Суть вещи - Алёна Алексина
– Еще? – Лизе кажется, что на нее катится не машина, а целый поезд. Звук Митиного голоса вдруг рассинхронизируется с изображением. Лиза снова закрывает глаза, но в темноте тошнит еще сильнее.
– Еще! Был еще звонок. С самого верху, Лиза. С такого верху, что стоит там чихнуть, и мы все тут полетим кверху тормашками. Знаешь, как летают кверху тормашками?
Не разжимая век, Лиза кивает.
– Вижу, доходит помаленьку, да? Так вот, не мне – шефу моему! – позвонили оттуда и убедительно рекомендовали не принимать близко к сердцу слова разнервничавшихся родителей, если они напрямую в СК вдруг придут. Войти в их положение, понимаешь?! Не судить строго. Что-то там им показалось, этим несчастным родителям, – спору нет, отчаянные ситуации могут требовать отчаянных мер! Мало ли какая там методика у уважаемого профессора! – но это же не повод великолепного специалиста под цугундер подводить? Светило! Последнюю надежду безнадежных детей! И знаешь, что меня добило? “Кому мы должны верить? – спрашивает шеф меня на полном серьезе. – Ребенку, который ничего не соображает, и его полоумной мнительной мамашке – или человеку с безупречной репутацией?” И – вишенкой на торте – сообщает мне, что там внучка такого человека лечится, что лучше б он мне этого вообще не говорил. В общем, у этого твоего Дервиента крыша железобетонная. Как в бункере ядерном сидит. С полком охраны. Нам до него не добраться.
– Понятно, – говорит Лиза и встает.
– Что тебе понятно? – как-то синенько говорит Митя. – Присядь, пожалуйста.
Лиза, совершенно растерянная, садится обратно.
– Что тебе понятно, Лиза? – повторяет он.
– Понятно, что ты ничего не можешь сделать. С этим Лизиным Дервиентом. Хорошо. Тогда Лиза сама.
– Ох, да хорош к словам цепляться! И в каком таком смысле “сама”? Я кому это все говорил сейчас? Что значит “сама”?
– То и значит. Лиза не будет сидеть и молчать, как будто ничего не произошло. Лиза ему скажет. Скажет все. Он тоже должен знать.
– Послушай… – Она вдруг замечает, что его руки тоже ходят ходуном. Неужели и у него браслеты? – Послушай меня. Нерационально это. Не нужно этого делать. – Митя говорит медленно, очень медленно, как будто читает по букварю. – Ты же разумный человек. Он тут же тебя уволит, это во-первых, а во-вторых, он в психдиспансер тебя пристроит – с самыми добрыми намерениями, помочь несчастной семье. С его-то связями! За тобой прямо к нему приедут. А ему потом еще и сочувствовать будут: “Хороший человек помог ненормальной, дал работу, а она, неблагодарная такая. А он, бедненький такой…” Хочешь? А чего в психдиспансер! Просто под машину или из окна пристроит, с него станется. И снова все посочувствуют, и опять ему. Надо же, какая неприятность – уборщица покончила с собой. Психика у нее была нестабильная. Мало ли что ей в голову взбрело. И чего ты этим добьешься? Только оставишь бабушку одну. Ты чего вообще хочешь добиться, кстати?
– Лиза хочет правды, – терпеливо и спокойно отвечает Лиза, – Хочет, чтобы все знали, что есть такие люди. Чтобы не вели своих детей сами к нему. Он же питается этими детьми, как ты не понимаешь!
– Погоди, не кричи на меня, Лиз, не кричи ты так. Ты таблетки, кстати, пила сегодня? Я понимаю. Но без доказательств он и тебя сожрет. А доказать ты ничего не сможешь. Или, может, ты сфотографировала пятна? При понятых? Волосики в пакетик аккуратно собрала? Повреждения на массажном столе зафиксировала, как положено, при свидетелях? Да даже если ты все это сделала бы! Пятна и волосики ничего не доказывают, понимаешь! Еще меньше доказывают твои прозрения. Их примут за бред! Зато у него, если он захочет тебя закрыть, будут все козыри. Спрашиваю снова: зачем тебе это?
Лиза вдруг ощущает, что сможет все объяснить Мите. Нужно просто объяснить – и он поймет.
– В карты играть Лиза с ним не будет. Но Лиза вдруг стала очень живой. Наконец поняла, зачем нужна математика и вообще все эти схемы и таблицы. Лизе казалось, это пыль, болезнь, но теперь Лиза понимает, что может спасти. Хочет спасти. Не хочет жить и знать, что вот так все. Что можно съесть ребенка. Ребенок не может сам себя защитить. Но это не значит, что его можно есть. Лиза не хочет молчать! Как ты не понимаешь? Вот ты сейчас сидишь тут с Лизой, а он – он в этот самый момент где-то ест очередного мальчика!
– Ну уж прям-таки ест!
– Прямо ест. Конечно. Лиза хотела обойтись без математики. – Она вдруг вскакивает, бросив стул, забыв о ссадинах, и тоже начинает ходить по комнате. – Лизе казалось, математика мешает. Цифры эти все. Надо запретить Лизе цифры – и Лиза станет как остальные. Так хотелось забыть все, чтобы ничего больше не случалось. Бабушка не понимает. Да и ты тоже. Вы же оба без конца твердите: “Зачем Лизе эти тряпки, если можно тряпку в руки брать, только чтоб с доски стереть?” Как вам объяснишь, что доски давно электронные, никто по ним тряпками не машет. И что там, где водятся такие доски, там тоже едят людей. И Лизу почти съели, еле выбралась.
– Да что за странное выражение у тебя?! Те едят, эти едят! Бога ради, никто никого не ест! Чуковский какой-то!
– Ты в шахматы когда-нибудь играл?
– А, вот что… – Митя барабанит пальцами по столу.
Лиза морщится и отворачивается, шагает к выходу.
– Именно, – не оборачиваясь, говорит она. – Так что если Лиза расскажет ему, что все знает, то станет живой и все вокруг будет гораздо более живым. Это гораздо лучше, чем тряпкой стирать с электронной доски и ждать, когда до тебя доберутся. И мальчики, которых он не доел… Может, он ими подавится. Лиза хочет, чтобы подавился, – развернувшись к нему, совершенно другим тоном говорит она. – Пусть бы он подавился ими, Митя.
– Никем
