Керен Певзнер - Исповедь убийцы
– И где же сейчас эта кассета? – спросила я .
– Как где? – госпожа Айзенберг удивилась. – У вас, конечно. Вы же нашли тело. Отдайте мне ее и я заплачу вам хорошие деньги. Вы же все равно хотели меня шантажировать. Все знают, что мы люди состоятельные.
Тут настала моя очередь удивляться:
– Что за бред? – я возмутилась не на шутку. – Зачем мне ваша дурацкая кассета? Тогда уж вас будет шантажировать кто-нибудь другой, убийца, например!
– Нет, он не мог ее забрать, иначе он бы испачкал магнитофон кровью, ее там в комнате натекло много.
– Откуда вы знаете, что магнитофон не был испачкан кровью?
– Меня сегодня утром вызвали в полицию и спросили, была ли я на приеме у доктора Когана. Я ответила, что была. И тогда они сказали, что кассеты всех, кто был в тот день на приеме, валялись на полу возле тела, а моей не было. И еще они сказали, что я была последней, преступник пришел сразу же за мной… – тут она вдруг испуганно захлопала глазами. – Ой… голос ее мгновенно сел. – Я только сейчас поняла… Он же мог меня убить!. .. – взвизгнула она так, что я подпрыгнула на месте. «Звонить доктору Рабиновичу», – мелькнуло в голове.
Но мадам мгновенно успокоилась. Думаю, тот факт, что убили, все-таки, не ее, а кого-то другого, прибавил ей оптимизма.
– И еще…, – прежним тоном закончила она, – что если бы преступник захотел взять ее, то он бы запачкал магнитофон. А магнитофон был чистый и пустой.
– Но если я бы взяла, то на нем остались бы мои отпечатки, – возразила я, а про себя подумала: «Черт побери, я уже начинаю оправдываться.»
Это меня разозлило и я сказала официальным тоном:
– Госпожа Айзенберг, прошу вас уйти. У меня нет вашей кассеты и нет никакого желания вас шантажировать.
Дама встала и направилась к выходу. Мой взгляд упал на визитку, которую я машинально крутила в руках.
– Постойте, госпожа Айзенберг, скажите, пожалуйста, ваш фонд финансирует клинику «Ткума» для реабилитации наркоманов?
– Не помню, кажется да, – сухо ответила Шарон Айзенберг и вышла из моего кабинета.
На кой черт мне лишняя информация?
После ее ухода я поняла, что никакой работы мне сегодня не выполнить. Все! Не могу больше! Как там у классиков: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!» Я закрыла дверь своей конторы и выбежала на улицу, быстро завела «Сузуки» и попыталась выехать со стоянки. Какой-то идиот закрыл мне выезд. Нахальный зеленый «Форд» стоял у меня перед носом, а водитель где-то шлялся. Я так нажимала на клаксон, что сбежалась половина владельцев машин на этой стоянке. Кое-как развернувшись, меня выпустили и я поехала домой, ругая всех подряд: миллионершу с мужем-импотентом, владельца зеленого «Форда», себя за умение попадать с переделки. «Сарочка, я сегодня вступил в партию. – Абраша, ты вечно куда-нибудь вступаешь.»
Дашки не было дома, на столе лежала записка, написанная корявыми русскими буквами: «Мамочка, я у Юли, приду в семь, я ела суп.» Идиллия. Нет, хорошо, что ее нет дома, а то бы я на нее разоралась бы за что-нибудь, например, что грязную тарелку оставила на столе, а не положила, хотя бы в раковину. Нет, на детях разряжаться нельзя. Может быть боксерскую грушу в коридоре повесить?
Я начала хозяйничать. Закинула пакет с фаршем в микроволновку размораживаться и вытащила овощи. Благо, все в холодильнике было еще с четверга. Обычно мы с Дарьей ездим раз в неделю на базар и затариваемся там по макушку. Я люблю местные базары. Просто когда я вспоминаю крытые рынки моего родного Питера, где все было привозное с южных краев и стоило бешеных денег, я еще более начинаю уважать местное изобилие.
В первые дни, когда мы только приехали в Израиль, мы с моим бывшим мужем ходили на базар каждый день. Просто кайфовали от этого цветного и вкусового великолепия. Хотя Борису ( так зовут моего бывшего) было все знакомо, он-то вырос на Кавказе, но последние годы он жил со мной, в Ленинграде, и малость отвык от такого разнообразия. Тогда, в Израиле, мы слышали русский язык только на базаре. Торговцы быстро смекнули, кто их основной контингент покупателей и крики: «Памыдоры, полшекеля», преследовали нас на всем пути нашего следования. Меня, помню, поразило, какой огромной величины продавалась редиска. Ведь я видала до этих пор редиску, не больше ореха. А тут она была величиной с грушу. Я подошла и спросила, почем одна редиска? Продавец удивился:
– Где это покупают редиски поштучно? – чем меня жутко смутил.
А сейчас меня не смущают даже предложения:
– Госпожа, купите бананы, хорошие бананы, многоцелевого назначения!
На иврите эта фраза звучит раза в четыре короче.
Моя подруга, Ирит, прожившая в Израиле более тридцати лет, рассказывала, что до начала большой репатриации в девяностом году, продавцы базаров вышли на демонстрацию, так как израильтяне начали покупать все больше в супермаркетах и не хотели идти на базар. Продавцы требовали дотаций. Но тут грянуло большое переселение народов и все встало на круги своя, разве что местные торговцы выучили пару слов на русском. Я иногда ловила себя на мысли, что если не обращать внимание на ивритские надписи, то всю эту базарную декорацию можно полностью применить, например к Гаграм, где белесые отдыхающие из Жмеринки бродят между прилавками, прицениваясь, а смуглые продавцы надрывно зазывают: «А вот апэлсыны, мед, а не апэлсыны!»
Кроме фруктов и овощей, на базаре можно купить парное мясо, одежду, обувь, игрушки, компакт-диски. Я люблю рыться в огромных кучах дешевой бижутерии и найдя какие-нибудь жутко разноцветные сережки до плеч, я прихожу на работу, звеня, как коза с колокольчиком и демонстрирую их нашим девицам. Денис называет меня сорокой, падкой на все блестящее, а я парирую, что если он не хочет, чтобы я такое носила , пусть покупает мне золото-бриллианты. Я недавно где-то прочитала, что Любовь Орлова обожала бижутерию и у нее был целый мешок дешевых сережек. Ну если такая мадам себе позволяла, то чем я хуже?
Дениса я на базар не беру. Он меня там раздражает. Вечно хочет побыстрей все купить и свалить оттуда. А мы с Дашкой делаем несколько кругов, прицениваемся, что-нибудь примеряем, пробуем. В общем, проводим время с чувством, с толком, с расстановкой. Это наше, бабье царство. И если она скажет, скривясь: «Нет, мамуля, это тебе не подходит», то я без сожаления откладываю вещь в сторону.
Я уложила нафаршированные овощи на сковороду и поставила на огонь. Ну все, можно пойти искупаться и привести себя в порядок.
Телефонный звонок прервал мои планы.
– Алло.
– Валерия, шалом, это Габриэль, – услышала я совсем невеселый голос веселой секретарши Когана.
– Здравствуй, как дела?
– Меня вызывали в полицию, – зарыдала она в трубку, – а Чико забрали!
Пусть меня накажут, но при этих словах я почувствовала облегчение. Все. Не надо больше ломать себе голову, выискивая убийцу, боятся собственной тени – полиция знает, что делает. Убийца найден и все добропорядочные граждане могут вздохнуть спокойно.
– Ну не нужно так, – сказала я, ведь надо было что-то сказать, – ты можешь объяснить по порядку, что произошло?
– У него не было… этого, алиби, – Габриэль запнулась на последнем слове.
– То есть он не может доказать, что не был на месте преступления в момент убийства?
– Да… – Габриэль зарыдала еще сильнее. Успокоительница из меня еще та. Но только стоило мне вспомнить этот сладкий угрожающий голос по телефону, говорящий с непонятным акцентом, как я с трудом смогла удержаться от мстительных интонаций.
Я помнила красавца Чико. Толстогубый, с вечным шелковым кашне на шее, даже в самую жару, он часто заходил в наше здание за своей женой. Ревниво озираясь по сторонам, он, по-видимому, искал любой, даже самый незначительный повод придраться к бедняжке. И эти два скандала, который он закатил на моей памяти были связаны с незначительными пустяками. Первый раз один из клиентов поцеловал на прощанье руку у Габи, а второй Чико показалось, что другой пялится на открытый вырез ее блузки. В общем придурок недоделанный. А сам как-то окинул меня таким масляным взглядом, что я бы его на месте бы убила!
– А что он сам говорит, где был в тот вечер?
– Он не говорит ничего! Обычно каждый вечер он проводит в пивном баре с приятелями. А когда доктора убили, Чико в баре не было. Друзья говорят, что он заглянул на минутку и тут же выскочил. Валерия, милая, что делать? Его же будут судить!
– Но, Габриэль… – я просто не знала, как продолжить разговор. Я жалела бедняжку, но к ее мужу относилась резко отрицательно.
Перебив меня, она лихорадочно продолжила:
– У нас давно шли дома ссоры. Он злился, что я работаю, так как представлял всякие глупые вещи обо мне, докторе и клиентах. Хотя совсем не возражал против денег. Ты знаешь, Валерия, когда мы с ним познакомились, я работала в урологическом отделении больницы «Барзилай». Так он, еще даже не жених, сказал, что не женское это дело – лечить мужикам их места!
