Семён Данилюк - Как умереть легко
— Ну, ты даёшь, зелёный, — скрывая смущение, она постучала по часикам. — В твоем возрасте по ночам отсыпаться надо, а не по трассе гонять. — Иногда и проехаться небесполезно, — хмурый Заманский открыл бар, плеснул себе с полстакана в и ски, махнул залпом. Ася и Лёвушка озадаченно переглянулись. — Ты не ложилась, волнуясь за меня? Теперь можешь ложиться, — предложил он дочери. — Как скажете, — обиженная Аська вспорхнула из кресла. — Ужин, кстати, в гостиной. Два раза грела. Спрашивается, чего ради?
Начал подниматься Лёвушка. — А ты задержись, — остановил его Заманский. — Разговор предстоит…Только с ним! — поторопил он дочь. — Какие мы умеем прокурорские интонации подпускать, — Аська , презрительно пофыркивая, удалилась. Лёвушка проводил взглядом покачивающиеся бёдра, сглотнул.
— Дядя Вить! Вы не подумайте насчёт Аси чего плохого…
— Почему сам не рассказал?! — резко перебил Заманский.
Лёвушка, всё понявший, съёжился. — Значит, всё-таки виделись с этой ?
Лицо его, обычно по-детски доверчивое, приобрело неприятное, озлобленное выражение. — Не знаю, что она вам наговорила. Но она стерва. Присосалась к папе из-за денег. — Почему знаешь, что из-за денег? — А из-за чего ещё?! Холёная, вся из себя фифа. И — к старику! Просто так, что ли? — Кем-кем, но стариком твой отец не был! — возразил Заманский. — Так это каким вы его помните! А за последний год, — волосы пучками, щёки синюшные, обвисли, голос охрипший! И вдруг — здрасте, любовь! Ночью проснёшься. А он не спит. Что-то бормочет возбуждённо. Утром стихи мне читает. «Как думаешь, — ей понравится?» А мне? На мамины фото смотреть перестал. Будто и не было. Я папу сколько умолял. А он как зомбированный… Из-за неё наверняка и с собой покончил. Седьмого, накануне, из Москвы вернулся, белый весь.
— Почему не рассказал?! — упрямо повторил Заманский.
— Потому и не рассказал! — выкрикнул на нерве Лёвушка. Вспомнив об Аське, зажал рукой рот. Зашептал. — Не хотел, чтоб папино имя с грязью мешали. Так — умер и умер. Все знают, что тосковал по маме. Все сочувствуют. Вроде Тристана и Изольды. А если как на самом деле? Это ж позору на весь город. Втрескался в первую же подвернувшуюся сучку. Его и так в тургруппе знаете как называли? Крези антиквар. Это папу-то! Мудрейшего из мудрых. Думаете, не больно? Но там хоть замляков не было. А если здесь дознаются, как машины к ногам кидал, лишь бы дала. От такого позора — самому в петлю впору.
— Мне надо было рассказать! — отчеканил Заманский. — Что за деньги отец собирался передать в детский онкологический фонд?
Лёвушка смешался.
— Ты знаешь про это? — поднажал Заманский.
— С него могло статься.
— Но ты знаешь?!
— Папа говорил, — неохотно подтвердил он.
— Ты же уверял, что все вещи на месте.
— Так и есть!
Заманский поцокал насмешливо.
— Да я правду говорю! — взмолился Лёвушка. — Папа упомянул только, что у него должны появиться деньги. А я не уточнял. Если начистоту, мы после Италии не очень общались. Всё больше стихи писал, — не удержался он. — До этого попросил у него пятьдесят тысяч долларов на дефицитный прибор. Я ж диссер не забрасывал. Не насовсем. В долг хотя бы! Нету, — отвечает. — Всё в деле. И так сухо. Вроде, моё дело — не дело. А для этой аж лимон нашёл! Мне потому и больно. Я, когда в Белёв уезжал, он накричал. Так кричал! — Лёвушка зажмурился.
— Хотя бы после смерти не пытался уточнить, о каких деньгах речь? Ведь где бы ни были, — это часть твоего наследства. Лёвушка энергично замотал головой. Слишком энергично, на взгляд Заманского. — Лёва! — решился он. — Ты ведь первым тогда в салон зашел, когда никого ещё не было. Точно, что отец не оставил никакой записки? — подождал ответа, но не дождался. — Ладно, ступай спать. Скоро рассвет. А наутро у меня, похоже, много работы. Повернулся выйти.
— Дядя Витя, — остановил его голос Лёвушки. — Прошу вас. Не надо никому насчет папы и этой. Пусть всё как есть.
— Спокойной ночи, — скупо пожелал Заманский.
Он уже знал, что сам до утра не заснёт. Что-то в этой смерти не сходилось. Что-то брезжило совсем рядом. Вот-вот ухватишь. Только надо попробовать зайти с другой стороны. Перебрать заново факты, как перебирают в поисках причины поломки двигатель автомобиля. Заманский всё лежал в темноте с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Наконец задремал. В семь утра, будто по звонку, глаза его распахнулись. Сомнения сложились в версию. Он вскочил и заходил по комнате, в нетерпении подгоняя стрелку будильника.
10
Брусничко обедал на рабочем месте, в морге при горбольнице. Прямо в халате, в котором проводил вскрытие. Единственно, кинул на спинку стула резиновый фартук. Надо было бы добросить его до раковины, тем более что с краю подкапывало. Но вставать было лень. И Брусничко продолжал меланхолически поглядывать на разрастающееся бурое пятно на линолеуме.
Не привычная к мертвечинке молодёжь в лице стажёра и двух санитарок умчалась в больничную столовую. Он же, по обыкновению, подкатил к дивану каталку для трупов, накинул поверх клеёнки заветную скатёрку, расставил на ней принесённые из дома разогретые судки, с удовольствием обнюхал. Из увесистой, прикрытой резиновой пробкой колбы отлил в стакан спирта. Оттягивая сладкий миг возлияния, оглядел на просвет.
Задняя дверь морга, прикрытая на наброшенный изнутри крюк, от сильного толчка с лязгом распахнулась.
— Ничто не меняется. Так и не починили, — пробурчал знакомый голос, при звуках которого Брусничко начал подниматься. В предбанник через служебный вход вошёл Заманский.
— Ах ты, дружище-раздружище! — массивный судмедэксперт облапил приземистого гостя, оглядел с высоты собственного роста. — Вижу, прежнего чутья не утратил. Точнёхонько к стакашку спикировал. Присоединяйся! — широким гостеприимным жестом повёл в сторону каталки.
На ощупь подлил спирту во второй стакан. Заманский заколебался, — стакан был в липких потёках.
— Избаловались, Ваше благородие! — подметил Брусничко. — Пей смело. Спирт всё обеззаразит, — приподнял свой стакашек. — Ну-с, как в старые добрые времена.
Чокнулись. Выпили. Брусничко — с наслаждением, Заманский — через силу. Ещё не поставив стакан, потянулся к алюминиевой кружке с водой.
Брусничко, не запивая, зачерпнул лапой квашеной капусты, бросил в запрокинутую щербатую пасть. Несколько капустин повисли на бороде.
— Соболезную, — прорычал он. — Сам едва не каждый год друзей на небеса провожаю. Сперва самолично полосую. После провожаю. И твоего полосовал.
Заманский перевернул кисть ладонью кверху.
— Брусничко, не вставая, дотянулся до стеллажа, из папки с копиями актов вскрытия безошибочно вытянул нужную, передал Заманскому.
— Вообще-то не положено, но для тебя заначил. Знал, что появишься. Приподнял склянку со спиртом: — Ну что, как обычно, — между первой и второй перерывчик небольшой? Но Заманский, нацепив на кончик носа очочки, уже углубился в чтение.
Брусничко налил себе, тяпнул. Обнаружив на бороде прилипшую капусту, ею же и закусил.
— Муха не подкопается, — благодушно заверил он. — Помня тебя как зануду, всё перепроверил. Лично три спичечных головки из зубов выковырял… На самом деле он в себя лошадиную дозу вкачал. Видно, чтоб не передумать. Ещё позавидовал, — красивое самоубийство. Принял ядку, выпил, закусил баклажанами с салями. Прям римский патриций.
— Обломки сохранил или Лукинову переправил? — Заманский снял очки, задумчиво потер переносицу.
— Ему-то зачем? У него полкоробка целых изъято. Себе на память оставил. Тоже, знаешь, коллекцию веду, вроде кунсткамеры. Не каждый день такие фордебобели обнаруживаются.
Заманский, будто что-то припомнив, вновь потянул к себе акт. Брусничко кольнуло нехорошее предчувствие.
— К чему насчёт обломков спросил? — забеспокоился он. Уж очень не понравилась ему появившаяся складка на переносице гостя, — по прежним временам верный признак, что следователь по особо важным делам Заманский обнаружил что-то, что прошляпили другие.
Заманский поднял колбу, разлил остатки спирта.
— Не тяни, Христа ради! — взмолился Брусничко.
— Вот ты пишешь в заключении, что в желудке вместе с фосфором кашица…
— Баклажаны с маслом. По баклажанам я тоже на всякий случай перестраховался. То, что оставалось на блюде, отправил на экспертизу. Чисто. Без примесей. — То, что на блюде, — без примесей, — согласился Заманский. — А то, что в желудке, было изначально отравлено…Подменили, понимаешь? Отравили, а потом блюдце помыли да для нас с тобой чистеньких баклажанов положили. Брусничко насупился. — Ты говори, да не завирайся! Совсем старика Палыча за неумеху держишь. Я голову даю, — в желудке белый фосфор! От него и смерть наступила.
