Джорджо Щербаненко - Миланцы убивают по субботам
– Прости.
Но как еще мог он повиниться за все, что пришлось и придется ей пережить по его милости? Таких и слов-то нет. Поэтому он добавил:
– С утра пойдем в квестуру, возьмем машину с телефоном, прихватим красавца в бархатном пиджаке и будем прочесывать все злачные места в столице итальянской морали до тех пор, пока я не найду скотов, которые сожгли эту несчастную...
– Хватит, – оборвала она. – С тобой рядом прелестная женщина, а ты все о работе да о работе.
Они снова засмеялись, и он забыл о работе.
4
А вспомнил уже после семи часов, как только его разбудил грохот машин, доносившийся с площади Леонардо да Винчи. Зажег лампу; на тумбочке мерно тикал будильник. Ливия крепко спала, разметав одеяло. Дука ласково провел рукой по ее лицу, по волосам, по груди, затем взял со стула одежду и пошел в ванную. Вернувшись, он застал ее все еще спящей.
– Проснись, красавица! – Он потрепал ее по щеке.
– Ах, милый! – вздохнула она сквозь сон. Потом открыла глаза, потянулась к нему.
– Не надо, прическу испортишь, – пошутил он. – Лучше поторопись.
Она вскочила с постели и через десять минут – Дука едва успел выкурить сигарету – была готова.
– Пошли пешком, – предложил он.
Так приятно пройтись по городу ранним, необычайно ясным октябрьским утром: что-то странное творится с Миланом нынешней осенью! На бульваре Пьяве, возле площади Обердан, они заглянули в бар; Дука с удовольствием смотрел, как Ливия набирает целую гору булок к своему «капуччино». Женщинам, которые не боятся испортить фигуру, цены нет, подумал он. Они двинулись по проспекту Порта-Венеция, по улице Палестро, мимо городского парка (листья на деревьях нежатся под лучами лишь слегка поблекшего солнца и будто не думают опадать – неужели это лето так никогда и не кончится?). А вот улица Фатебенефрателли, садик перед квестурой. Полицейская «альфа», оснащенная телефоном, уже стояла наготове, и около нее дожидались отправления Маскаранти и трясущийся от страха юнец в оливковом пиджаке и желтой водолазке.
– Доброе утро, синьорина. Доброе утро, доктор, – окликнул их Маскаранти.
Ливия тут же уселась за руль, а Дука – рядом с ней.
– Ну, полезай, ублюдок! – Маскаранти силой впихнул парня на заднее сиденье.
– Не трожь его, – сказал Дука.
– Терпеть не могу этих... – Маскаранти оборвал фразу, смущенно покосившись на Ливию.
Но она не успела обратить на него внимания, потому что раздался властный голос Дуки:
– Поехали!
Ему тоже эти... не очень нравились, он взглянул в зеркальце заднего обзора на женоподобное, изжелта-бледное лицо сутенера; тем временем машина тронулась, и Маскаранти помахал вслед маленькой туристской группе особого назначения.
– Куда ехать?
– Наш друг укажет, – отозвался Дука. – Он обещал меня свезти в самый шикарный притон Милана. Ведь бедную великаншу не могли поместить в какую-нибудь забегаловку, верно, Сальваторе? – Он обернулся и поглядел на брюнета (тот машинально кивнул). – Давай, говори точный адрес.
Обитель порока находилась неподалеку от улицы Мандзони – можно было и пешком дойти. Ливия остановила машину перед входом в старое, внушительное здание прошлого века – должно быть, наследие «скапильятуры»[3].
Дука ступил на тротуар и кивком головы велел выходить бархатному пиджаку. Затем наклонился к окошку и тихо сказал Ливии:
– Следи за дверью. – Возможно, тот, кого он ищет, как раз сидит здесь и, почуяв неладное, попытается сбежать.
– Не беспокойся, – отозвалась она.
Следуя за гидом, Дука вошел в помещение привратницкой, довольно мрачный тип глянул на них сурово, но Сальваторе Карасанто помахал ему, как машут друзьям с отплывающего катера, и свернул налево, к лифту.
Последний этаж (порок часто гнездится в мансардах); на двери табличка «Софьор» – странное название. Открывшей им женщине наверняка под сорок, но выглядит моложаво и при всем параде, несмотря на ранний час. Юный спутник Дуки, как давний знакомый, был одарен ослепительной улыбкой, а на долю гостя достались церемонные поклоны и расшаркивания.
– Добрый день. Весьма рада. Прошу вас, проходите.
Маленькая, тесная прихожая увешана дорогими гобеленами; по обеим сторонам короткого коридора красуются серебряные плашки; освещение мягкое, торжественно-интимное.
– Мой друг, – слегка помятым от страха голосом представил брюнет.
– Я поняла, дорогой, добро пожаловать! – проворковала сорокалетняя мадам, распахивая перед ними дверь е гостиную. – Очень мило с твоей стороны, что ты приводишь ко мне таких очаровательных друзей.
Дука улыбкой ответил на ее комплимент и стал с любопытством рассматривать обстановку буржуазной гостиной, выдержанную в староамериканском вкусе.
– Чувствуйте себя как дома, я мигом, – произнесла хозяйка тоном добропорядочной вдовы и удалилась.
Пока они были с брюнетом один на один, Дука тихонько дал ему соответствующие наставления:
– Я выберу девицу и уединюсь с ней, а ты заговаривай зубы хозяйке дома. – Он понимал, что слово «дом», употребленное вот так, без всяких дополнений и определений, не выражает сути явления, однако ничего не добавил. – И не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель – сбежать там или сообщить этой любезной даме, что я из полиции, – потому что тогда твое положение будет хуже, чем у покойника, самому жить не захочется... Одним словом, отвлеки хозяйку, чтобы я мог без помех побеседовать с девицей. Запомни: я тебе доверяю и очень не люблю разочаровываться в людях.
Он был почти уверен, что не разочаруется: кое-какие извилины под этим узким лобиком все же есть, недаром парень повинуется ему с полувзгляда, и для того, чтоб добиться его понимания, не нужны были ни оплеухи, ни зуботычины.
– Хорошо, – сказал парень. – Только я тоже хочу вас предупредить: здесь платят вперед. Вы должны выложить денежки прежде, чем уйдете с девицей, иначе хозяйка вас заподозрит, и посте меня не вините.
Ладно, примем к сведению. Он еще раз взглянул на гравюры, украшавшие стену гостиной: индейцы скачут на неоседланных лошадях, как в кино, – наверняка работа какой-нибудь высокопрофессиональной ломбардской типографии, ловких ломбардских печатников, потому гравюры кажутся подлинными, будто их изготовили сами индейцы.
– Не бойся, я заплачу, – сказал Дука.
В этот момент вошла девушка. Шоу началось. Она была миниатюрная, коротко стриженная и очень хорошенькая, разве что глаза немного осоловелые. Кроме ярко-розовых вельветовых брючек, на ней не было ничего: видно, торопилась к выходу на сцену.
Следом за ней вошла хозяйка с подносом, на котором стояли бутылка и стакан.
– Рановато, правда, но «негрони» прибавляет жизненных сил. – Она лукаво подмигнула при последних словах.
Парад продолжался недолго: девушек было всего четыре, среди них одна чернокожая. Дука внимательно к ним приглядывался, пытаясь определить, какая окажется самой разговорчивой. Наконец он выбрал негритянку и отправился за ней в маленькую, но очень уютную комнату, освещенную неярким октябрьским солнцем. Отдернув занавеску, увидел мясную лавку на углу улицы Мандзони, няньку, толкавшую перед собой коляску с двумя близнецами – добрый знак! – и оскаленную пасть экскаватора: прямо перед домом рыли котлован нового здания.
– В выходные здесь потише, – заметила негритянка, с профессиональной быстротой освобождаясь от одежды.
Типичная африканка – об этом свидетельствовал не только темный цвет кожи, но и толстые, вывороченные губы, расплющенный нос, упругие и продолговатые, как кабачки, груди.
– Тебе этот шум не мешает? – спросила она. – Многие жалуются, нервничают, особенно с утра, но что поделаешь, с другой стороны есть комнаты, куда почти не доходит шум, а меня запихнули в эту, проклятые расисты!
Экскаватор действительно ревел так, что дребезжали стекла, и Дука с трудом разбирал ее слова.
– Ты одевайся, – сказал он. – Я ведь сюда не за тем пришел, а чтоб поговорить.
Негритянка тупо на него поглядела и захохотала. Проституткам попадаются всякие извращенцы, но такого, который бы в десять утра пришел в бордель просто поболтать, она, видно, еще не встречала.
– Шутник! – Она вытянулась на постели и про себя подумала, что он, скорее всего, пьян, поскольку пьяных в городе и с утра пруд пруди.
Дука присел на краешек кровати.
– Я полицейский. Прикройся и садись поближе – поговорим.
При слове «полицейский» роскошное черное тело – от длинных стройных ног до продолговатых грудей – будто все передернулось.
– Не надо бояться, – сказал Дука, глядя на пыльный солнечный свет, проникавший в комнату сквозь занавески. – Не надо меня бояться.
Она торопливо натянула трико золотистого цвета и накинула на плечи прозрачную, ничего не прикрывавшую пелеринку.
– Да, я полицейский, но тебе бояться нечего, – повторил Дука под адский рев экскаватора. – Вот мое удостоверение. – Он достал из кармана корочки. – Я не причиню тебе зла. Ты мне только помоги, а потом можешь уходить на все четыре стороны.
