Александр Леонидов - Траектория
— Да-а. Ведь он раньше меня пришел, да и программист был от бога...
И столько грусти звучит в его словах, что не могу понять, то ли он печалится о том, что Хохлов не стал начальником ВЦ, то ли расстроен потерей квалифицированного специалиста. Повздыхав, Щедловский продолжает:
— Но в науке этого мало. Нужно подтверждать свои знания работами, учеными степенями, публикациями... А он как-то... Презирал все наши стремления защититься, занять место поприличнее и с соответствующим окладом... Мы отпуска на что тратим? В библиотеках сидим. На пляж бы сбегать, а ты сидишь, над списком литературы голову ломаешь. Другие по вечерам в театры, а ты в дисплей глазеешь. Защитил кандидатскую, волей-неволей за докторскую принимаешься... А Хохлову все это до лампочки было. Каждый отпуск бежал из суеты городов и потоков машин... Последний раз, например, Хохлов бродил по Алтаю. Я себе представить не могу, как можно целый месяц созерцать и ничего не делать? А ему нравилось. Я жене невзначай обмолвился, что Алексей Иванович решил отпуск на Алтае провести, так она прямо загорелась. Заставила меня попросить его привезти какой-нибудь адресок, куда можно с семьей вырваться. Я согласился. Решил, что и там поработать можно будет.
Упоминание об Алтае заставляет меня насторожиться.
— Алексей Иванович выполнил вашу просьбу?
— Конечно. Он человек очень обязательный. Если пообещает, непременно исполнит. Поедем теперь в эту Шадринку летом, посмотрим, где Хохлов провел свой последний отпуск.
— В Шадринку? — задумчиво повторяю я.
Щедловский кивает:
— Да. Он там с каким-то трактористом договорился. У того молоко настоящее, из-под коровы, огородище, пасека. Я обычно фамилии плохо запоминаю, а тут как раз книгу Орлова читал, вот и отложилось по ассоциации — тракторист Данилов.
— Повторите, пожалуйста, фамилию тракториста,— прошу я.
Щедловский улавливает напряжение, прозвучавшее в моем голосе, осторожно повторяет:
— Данилов...
— Данилов из Шадринки,— машинально произношу я, пытаясь понять, почему Дементьич, плотник со второго участка, не упомянул о том, что Хохлов был в гостях у его родственника.
Стоп! А с чего я взяла, что Дементьич — родственник тракториста Данилова?
— Олег Львович, Хохлов называл вам только фамилию?
— Нет,— нерешительно, словно ожидая подвоха, отвечает Щедловский.— У меня записаны имя и отчество... Посмотреть?
— Будьте добры.
Он извлекает из пиджака книжечку в тисненом кожаном переплете и сообщает:
— Данилов Михаил Дементьевич.
20.
Решительно хлопаю дверцей «Нивы», поднимаюсь на крыльцо прокуратуры и стараюсь незаметно проскользнуть мимо открытого кабинета Селиванова. Но мне это не удается.
Селиванов, угрюмо скрестив руки на груди, словно ревнивый отец, поджидающий легкомысленную дочь с затянувшегося свидании, стоят в дверном проеме.
Наивно взмахиваю ресницами.
— Ты еще не ушел, Евгений Борисович?
— Удружила, — мрачно роняет он.
Делаю непонимающее лицо. Но это не вводит в заблуждение моего коллегу.
— Нет, конечно... У тебя сердце девичье, слабое.. У Селиванова оно железное, все выдержит. И рыдания бедной женщины, на глазах у которой мужа увозят в тюрьму, и ее бесконечные расспросы. Селиванову же делать нечего. Сиди карауль твоего Дербеку да с женой его отваживайся. У Селиванова сроки расследования не горят, у него все отлично, ему и обвинительное печатать не надо...
Хочется сказать что-то приятное.
— Евгений Борисович, тебя до дому подбросить?
— Я ночевать не поеду, буду здесь сидеть, наверстывать упущенное с Дербеками время,— отвечает Селиванов с достоинством индейского вождя, привязанного к столбу пыток.
— Ну, раз так...— приподнимаю я плечо.
Догадываясь, что дальнейшее упорство может привести к долгой поездке в стылом троллейбусе, Евгений Борисович снисходит:
— Уговорила... Когда надумаешь, загляни.
Киваю и спешу в кабинет прокурора.
Лицо Павла Петровича, освещенное тусклым светом высоко подвешенной люстры, кажется еще более уставшим и старым.
— Лариса Михайловна, опять ты забываешь чувство меры,— с безнадежностью в голосе укоряет он, глядя при этом куда-то выше меня.
Лихорадочно соображаю, с кем это я могла утратить бдительность? На память ничего не приходят, и, опустившись па стул, перехожу в атаку:
— Я?!!
Но шеф, пропустив мимо ушей мое восклицание, негромко говорит:
— Что у тебя с Мизеровым произошло?
— Накляузничал? .
— Звонило районное начальство. Говорило, что следователя заменить надо, а то направили молодую особу, она и дров наломать может — со своим-то девичьим максимализмом. К тому же дерзит ответственному товарищу.
Язвительно хмыкаю:
— Нашел-таки ходатаев... Оперативный субъект этот Мизерен. Почуял, что почва под ногами заколыхалась, сразу звоночек организовал.
— Лариса, давай без сейсмических штучек,— просит Павел Петрович.— Объясни, что в этом стройуправлении происходит, а то Мизеров так все представил, будто из-за тебя план ввода объектов народного хозяйства срывается.
Подробно обрисовываю шефу ситуацию, в которой оказался начальник управления, как он пытался прикрыться Омелиным, а Дербеко склонить к оговору главного инженера.
— Значит, я поступил правильно,— как бы про себя произносит шеф.
— Не поняла,— говорю я и улавливаю, что сказала это, совсем как мой Толик, окажись он на моем месте.
— Одним словом, попросил больше не звонить,— словно досадуя на непонятливость своей подчиненной, отрезает Павел Петрович.
Зная отношение шефа ко всякого рода доброхотам, представляю лицо «районного начальства», выслушавшего эту скромную, просьбу прокурора, и довольна.
Кашлянул, шеф хмурится.
— Радоваться пока нечему...
Тогда я сообщаю Павлу Петровичу о своем намерении посетить глухую алтайскую деревушку Шадринку. Он удивлён. Можно подумать, будто я не шесть лет назад, а только вчера переступила порог нашей прокуратуры, и он совсем-совсем не знает меня. Наконец шеф интересуется:
— И давно ты это решила?
Искренне признаюсь, что минут двадцать назад. И хотя весьма смутно представляю себе цель поездки, обрушиваю на шефа доводы. Он сочувственно и понимающе кивает, однако принять решение не торопится. Рассудив, что внятно объяснить вряд ли удастся, меняю тактику.
— Ну, дайте командировку,— почти ною я.
Прокурор морщится.
— Дня на три,— как бы уличая его в скупости, требую я.
Павел Петрович вздыхает.
— Ладно... Скажи Татьяне, пусть выпишет командировочное удостоверение... На неделю хватит?
Он так долго сопротивлялся, что меня прямо-таки подмывает поторговаться, но осекаюсь и проникновенно произношу:
— Спасибо.
Танечка Сероокая, узнав, куда я еду, ужасается:
— Одна?! На край света! Кошмар!!
Соглашаюсь, что случай действительно кошмарный, но деваться некуда — работа такая.
Неодобрительно косясь в сторону прокурорской двери, Танечка спрашивает;
— Шеф посылает?
— Угу,— обреченно киваю я.
21.
Селиванов бодро прощается, неуклюже соскальзывает с сиденья «Нивы». Отъезжая, бросаю взгляд в зеркало заднего вида, на фигуру в стареньком пальтишке. На душе становится муторно. Бедный Селиванов! Чужое одиночество начинаешь ощущать, когда самой приходится возвращаться в пустую квартиру. Но мама, папа, мой любимый непременно и скоро вернутся, а вот вернется ли жена Селиванова?.. Не каждая женщина способна смириться и найти в себе силы вновь взвалить па плечи и безропотно тащить крест жены следователя. Толику, если он все-таки решит на мне жениться, придется несравненно труднее. Мужчины такие слабые.
На проспекте Дзержинского, ярко освещенном лунным светом уличных фонарей, замечаю женщину с завернутым в одеяло ребенком — она пытается остановить идущие мимо такси. Сверток е младенцем такой огромный, а женщина такая миниатюрная, что я притормаживаю. Батюшки! Да это же Валентина!
Валентина просовывает голову в кабину…
— Лариса?!
В голосе моей коллеги по работе столько удивления, будто перед ней по меньшей мере актриса Ирина Алферова, которая совершенно случайно приехала в родной город и решила ни с того ни с сего подвезти продрогшую на остановке следователя прокуратуры, находящуюся в отпуске по уходу за ребенком.
Аккуратно придерживая свое сокровище, зовущееся Катькой, Валентина устраивается на сиденьи.
— Ну, как вы там? Как Павел Петрович, Селиванов, Танечка?
— Лучше всех,— сообщаю я.— Только вот на время твоего отпуска нам никого не дали... Ты-то как? Устаешь?
— Не то слово,— вздыхает она, поправляя что-то кружевное внутри одеяла.— Вот из поликлиники возвращаемся... Везде одни — папа у нас все работает, пре-ступ-ников ловит, в засадах сидит. А мы с Катей дома сидим,— Валентина поворачивается ко мне.— Кирилл из отдела не вылазит... А с Катькой столько хлопот...
