Эдуард Хруцкий - МЧК сообщает
— Кого вводим в операцию?
— Данилова.
— Не молод?
— Нет, парень серьезный, дерется здорово, джиу-джитсу знает, уроки брал, стреляет неплохо, а главное, его в Москве никто не знает.
— Давайте готовить.
Данилов вошел в кабинет Манцева. Одет он был необычно: черную косоворотку, шитую по воротнику белым, опоясывал наборный пояс, пиджак свисал с левого плеча, синие брюки заправлены в лакированные сапоги гармошкой.
В кабинете кроме Мартынова и Манцева сидел человек лет сорока в форменном сюртуке без петлиц, белоснежный воротничок подпирал подбородок. Было в нем что-то барское, а вместе с тем вульгарное.
— Так-с, — сказал он, — по фене ботаешь?
— Что? — удивился Данилов.
— Не та масть, Василий Николаевич, ошибся ваш гример.
— Пожалуй, да, — Манцев засмеялся, — не похож ты, Ваня, на удачливого вора.
— Вы, молодой человек, — обратился к Данилову незнакомый, — кстати, не смотрите на меня так удивленно, моя фамилия Бахтин, я криминалист и консультант у коллеги Манцева.
— Великий спец по уркам, — белозубо улыбнулся Мартынов, — бог нам вас послал, Александр Петрович.
— Ну зачем же так? Не упоминайте господне имя всуе. Нехорошо. Так кем вы были, молодой человек, в той, иной и спокойной жизни?
— Я закончил Брянское реальное училище.
— Весьма почтенно. И чем думали заниматься?
— Хотел подать прошение в Лазаревский институт.
— О-о-о! Романтика. Запад есть Запад. Восток есть Восток. И с места они не сойдут.
— Киплинг, — мрачно сказал Данилов.
— Мило. Мило. Значит, студент. Пойдемте.
И снова открылась дверь кабинета. На пороге стоял молодой человек в студенческой куртке с петлицами, в брюках с кантом, обтягивающих ноги. Белоснежная рубашка, загнутые углы воротника, галстук с булавкой. Данилов даже причесан был иначе. Волосы разделял ровный английский пробор.
— Студент, Василий Николаевич, студент. Это кличка и легенда. На палец перстень, дорогой, наручные часы, лучше золотые, дорогие запонки. Студент-налетчик.
— Где же мы все это достанем, Федор? — повернулся Манцев к Мартынову.
— Да такому залетному все достанем, — засмеялся начальник группы, все что надо.
— А теперь, Данилов, то есть Студент, — сказал Манцев, — знакомься со своей напарницей.
Он подошел к дверям.
— Заходи, Нина.
В кабинет вошла красивая высокая блондинка в строгом темно-синем платье, отделанном белыми кружевами, в высоких светлых ботинках на каблуках.
— Вот с ней ты и пойдешь. Это наш товарищ, Нина Смирнова. Так что знакомьтесь.
Девушка подошла к Данилову, протянула руку:
— Нина.
— Иван, — Данилов посмотрел ей в глаза и смутился.
Квартира была маленькой и по-казенному чистой. Всего две комнаты.
— Располагайтесь здесь, — Козлов положил на стол пакет с едой. — Сами понимаете, за порог ни ногой.
— Надолго? — спросила Нина.
— Как придется. Одежду не снимайте, привыкайте к ней, а то ты, Ваня, в этих манишках, как корова под седлом.
Козлов проверил телефон и ушел.
Иван подошел к окну. Внизу лежал занесенный сугробами пустырь. По снегу разгуливали важные, похожие на монахов вороны.
В квартире было тихо, только капала из крана вода да потрескивала свеча.
И эти, такие мирные звуки приносили воспоминания о прошлом. Казалось, что остановилось время. Не было белых, фронтов, заговорщиков, бандитов. А был только этот пустырь с воронами, звук разбивающейся в раковине воды, треск печки.
Данилов был слишком молод, ему шел девятнадцатый год. Он еще не избавился от прекрасного ощущения бесконечности жизни. И хотя, работая в группе Мартынова, он видел смерть и горе, участвовал в перестрелках и облавах, он еще не думал о смерти.
Много позже, когда в памяти его прошлое отодвинется, как в перевернутом бинокле, он поймет, какая смертельная опасность подстерегала его.
Но сегодня его волновало совсем другое.
Данилов закурил, взял курс криминалистики, подаренный Бахтиным, и углубился в чтение. Нет, он не пойдет после окончания войны в Лазаревский институт. Наука раскрытия преступлений увлекла его, и он твердо решил стать криминалистом.
Манцев и Мартынов шли вдоль Пречистенского бульвара. Навстречу им из-за угла, чеканя шаг, двигалась рота красноармейцев. Новые, еще не обмятые шинели, смушковые папахи, новые ремни.
— Левой! Левой! — звонко и радостно неслась в морозном воздухе команда.
Лица красноармейцев от мороза румяные, шаг твердый.
Мартынов остановился, пропуская строй, внимательно вглядываясь в лица бойцов.
— Они скоро на Деникина, — с грустью сказал он.
— Завидуешь, Федор? — Манцев положил ему руку на плечо.
— И да и нет, Василий Николаевич. Завидую простоте. На фронте все ясно. Враг издалека виден.
— Это ты прав. А нам порой приходится искать врага рядом с собой. Вспомни левоэсеровский мятеж.
Они свернули в сторону Сивцева Вражка. У доходного дома остановились.
— Может, мне подождать, Василий Николаевич? — хитро усмехнулся Мартынов.
— Нет, Федор, пошли вместе. В другое бы время пришел один, пригласил бы девушку по Москве погулять, в Художественный театр сводил. Вместе погрустили бы над судьбой трех сестер. В другое время.
— Василий Николаевич, дорогой мой, разве для любви есть время?
— Слишком тяжела ее утрата, и слишком большая опасность угрожает ей.
— Вы думаете?
— Предполагаю.
Строгая, вся в черном, Елена Климова сухими от горя глазами глядела на Мартынова и Манцева.
— Елена Федоровна, — сказал Манцев, — покажите нам комнату брата.
— Прошу.
Комната Климова была небольшой. Книжный шкаф, диван, покрытый ковром, письменный стол.
Над диваном скрещены две шашки: одна с анненским, другая с георгиевским темляком и позолоченным эфесом.
Мартынов подошел ближе и прочитал: «За храбрость».
Рядом висело несколько фотографий. Группа юнкеров-александровцев, два молодых подпоручика в парадной форме, Алексей Климов в штабс-капитанских погонах, с рукой на перевязи.
Манцев подошел к стене, начал рассматривать фотографии.
— Кто это рядом с Алексеем Федоровичем?
— Его товарищ по училищу, Сергей Наумов, они сфотографировались в день производства.
— Елена Федоровна, а у вас случайно нет фотографии Виктора Копытина?
— Конечно, Василий Николаевич, но зачем она вам?
— Елена Федоровна, мне тяжело говорить, но Алексея Федоровича убил Копытин.
— Нет!.. Это невозможно...
— Но это так. Копытин убил и Басова, и еще нескольких человек.
— Это невозможно.
— Елена Федоровна, поверьте мне, на его руках много крови прекрасных, нужных новой России людей.
— Он заговорщик?
— Нет, он стал бандитом.
Елена опустилась на диван, закрыла лицо руками. Так она сидела несколько минут, потом посмотрела на Манцева:
— Он вчера был у меня.
— Зачем?
— Он ничего не знал об Алешином письме, он приходил и сказал, что брата убили вы.
— Неужели вы ему верите?
— Нет.
— Так где его фотография?
— Висела на стене.
На месте фотографии они увидели только темный квадрат на выгоревших обоях.
— Он заходил в эту комнату?
— Да, — тихо ответила Елена.
— Елена Федоровна, он мечется по городу, как зверь, у него нет выхода, мы его поймаем, но он может появиться у вас снова.
— И что мне делать?
— Разрешите посмотреть квартиру?
— Конечно.
— У вас во двор окна комнат выходят?
— Только на кухне.
Они вошли на кухню.
— Вот как хорошо, — засмеялся Мартынов, — занавесочка славная у вас.
— Какая занавесочка? — непонимающе спросила Елена.
— А вот эта, в пол-окна, пестрая. Ее и днем заметишь. Если Копытин придет, вы ее задерните.
Война войной, революция революцией, а Мясницкая такая же нарядная. Правда, подоблезли золотые буквы на вывесках торговых фирм, новые названия советских учреждений появились, но тротуары чистые, даже потрескавшиеся стекла магазинов горели на солнце.
Что и говорить — московское «сити».
Да и народ здесь привычный, одетый добротно. Меха, сукно дорогое, трости.
Копытин остановился напротив дверей с вывеской «Валютный отдел».
Дверь двухстворчатая, сбоку милиционер с наганом на ремне прыгает от мороза.
Ничего. Пусть себе прыгает пока.
И вдруг на той стороне — дама в чернобурой шубе, шапочка на брови натянута. Копытин перебежал улицу:
— Ольга Григорьевна!
Остановилась, взглянула изумленно:
— Господи, Виктор!
Щелкнул каблуками, наклонился к руке. Ольга Григорьевна оглянулась.
— Вы с Юга? — спросила шепотом.
— Так точно.
— Как там?
— Наступаем.
