произошел. Убегая от большевиков, прибыл в Екатеринбург известный в те времена следователь по фамилии Кирста. Ну и, узнав о том, что расследуется такое злодейство, изъявил желание всячески способствовать! Пригласили его на опознание вещей одной из дочерей Николая, пришла девица, которая опознавать будет, осматривает она вещи и говорит: вот, мол, туфелька ее высочества. Ну, следователь сразу радостно это в протокол заносит и просит продолжать! А Кирста спрашивает: мол, при каких обстоятельствах, сударыня, вы туфельку эту на ноге ее высочества видали? А барышня честно отвечает, что сама-то не видела, а царский повар ей о такой красоте рассказывал! Кирста в хохот, следователь — в гнев! И Кирста более такой ерундой заниматься не пожелал. Это я к вопросу о качестве следствия.
— Ты думаешь, что так все и делали?
— Не спеши, — попросил Шорохов. — В ноябре восемнадцатого англичане привозят в Омск Колчака, и через несколько дней он устраивает переворот, а потом поручает следствие тому самому Соколову, о котором все твердят…
— Погоди, — перебил Корсаков. — Убийство в июле? А Соколов назначен в ноябре?
— Ну, ты хватил! — усмехнулся Шорохов. — Соколов назначен в марте девятнадцатого!
— Когда?!
— Не ослышался! В марте девятнадцатого! То есть если снова о возможностях создать «место преступления», то обследовать его Соколов начинает через восемь месяцев после того, как там якобы что-то произошло. — Шорохов внимательно посмотрел на молчащего Корсакова и спросил: — Понимаешь?
Глава 5
Москва. Июнь
Погода сегодня была пасмурная, небо заволокло тучами, но прохлады не было, господствовала духота, поэтому Корсаков, приближаясь к месту встречи, вдруг стал беспокоиться, потому что предстоящий собеседник, судя по его голосу, был человеком довольно пожилым, а по разговору — еще и занудным. Узнав, что звонит и просит о встрече журналист, согласился при одном условии: Корсаков напишет расписку, что любое слово из разговора использует в своей статье только с его, Зеленина Александра Сергеевича, письменного согласия.
— Иначе я вас по судам затаскаю, — вроде как пошутил Зеленин,
