Зверь - Ане Риэль
Только обнаружив супруга без признаков жизни посреди поля, мать снова стала с ним говорить. Поток ее слов было не остановить, они хлынули наружу и заставили многих держаться от нее подальше. По крайней мере, она сама себя не слышит, думала Даника.
Постепенно мать все сильнее погружалась в собственный мрак и как злополучная муха вертелась в паутине мучительных мыслей о преходящей природе сущего и о раскаянии. Но в первую очередь она испугалась. Испугалась остаться одна, если Данике вздумается уехать с этим чужаком, от которого пахло большими животными и который казался бездушным переростком. Он настолько не был похож на ее двух сыновей, что ей казалось насмешкой уже то, что он поселился в доме, где они выросли. Она говорила сама себе, как хорошо, что мальчики этого не застали, и таким образом старалась приглушить боль от их отсутствия.
Семья уже много поколений подряд владела небольшим участком земли в юго-восточном уголке долины. Там они выращивали различные культуры и держали скот. В те годы, когда урожай подводил, они едва сводили концы с концами, продавая яйца, молоко и изделия из шерсти.
Не было сомнений, что гордостью отца был картофель, в том числе и потому, что его в этих краях обычно не выращивали. Даника выросла под рассказы отца о том, какая у них отличная картошка. Когда они ездили по городам и рынкам, а повозка была доверху нагружена золотистыми клубнями, она сидела рядом с отцом на козлах и слушала рассказы об особенном соотношении ветра и солнца в их долине, о том, как важен правильный севооборот и как лучше всего возделывать почву.
– На нашем скромном участке мы растим совершенно уникальный картофель. Запомни это, Даника. Он впитывает силу гор и соки долины и растет в земле, удобренной любовью. Любовь-то и делает его исключительным. Наша любовь к земле, – так он обычно говорил.
Разговоры про любовь всегда казались Данике небылицей, хотя она и не осмеливалась признаться в этом отцу. Для нее их картофель ничем не отличался от любого другого, который ей давали для сравнения. Она не замечала разницы ни на вид, ни на вкус.
Теперь же, когда самого его предали земле, на Дани-ку легла обязанность следить за посадками, равно как и за скотом и за вдовой, чьи измученные ревматизмом пальцы едва могли разбирать шерсть.
Больше всего ей хотелось все бросить и последовать примеру старших братьев. Уехать, сбежать. Она понятия не имела, где они, что с ними случилось. Пали ли они благородно и храбро в сражении по другую сторону гор или просто погибли из-за какой-нибудь чепухи на другом конце света. По крайней мере, они еще не вернулись домой, хотя и обещали.
Даника не знала, что один ее брат пьяным упал в пересохший колодец в Италии, когда в одиночестве прогуливался по виноградникам, а второго брата поглотили мечты о лучшей жизни в Америке. Зато она отлично была осведомлена о том, что ее угрюмая и склонная к полноте сестренка ведет беззаботную жизнь в различных заведениях вдоль берега. Вероятно, за ней присматривал какой-нибудь альфонс, вовремя помогавший ей переехать, прежде чем надзор за порядком возьмет ее предприятие в оборот. Даника с матерью периодически получали письма, в которых Таяна изо всех сил старалась скрыть источник своих скромных доходов. Много шьет, писала она. Мама гордилась этим объяснением. Обратного адреса на письме никогда не значилось. В сравнении с этим жизнь на ферме была, наверное, не так уж плоха, хотя Даника по природе была лучше приспособлена к ремеслу, чем ее более осмотрительная сестра.
Так или иначе, и от земледелия, и от проституции было далеко до той странствующей жизни, о которой в глубине души всегда мечтала Даника. По крайней мере, с тех пор, как в детстве встретила на ярмарке мрачную, но жгучую певицу.
– Подожди здесь, а я пойду переговорю со знакомым, – попросил отец. Она охотно кивнула и уселась прямо перед фургоном, чтобы лучше было видно представление.
Певица была одета в огненно-красное платье, у нее были длинные распущенные волосы, черные как уголь. Вокруг сидели трое таких же темноволосых музыкантов с блестящими лбами и в расстегнутых рубашках. Они уселись на маленькие табуреты, держа инструменты на коленях, и играли, закрывая глаза и отмеряя такт левой ногой. Нет, они не отмеряли такт, они стучали потрепанными подошвами по доскам так, что мелодию окружал раскатистый грохот. Фургон ожил и запульсировал.
Женщина была боса, с золотисто-коричневыми пальцами ног. Она танцевала и пела. Стройное тело сворачивалось и расправлялось, непослушные волосы обвивали ее языками пламени. В ней чувствовались сила и дикость, которые прежде всего жили в голосе. Сама женщина была щуплая, но голос у нее был мощный. Как первородный крик. В нем были ярость, радость, возмущение и счастье одновременно.
Даника не понимала, что она в тот день видела и чувствовала, но больше она никогда не встречала ничего, что настолько бы ее захватило. Отец не понимал, отчего она расплакалась, когда он пришел. Им ведь надо было вовремя вернуться на ферму доить коров.
– Ты же любишь доить, малышка Даника.
Он раньше ни разу не видел, чтобы его дочь плакала.
С того дня Даника мечтала заниматься тем же, что и та женщина из фургона: странствовать и выступать, хотя отлично понимала, что этому не дано осуществиться. Она даже умела петь. Даже умела петь чисто. Но ото всех это скрывала. Братья стали бы над ней смеяться. Свободная жизнь была мечтой, за которой она не решалась последовать. Она была и дерзкой, и порывистой, но вместе с тем безумно боялась оставить знакомую обстановку. И еще боялась подвести. Даже в те моменты, когда она ненавидела мать пуще чумы, она не переставала ее любить. И даже проклиная на чем свет стоит этот жалкий клочок земли, она знала, что любит именно эту землю, это место как саму себя. Да и картофель тоже.
Встретив Карла, она не могла не завидовать его беззаботному, лишенному всякой ответственности отношению к миру. Он мог взять и уехать, когда захочет, а Даника испытывала странное стремление удержать его. Правда была еще в том, что ей доставляло удовольствие быть объектом его дикого мужского желания. Она привыкла сама управлять своими любовниками, но Карл ей не подчинялся. Природа. С ним она вынуждена была отдать себя во власть кого-то большего, более сильного, чем ее собственная воля.
Она не хотела связывать себя. Он просто должен был находиться рядом, во всей своей мужественности,
