Светлана Гончаренко - Сыграй мне смерть по нотам...
Тем временем актёров в пьесе прибавилось — в коридоре снова послышались шаги. Выглянув, Самоваров увидел ещё одну девчонку, такую же толстую и щекастую, как виолончелистка Аврора. Она была одета в униформу «Чистых ключей» — коротенькую юбочку и блузку с галстучком. Ещё один фальшивый ребёнок?
Самоваров снова высунулся из двери, присмотрелся к вновь прибывшей. На сей раз он вынужден был признать, что она, как и виолончелистка, настоящая, неподдельная школьница. Хотя фигуры у обеих толстушек довольно оперные и имена подозрительные.
Девчонка с сундука приветствовала новую подружку так:
— А, Диана! Наконец-то!
Судя по скрежету в тупичке, Диана тоже взобралась на ящик с песком. Просто удивительно, как на нём уместились все трое!
— Ну, как? Получилось? — набросилась на Диану девчонка из «Багатели».
— Угу, — ответила Диана. — Вроде бы красавчик ничего не заметил.
Виолончелистка Аврора вздохнула:
— Смотри не ошибись. Он всегда начеку! Мне кажется даже, что глаза у него в разные стороны крутятся, как у хамелеона, и всё видят. Когда я позавчера — помните? — должна была за ним наблюдать, он сразу меня засёк и обещал нажаловаться Сверчкову, что я отлыниваю от занятий. Я сказала, что сестру жду, он отстал, но всё время на меня зыркал.
— Всё сделано, как надо, — уверенно заявила Диана. — Сегодня к нам на репетицию заявился какой-то чокнутый дед в розовой кофте. Не к нам, конечно, а к Полине. Заявился и говорит ей: «Вы, деточка, такая юная и прекрасная, а Моцарта играете, как газонокосилка». Уселся с ней рядом и давай играть. Даже голову ей на плечо положил. Прикалывался старичок! Мы со смеху падали. Влетает тут Смирнов, кидает папку на рояль и давай деда от Полины отдирать. А Полина верещит, что дед сам начал к ней приставать. В общем, пока они разбирались, я тихонечко придвинулась к роялю, папку открыла (ужасно кнопки тугие!) и сунула внутрь наше письмо. Никто в суматохе не заметил.
— На папке остались твои отпечатки пальцев! И на письме тоже! — ужаснулась виолончелистка Аврора.
Девчонка из «Багатели» засмеялась:
— Ну, ты и хватила! Пусть он видит насквозь, как хамелеон, но не до такой же степени, чтобы замечать отпечатки пальцев! И потом, в письме ничего нет криминального, только одна правда. Он просто напугается.
— И что будет?
— Увидите!
«Превратили музей чёрт знает во что, — с досадой подумал Самоваров. — Целый день во всех углах дети орут кантаты и строят какие-то козни! Хорошо, что концерт будет на католическое Рождество. Не знаю уж, почему губернатор отмечает именно католическое, но до православного в таких условиях я не доживу. Если вундеркинды сломают ещё что-нибудь… Кстати, надо сходить Ольгу обрадовать — батареи больше не видно, лицо музея спасено».
Самоваров вышел, запер мастерскую. Девчонки на пожарном сундуке притихли. Аврора, обняв свою виолончель, демонстративно уткнулась в книжку. Самоваров усмехнулся. Он прошел по коридору и за ближним поворотом чуть не сбил с ног ту рыжую особу, что стояла за портьерой в аванзале. Неужели она этих глупых девчонок подслушивала? Но зачем?
Рыжая нагло улыбнулась и спросила:
— Вы что, к директору? Зря. Он занят.
— Вы хотите сказать «занята»? Или мы имеем в виду разных лиц? — неприязненно ответил Самоваров.
— Ваш директор Тобольцева? Она и занята. У неё Андрей Андреевич Смирнов.
— Невелика птица. У меня важное дело, — бросил на ходу Самоваров.
Его рассмешило, что имя Смирнова рыжая произносила, будто золотыми буквами на мраморе выбивала.
Смирнов действительно сидел в директорском кабинете, когда Самоваров туда вошёл. Завидев реставратора, Ольга напряжённо привстала. Ей, наверное, весь день мерещился чисто директорский кошмар — губернатор благостно восседает в первом ряду на золочёном стуле, ждёт прекрасного, а из-под стильного подоконника выглядывает батарея, прикрытая фанерой.
Коля? — выдохнула она нетерпеливо.
Андрей Андреевич Смирнов тоже обернулся и окатил Самоварова голубизной своих быстрых всевидящих глаз.
— Всё в порядке, наружно повреждения не видны, — отчитался Самоваров.
Ольга восторженно сложила на груди белые руки:
— Коля, ты просто волшебник! Он волшебник у нас, Андрей Андреевич, вы знаете? Уникальный, от Бога реставратор! Вы знакомы? Это Андрей Андреевич Смирнов, руководитель хора … «Родники»?
Ольга была типичным узким специалистом и слабо разбиралась в музыкальной жизни Нетска.
«Чистые ключи», — поправил её Смирнов.
Он равнодушно кивнул Самоварову, но вдруг сморщил лоб.
— Самоваров? Фамилия знакомая… Необычная и редкая фамилия! Не тот ли вы Самоваров… мне жена что-то такое говорила насчёт претензий к покойному Тверитину?..
Предъявлять свои претензии прямо сейчас Самоваров не собирался и сухо сказал:
— Да, есть одно дело, небольшое. Мы его в другой раз обсудим.
— Конечно, конечно! Я готов! Всегда к вашим услугам, — оживился Смирнов. — Память Матвея Степановича для меня священна. Он столько сделал доброго, помог детям, помог мне! Его стихи стали нашими песнями. Его щедрый дар…
— Всего хорошего, — сказал Самоваров и вышел в коридор.
Он устал. На душе было скучно и как-то пыльно от мелких дел и забот. Он позвонил Насте. Её тоненький голосок отозвался издалека, тоже усталый, но деловой. Прелестный… Она сейчас в библиотеке, у неё там куча дел, и не может ли он зайти за нею часов в семь? Он может. Он хочет. Он её любит. Пока! Ту-ту-ту…
В декабре темнеет рано. Скорее, так толком и не рассветает. Позднее утро сразу начинает клониться к вечеру, а уже в три часа длинные крещатые тени бегут по снегу. Зато ночь абсолютна, без оттенков — черна, черна, черна…
Вечером в музее, особенно в холода, посетителей бывает мало. Смотрительницы включают свет только по просьбе случайно забредшего любопытного чудака. Но таковые редки: как-то не принято заходить погреться в музеи. Когда электричество погашено, в залах остаётся лишь внешний, от дальних уличных фонарей свет.
Самоваров такие потёмки любил. Он считал, что днём, при ярком свете и посетителях, экспонаты выглядят фальшиво чистенькими и непригодными для настоящей жизни. Экскурсанты тоже, кажется, не верят, что вещи настоящие. Разве можно представить себе дымящийся бульон в мейсенской фарфоровой супнице, которую Самоваров склеил из сорока двух кусков! В музее вещь всё-таки умирает. Она хороша, когда можно её трогать. Или, открыв утром глаза, увидеть сквозь недосмотренный сон и недоосознанную явь. На диване надо сидеть, по часам сверять время, из супницы разливать суп. Даже картина на стене не должна пугать недоступностью. К ней бы подойти поближе, разглядеть паутинный рисунок трещин, гладкую плёнку краски и грубый комочек белил — тот самый, что издали кажется ослепительным бликом на влажном зрачке.
Нетский областной музей погрузился в сумерки, а до Насти и до ежеминутного счастья, которым она была, оставалось ждать ещё два с половиной часа. Сегодняшние труды над монастырским поставцом Самоваров завершил. Он побродил по пустым залам и вышёл на огонёк у гардероба. Там в тесной и весёлой комнатке вели светские беседы Вера Герасимовна, Ледяев и уборщица Нина.
— Коля, как чудесно, что ты зашёл, — обрадовалась Вера Герасимовна. — Я уже сама хотела к тебе подниматься. Мы с Альбертом приглашаем тебя сегодня на ужин. У нас будет исключительно мужское общество, и ты его украсишь.
Альберт Михайлович согласно закивал. Розовая кофта с букетами уже переместилась с него на Веру Герасимовну. Его зябкие отроческие плечи сейчас укутывала шаль козьего пуха.
— Вряд ли посетители до закрытия появятся. Уже сейчас ни души, одни музыканты в Мраморной гостиной остались. Если кого принесёт нелёгкая, Ниночка за меня в гардеробе посидит. Давайте прямо сейчас отправимся к нам, — скомандовала Вера Герасимовна. — Ты ведь, Коля, свои дела кончил? Тогда вперёд!
Нехотя Самоваров согласился убить два часа в загадочном мужском обществе. Вера Герасимовна зачем-то поднялась вместе с ним в его мастерскую. Пока он одевался, она всё вздыхала и наконец решилась:
— Коля, ты тут некую Полину видел?
— Нет, — машинально ответил Самоваров.
Он не сразу сообразил, о ком идёт речь.
— Это та, что в детском хоре на рояле играет? — вдруг вспомнил он.
Вера Герасимовна даже подпрыгнула:
— Именно та! Ты знаешь её, разговаривал с ней? Она молода? Красива?
Самоваров почесал затылок:
— Вроде бы молода. Я с ней не разговаривал. Вернее, разговаривал, но по телефону. И видел только издали. А что случилось?
— Она красива? — настойчиво повторила Вера Герасимовна.
— Чёрт её знает. Издали вроде бы красоты не заметно. Зато голос у неё скрипучий, противный. Альберт Михайлович говорит, что она очень плохо играет на рояле.
