Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя
Я отправил страницы рукописи своему редактору в Нью-Йорк. Я искал мнения того, кто не знаком с автором, у кого шире взгляд, кто способен умерить мое восхищение или, по крайней мере, смягчить возможное влияние моего восторга на Саймоновы намерения относительно Анастасии. Одно дело — держать ее поблизости, в руках Саймона, пока я ищу освобождения из объятий Мишель, и совсем другое — дать Саймону понять, чем он располагает.
Фредди Вонг опубликовал оба моих романа, что в индустрии, где редакторы меняют дома даже чаще авторов, привело к массе предположений о том, что карьера его достигла пика еще до сорокового дня рождения, а некоторые даже поговаривали, что «Модель» помогла сберечь его репутацию, а «Покойся с миром, Энди Уорхолл», напротив, стал началом ее конца. Ему больше нравился «Энди Уорхолл», но, думаю, отчасти из-за того, что роман не оправдал ничьих ожиданий в этом бизнесе. Эта книга, не покрывшая ни доллара моего аванса, не говоря уже о национальной рекламной кампании, и продававшаяся в десять раз хуже «Модели», оказалась на редкость явным провалом. Винили многих, но Фредди взял вину по большей части на себя и тем самым избежал почти неминуемого восхождения в ряды руководства. Думаю, в издательском деле наибольший ужас внушал ему собственный успех. Он знал, это не даст ему внешних преимуществ литературной известности автора, но лишит возможности работать со словом, бороться за чистоту речи, ради чего, собственно, редакторы и выбирают книгоиздательство, а не рекламный бизнес, гражданское судопроизводство или другую подобную сферу, где зарабатываются серьезные деньги. Я хочу сказать, он был честен в своих стремлениях, даже с самим собой.
Итак, я нарушил обещание, данное Саймону, — сохранить рукопись в тайне. Не стану утверждать, что поступил благородно или хотя бы благоразумно, но как мог я предвидеть то, что за этим последовало? В записке к редактору я написал только: «Интересно, что ты скажешь о труде моей протеже?» — и затем приврал насчет подвижек в работе над своей новой книгой — обусловленной пунктом 6(б) договора на две книги, подписанного мной при передаче прав на «Энди Уорхола», — с которой, по моим словам, возникли небольшие затруднения из-за объема. Таким образом, ради рукописи Анастасии я обратился к Фредди как к другу — как, полагаю, Саймон обратился ко мне, и, как полагал Саймон, Анастасия обратилась к нему. Фредди тогда был не слишком занят; новое поколение редакционного руководства в «Шрайбер Букс», в большинстве своем его однолетки, уже не доверяло ему приобретение новых книг, а единодушное мнение, что на большее Фредди уже не способен, заставляло агентов с осторожностью делиться с ним многообещающими работами, дабы хорошая рукопись не погибла от его прикосновения.
Я отослал ему страницы «Как пали сильные», повинуясь внезапному порыву. Как это типично: адрес на конверте — единственный литературный подвиг, которым я ныне известен.
Джонатон? Это Фредди Вонг.
Фредди, я тут…
Ты ведь не морочишь мне голову, а?
Морочу?
Ну, с этой рукописью. Хочешь, чтобы я поверил, будто твоя протеже действительно существует…
Ну, она, пожалуй, не совсем протеже. По правде сказать…
Потому что если ты написал это сам, у тебя есть все причины для беспокойства. Это самая рискованная твоя работа.
Я знаю.
И самая сильная вещь, которую я прочел, с тех пор как попал сюда из колледжа.
Она еще учится в колледже.
Кто учится?
Автор.
То есть ты правда этого не писал? Ты не имеешь к этому тексту отношения?
Я не могу писать, тем более так.
Ох черт, Джонатон. Я понял, я понял. Я лучше пойду.
Джонатон? Это Фредди.
Фредди, я…
Так кто это написал?
Написал?
Рукопись. Кто автор рукописи, которую ты прислал мне в среду?
Я… я не могу тебе сказать ее имя. Я дал слово.
Так это она? Студентка? Эта твоя протеже — ты ей доверяешь?
Я не настолько хорошо ее знаю.
Я к тому, что отрывок, который ты мне прислал, обрывается посреди фразы. Считаешь, все остальное будет такое же? Ладно, как оно хоть называется?
По-моему, она это называет «Как пали сильные».
Называет «Как пали сильные». А на твой профессиональный взгляд, роман в целом держит планку?
Я сам видел только то, что прислал тебе. И я его послал, просто чтобы…
Но ты же писатель. Ты сам-то что думаешь?
Ты как-то волнуешься, Фредди.
Волнуюсь? Нет-нет. Я не волнуюсь. Так что ты там говорил?
Тот, кто способен так писать, может позволить себе провал. Это почти все искупает. Но…
Все искупает. Не вопрос. Я лучше пойду.
Джонатон? Фредди.
Фредди.
Мы еще не опоздали предложить договор?
Договор?!
Преимущественный договор на издание «Как пали сильные». Мы готовы предложить…
Ты показывал это другим?
Мы все согласны, что…
Я хотел только узнать твое мнение об Анастасии.
Значит, Анастасия.
Я, разумеется, не предполагал, что вся твоя компания…
Вот что я думаю: я думаю, это настолько хорошо, что само собой снимает все вопросы о целесообразности публикации, не важно, кто автор и насколько он не хочет раскрывать себя. Вот что думает моя компания: 400 000 долларов.
Это вдвое больше, чем вы заплатили за «Энди Уорхолла», и…
Она женщина. Еще студентка. Вот на что смотрит «Шрайбер». Ты сам все знаешь про позиционирование автора.
Я знаю, что оно сделало со мной.
Дай мне поговорить с этой Анастасией, а потом уже все остальное. Самая сильная работа, что я читал, с тех пор как…
Я лучше пойду.
xii
У Кики Веллингтон Макдоналд было с кем поужинать в своем pied-à-terre[11] в Сан-Франциско. Ее муж делал деньги в Фортуне, и, бывая в Сан-Франциско, где Кики в основном и проводила время, когда не летала куда-нибудь на частном самолете, она никогда не ела одна. Калории она полагала досадным побочным эффектом еды, основная цель каковой — показаться умной в разношерстной компании, а вторичное назначение — уравновесить выпивку, которой Кики посвятила большую часть своей печени. Поэтому она, если не выходила в свет, приглашала гостей к себе; ее любимым числом было одиннадцать, оно соответствовало количеству приборов доставшегося ей в наследство старого фамильного серебра с инкрустированными гербами, такими же, как на ее кольце с печаткой. На гербе был представлен обычный набор клинкового оружия, но оно занимало только часть герба: пустое поле зияло под левой перевязью. С очевидной гордостью Кики объясняла гостям, что ее прадед мог претендовать на дворянский титул лишь половиной крови — как и все мужчины в ее жизни, он был ублюдком.
Устав шокировать общество, Кики обратила внимание на мир искусства — то есть неизбежно на Саймона. Он рассказал ей, кого следует приглашать на ужин, она вынудила сделать то же других дилеров, и в ее пентхаусе к югу от Маркета больше бизнеса мешалось с большими развлечениями, нежели в любой галерее города. Тут встречались коллекционеры, художники и диковины от культуры, включая случайных писателей. В прошлый раз я побывал здесь в роли диковины — Кики пригласила меня по предложению Саймона в тот месяц, когда мой первый роман получил благожелательный отзыв в «Алгонкине», а я выиграл какую-то весьма незначительную премию имени писателя, о котором никогда не слышал и чьи произведения так и не смог обнаружить в публичной библиотеке. Мортон Гордон Гулд. Я рассказывал об этом Кики, и как раз это она обо мне вспомнила, когда мы с Мишель приехали в пентхаус переоборудованной часовой башни, служившей Кики городским местом жительства. Конечно, и на этот раз мое имя попало в список приглашенных благодаря Саймону. Когда Кики встречала нас, он и Жанель уже вовсю крутились вокруг других гостей.
— Итак, ты продвинулся, — сказала мне она, — из писателей в художники, и трех лет не прошло. Мои поздравления. Наверняка даже сам Мортон Гордон Гулд такого не достиг. — Она взяла меня за руку. — А вы, должно быть, Мишель, подружка-арт-критик. — Взяв за руку и Мишель, она потащила нас внутрь, как новые трофеи.
— Вы читали Мортона Гордона Гулда? — спросила ее Мишель в полном замешательстве. Этого и следовало ожидать. Все негласные правила, которые она так старательно заучила и так прилежно соблюдала всю взрослую жизнь, совершенно попирались Кики и радостно отвергались теми, кто осторожничал, попав в круг ее богатых знакомых.
