Полина Дашкова - Продажные твари
Если бы это был не его сын, а чужой ребенок, полковник мог бы сейчас спокойно осмотреть руку, отвлечь мальчика разговором, определить, перелом это или вывих, наложить фиксирующую повязку, как учили его много лет назад на занятиях по оказанию первой помощи. Но сохранить хладнокровие, когда дело касалось собственного сына, он не мог и растерялся. С его ребенком такое случилось впервые. Ни у старшего сына, ни у Арсюши дальше разбитых коленок и порезанных пальцев пока не заходило.
И тут пограничники расступились. Перед Константиновым стоял высокий седой человек в черных джинсах и мокрой от дождя белой рубашке. Он ловко снял с ребенка майку, осмотрел плечо, притронулся к лучевой артерии, слегка отогнул кисть.
— Вывих, — тихо сообщил он, — перелома нет. Присев на корточки перед мальчиком и глядя ему в глаза, он произнес:
— Сейчас я сделаю тебе укол. Будет немного больно. Но ты потерпишь. Придется потерпеть всего несколько секунд, зато потом сразу все пройдет. Хорошо?
— Хорошо, — еле слышно отозвался Арсюша, — я потерплю.
Константинов сразу узнал этого человека. Перед ним стоял Вадим Николаевич Ревенко, лучший хирург области, секретоноситель, с которым необходимо вступить в контакт в ближайшее время, не засветив ни его, ни себя. Последняя реальная возможность добраться до Ахмеджанова…
В руках Ревенко появился одноразовый шприц с Длинной иглой, надломленная ампула новокаина.
— Пожалуйста, держите ребенка, — тихо сказал он Глебу, — вот так, чтобы не дернулся. Как тебя зовут? — обратился он к мальчику, протирая спиртом кожу вокруг плеча.
— Арсений…
— Хорошо, Арсюша. Ты молодец, ты просто герой. Сколько тебе лет?
Длинная игла вошла глубоко, до самой кости.
— Десять…
— Ну вот и все, — быстрым движением Ревенко вытащил иглу, приложил к уколотому месту вату со спиртом, — сейчас ты вообще ничего не почувствуешь. Ты ездил смотреть обезьянник?
Арсюша кивнул.
— Ну и как? Ты там был в первый раз?
— В первый. В Москве обезьяны лучше живут. Арсюшины щеки чуть порозовели.
— Ты из Москвы?
— Да. Я здесь отдыхаю с мамой и Глебом. Мама на экскурсию не поехала, ее укачивает в автобусе. Ох, если бы она видела… Нервничала бы ужасно. Знаете, уже совсем не болит. Так было, когда мне зуб рвали. А вы мне руку вырывать не будете? — Арсюша слабо улыбнулся.
— Обязательно, — засмеялся доктор, — непременно надо вырвать, только у меня нет с собой специальных клещей. Для зубов нужны маленькие, а для рук и ног — здоровенные. Их таскать неудобно, тяжело.
Он взглянул на часы, потом пощупал плечо мальчика.
— Что-нибудь чувствуешь?
— Нет. Совсем перестало болеть. Рука будто чужая.
— Крепко держите плечи. Фиксируйте, — быстро шепнул доктор Константинову на ухо.
Моментальным движением он развернул вывихнутую руку, потом как-то мягко потянул, повернул локоть вперед, легко дернул. Глеб услышал слабый щелчок.
— Ну, попробуй пошевели рукой. Арсюша осторожно подвигал сначала кистью, потом локтем.
— Отлично. Молодец. Сейчас тебя забинтуем, как раненого бойца, а завтра утром надо непременно сходить в травмпункт.
— Простите, — обратился полковник к доктору, — когда анестезия пройдет, ему будет больно?
— Немного, — кивнул Ревенко, — на ночь дадите таблетку анальгина. Этого достаточно. Вы отдыхаете дикарями или в каком-нибудь пансионате?
— В «Солнечном береге».
— Тогда вам не надо в травмпункт. Зайдите к тамошнему терапевту, к Зинаиде Сергеевне. Она опытный врач. Думаю, повязку можно будет снять дня через два.
— Спасибо вам, доктор, — тихо сказал Константинов.
— На здоровье, — улыбнулся Ревенко, закрепляя бинт, — майку накиньте сверху, и еще что-нибудь, чтобы повязка не промокла. Там дождь, как из ведра. Ты, Арсюша, руку береги. Она тебе еще пригодится. Он быстро вышел в темноту, под дождь. Садясь в дожидавшийся их автобус, полковник увидел, как исчезают за поворотом огоньки фар. Машина доктора ехала уже по чужой территории, в горы. «Икарус» с Арсюшей и Константиновым двинулся в другую сторону, к городу.
* * *Вечером пошел сильный дождь. Гремел гром. В темноте над горами вспыхивала молния. Иван подумал, что доктор сегодня не приедет. В такой ливень нельзя ездить по горам. Но доктор приехал, Иван заметил, как он пробежал под дождем от своей машины к госпиталю.
Ночью дождь кончился, и земля высохла. Иван увидел, как доктор сидит на лавочке у крыльца госпиталя и курит. Вокруг никого не было.
— Иди, Ваня, посиди со мной, — позвал доктор. Иван сел на край лавки. Доктор дал ему сигарету. Таких сигарет Иван никогда не курил. Фильтр белый, вкус у сигарет мягкий. В горле не першило.
— Я не знаю, как и когда ты попал сюда, — сказал доктор, — но догадываюсь. Ты здесь давно. Значит, ты не пленный. Тогда война еще не началась. Возможно, ты приехал отдохнуть на юг, к морю, лет семь-восемь назад, совсем молодым. А денег мало. Тебе предложили заработать, пообещали хорошо заплатить.
Перед Иваном встало лицо того бритоголового раненого, которого вылечил доктор. «Нет. Все было не так, — подумал он, — зачем мне это?»
— Возможно, тебя зовут не Иваном. Мне иногда кажется, что ты можешь вспомнить свое настоящее имя. И фамилия у тебя есть, и адрес.
«Зачем?» — думал Иван, глядя, как вспыхивает и гаснет огонек сигареты доктора.
Иван слушал русскую речь, и перед ним из черноты ночи вставало лицо бритоголового чеченца по имени Аслан. Это он поил двух дембелей, Вовку и Андрюху. Но Ивану от этого не стало ни лучше, ни хуже Он не чувствовал ненависти к бритоголовому, не хотел мести. Зачем?
Доктор уехал. Иван пошел в хлев спать. Было очень поздно.
Среди ночи он открыл глаза и уставился на ровные бледные полосы лунного света, пробивавшиеся сквозь бревенчатые стены хлева, и неожиданно произнес: «Андрюха жив».
Звук собственного голоса показался ему странным, но совсем не чужим. Он попытался вспомнить, сколько раз тепло сменялось холодом в этих горах, — и не мог. Пять? Десять? Он стал загибать пальцы и сбился со счета. Он не понял пока, зачем загибает пальцы и пробует считать. Только чувствовал, это нужно — считать, думать…
Сколько раз вливали ему в рот кисловатую водку, от которой мозги делались липкими и кислыми, как перебродившее тесто? Первый хозяин заставлял пить водку каждый вечер. Одних с помощью побоев, другие пили сами. От нее становилось даже легче. А может, это вовсе и не водка?
Второй хозяин поил его какой-то черной, горькой, вязкой гадостью. От нее все внутри обугливалось. Казалось, горькая гадость действует на мозги, как крепкая кислота. И третий хозяин поил тем же. Иван привык. Он даже сам стал просить — у четвертого хозяина. Он уже не говорил тогда, просто показывал знаками, мычал, складывал ковшиком ладонь, подносил ко рту, шумно втягивал воздух, потом хлопал себя по голове и закрывал глаза. Хозяин понимал, смеялся, но черной отравы не давал. Давали тем, кто способен убежать. Иван уже не мог. Для побега надо не только держаться на ногах, но и думать — хоть немного.
Зачем же он сейчас так старается думать? Убежать он больше не в состоянии. Но Андрюха жив. Он должен что-то сделать для Андрюхи. Это очень важно. Не воды принести, не полы помыть. Что-то совсем другое. Но что именно, он пока не понимал. И главное, не знал — зачем. Только чувствовал — это очень важно.
Так и пролежал он остаток ночи с открытыми глазами. Он глядел на четкие, холодные полосы лунного света, напрягал обугленный мозг, изо всех сил стараясь думать.
Глава 6
«Переводы идут примерно сутки, — спокойно рассудила Маша, — значит, завтра к вечеру я деньги получу. В крайнем случае послезавтра утром. Четыреста — это как раз на самолет. Остаток возьму у хозяйки, пусть только попробует не отдать! Я же улетаю, а там заплачено еще за девять дней. Пусть вернет хотя бы за неделю. Да, я улетаю! И прощай, курортный город, с твоими липкими придурками! Жалко Саню. Аппендицит — это очень больно».
Телеграф находился рядом с переговорным пунктом, и Маша решила зайти посмотреть расписание выдачи денежных переводов. Окошко выдачи оказалось, конечно, закрыто. Понятно, ведь уже начало одиннадцатого. Маша прочитала, что оно работает с восьми до шести, перерыв на обед с часу до двух. Она огляделась, и ей показалось странным, что в такое позднее время на телеграфе полно народу. На скамейках сидели женщины со спящими детьми на руках, старики, старушки. На беженцев эти люди не похожи.
«Интересно, чего они ждут? — подумала Маша. — Это ведь не вокзал и не аэропорт».
— Простите, пожалуйста, — обратилась она шепотом к молодой русоволосой женщине, державшей на коленях спящего мальчика лет трех, — вы не знаете, долго идут телеграфные переводы из Москвы?
Женщина посмотрела на нее с удивлением и жалостью.
