Светлана Алешина - Секс, ложь и фото
Я распахнула дверь, забыв побеспокоиться о том, чтобы не ударить стоявших прямо за ней.
– Кого это ты сучкой называешь?!
Мой свирепый вид и неожиданность появления породили неловкую паузу. Брусков и Дюкова растерянно пялились на меня. Мне показалось, что я стою на театральной сцене. Дают «Ревизора». Помните финальную сцену? Открытые от удивления рты, вытаращенные глаза, гнетущая немота ожидания…
Но все-таки здесь был не театр, и каждый играл на свой страх и риск, без согласования своей роли со сценарием и режиссером.
Денис довольно быстро взял себя в руки и весь пыл своей агрессии перенес на меня. Тем более что ему надо было держать марку перед смущенной и подавленной Оксаной – вот, мол, смотри, какой у вас шеф.
– Тебе бы в КГБ работать, – осклабился он, глядя на меня в упор.
– Все же лучше, чем под твоим руководством, – сдерживая негодование, прошипела я.
Это отнюдь не было камнем в огород покорно исполняющей волю своего заносчивого сутенера Оксаны, я не хотела обидеть ее, кесарю, как говорится, кесарево, а слесарю – слесарево.
– Иди, – резко кивнул Дюковой Денис.
Но она от неожиданности, казалось, потеряла не только дар речи, но и способность перемещаться в пространстве.
– Иди же, – злобно повторил и нетерпеливо мотнул головой Брусков.
Она испуганно посмотрела на него, потом на меня и, еле передвигая ноги, пошла прочь. Ну точно деревянная. Я проводила ее взглядом, в котором жалость мешалась с отвращением. Овца смиренная!
– Кому же это, интересно, ты намерен на меня пожаловаться? – с гордым вызовом спросила я.
– Ты не очень-то нос задирай! – приблизил ко мне свое красивое, дышащее презрительной яростью лицо Брусков.
Я заметила, что правое веко и верхняя губа у него слегка дергаются. Волнуется. Изматывающую работенку себе он выбрал. Ему бы на подиумах костюмы от Армани да белье от Кляйна демонстрировать, а он по барам сомнительным ошивается, сутенерничает…
– Кому надо. Вот только когда пожалуюсь, обидно, тебе даже узнать не удастся, кто с тебя шкуру живьем сдерет, – с ехидной гримасой пародийно просюсюкал Брусков.
– А еще что-нибудь, кроме того, что угрожать и бедных девочек обирать, ты умеешь? – с высокомерным презрением сказала я.
– Умею, – загоготал Денис, – вот щас прямо тут трахну в жопу тебя.
Он тряхнул и крутанул меня так, что я, словно бальная партнерша в танго, сделала по крайней мере два оборота вокруг своей оси и уткнулась в холодную стену. Денис тяжело и возбужденно задышал мне в затылок. Но это не было дыхание обуреваемого жаждой секса самца. Это было жаркое и хриплое клокотание ненависти и злобы. Он завел мою правую руку за спину и встал вплотную ко мне.
– Ну как, нравится? – язвительно спросил он, – это только начало. Хочешь, я познакомлю тебя с процессом нежного, как укус сколопендры, умерщвления? Возможны разные варианты, но результат будет один и тот же – твой милый ротик, которому бы сосать и сосать, забьют комья земли.
– И кто же, интересно, ковырять будет мерзлую землю? Или это входит в твои обязанности? Ты, наверное, не только сутенер, но и что-то вроде шестерки у тех, кто охраняет твой грязный бизнес, – с ненавистью проговорила я.
Ответом был сильный толчок в спину. Я едва не влетела лицом в стену.
– Я не посмотрю на твой фейс, разукрашу так, что родная мама не узнает! – разъярился он еще больше.
– Ты, наверное, привык к подчинению маленьких несмышленых девочек, папочка безусый. – Я отдавала себе отчет в том, что рисковала, по крайней мере своей физиономией, но возмущение, кипевшее во мне, заглушило голос инстинкта самосохранения.
Брусков еще несколько раз тряхнул меня и… отпустил. До моего слуха донесся звук неторопливых шагов. Кто-то шел сюда.
– Ладно, сука, – прорычал Денис, – живи пока. Но если сунешься, предупреждаю – убью!
Я резко повернулась к нему и плюнула прямо в его смазливую порочную морду. Его грозящая мне хорошей затрещиной рука было взлетела, но опустилась, нерешительно повиснув в воздухе на уровне груди.
Да, страсти накалились. Но каково же было мое изумление, когда рядом с нами выросла фигура невозмутимого Шилкина. На Александре было длинное темно-серое пальто. Черный шарф был эффектно повязан вокруг шеи.
– Тебе не делает это чести, Дени, – спокойно сказал он, глядя на Брускова, как на пустое место, – пойдем, – обратился он ко мне в своей расслабленно-меланхоличной манере, – или ты хочешь продолжить общение с этим хамом?
Брусков с ненавистью посмотрел на Александра.
– Тоже мне, заступник нашелся, бери свою су…
Он не договорил, потому что тяжелый кулак Шилкина припечатал его к стене. Денис закрыл лицо руками и стал оседать на пол. Сквозь его сомкнутые пальцы сочилась тонкая струйка крови. Господи, какой яркий цвет, – в оцепенении подумала я. Мне казалось, что я нахожусь в какой-то виртуальной реальности. Вокруг меня выросли зеркальные стены, и все слова и движения людей, скользящих, подобно смутным отражениям, по поверхности этих стен, почти не затрагивают моих органов чувств.
«…Какой-то свет, какой-то звукС трудом доходят до сознания…»
Шилкин дотронулся до меня. Я удивленно посмотрела на него.
– Так ты идешь? – ни один мускул не дрогнул на его бледном лице.
От того восторженного и увлеченного человека, которым он предстал передо мной в своем причудливом жилище, не осталось и следа. Маска заиндевелого бесстрастия не давала пробиться ни одному бесконтрольному движению мышц. Ни гнева, ни раздражения…
Я наконец пришла в себя и поплелась по коридору. Александр двинулся за мной. У гардероба мы остановились.
– Поехали ко мне, – тихо сказал Александр, – или у тебя дела?
Тут я вспомнила, что искала его. Амнезия, национальная болезнь латиноамериканцев, столь ярко представленная в бесчисленных сериалах, и в наших, северных широтах, как видно на моем примере, давала о себе знать.
– Мне нужно кое-что сказать тебе. – Я механически достала из сумки номерок и протянула его Александру.
Он положил блестящую кругляшку перед Кирюшей. Тот подал шубу. Александр галантно помог мне ее надеть.
Мы вышли из бара и сели в машину. Уже начинало смеркаться. Я с тревогой посмотрела на Шилкина.
– Ко мне приходил Волков. Он расследует убийство Беловой. Спрашивал про тебя.
– Что конкретно?
– Выходил ли ты из бара незадолго перед тем, как обнаружили труп Насти?
– И что ты ему сказала? – равнодушно спросил Александр.
– А что я должна была ему сказать? – с раздражением спросила я.
Меня начинала бесить его безучастность, выглядевшая нарочитой. Я, понимаешь ли, переживаю за него, выгораживаю, вру следствию, а он сидит как каменное изваяние и со снисходительной небрежностью внимает мне или только делает вид, что внимает, а сам думает о чем-то своем, о Шопенгауэре, например, или представляет, как он мумией плывет по волнам вечности?.. Мне стало смешно. Гнев остыл. Только на дне души все еще томилось капризное недовольство глупенькой, маленькой девочки, которую взрослые отказываются воспринимать всерьез.
– Правду, ты должна была сказать правду, – пробубнил Александр.
– Ты сегодня случайно не разговаривал с майором? – насторожилась я.
– Нет. Успею еще пообщаться с ним.
– Я сказала, что ты никуда не выходил. Никто ничего не помнит, так что…
– Не надо было этого делать, или ты боишься за меня? – склонив голову набок, вяло усмехнулся Александр.
Да он что, издевается? Конечно, боюсь, а то как же?! Стала бы я к нему по сто раз на дню ездить и Волкову мозги пудрить, если бы не переживала за него.
– Откровенно говоря, да. – Я в упор посмотрела на него.
– Подумай, кто я тебе? Зачем тебе все это? – с грустью произнес он.
Ну, прямо лебедь умирающий или Сенека на последнем издыхании: вены вскрыты, кровь почти вся вытекла, и вместо нее по всему телу разливается могильный холод…
Мне опять стало весело. Может, это такое тихое помешательство? Скорее помешательством страдает сидящий рядом со мной мужчина. Я украдкой взглянула на задумчиво-отрешенного Шилкина. Да что с него взять? Он, наверное, витает сейчас где-нибудь за тысячу километров от земли. Путешествует в астрале, так сказать. Это сладкое облако – грез ли, искусства ли – для него настоящая реальность. А действительности, где я распинаюсь, жалею его, нет, бери выше, сострадаю ему, не существует. Нет, она есть, но как некое отраженное несамостоятельное бытие, несовершенно-расплывчатая проекция высшего мира, мира творческой фантазии и духовных откровений… Платонизм, одним словом.
– А про то, что я у туалета с Денисом, Оксана тебе сказала? – выпалила я.
– А что?
– Сказала, что Денис мне расправой угрожает? – решила я уточнить.
– Что вы с ним отношения выясняете… Я же говорю тебе: брось ты все это, занимайся своими делами.
– И поэтому ты так медленно шел? – Я вспомнила его неторопливо-уверенные шаги. – Но я же пришел. – Он словно проснулся, в его голосе зазвучала обида. – И потом, чего ты от меня хочешь?
